Страница 21 из 70
— Жаль, — снова вздохнула директриса, — очень жаль, что так вышло, но ничего ведь не сделаешь. Звезды, они высоко, а мы здесь, внизу.
— Мне тоже очень жаль, — сказала я, причем совершенно искренне. И мы обе замолчали. В кабинете Дороховой было прохладно — похоже, в училище по причине тяжелого материального положения и топили неважно, — а за окном шел крупный, какой-то сказочный, будто из ваты, снег.
Потом я все-таки нарушила затянувшуюся паузу:
— Ирина Анатольевна, а сегодня, сейчас, можно поговорить с кем-нибудь из ваших преподавателей, тех, что знали Богаевскую?
— Думаю, можно, — пожала она плечами, — только зачем вам?
Я опять достала свое «пожарное» удостоверение с надписью «пресса». Дорохова развернула его, глянула мельком и тут же вернула:
— Значит, это вы и есть Капитолина Алтаева? Приятно познакомиться, читать вас читали, а видеть ни разу не приходилось. Только… Я что-то не пойму, разве я сегодня в газету звонила?
— Вы звонили в предвыборный штаб Пашкова, — нехотя сообщила я и соврала:
— Я там как бы случайно оказалась.
— Понятно, — кивнула доверчивая директриса, — значит, вы хотите писать про Богаевскую?
— Ну-у… Про Богаевскую и ваше училище.
— Да про училище зачем же? — Дорохова приятно зарделась. — Нам особенно похвастать нечем. Кадры, правда, у нас хорошие, надежные, но все остальное, сами видели. Тут обваливается, здесь сыплется… Тянемся, можно сказать, из последних сил, чтобы быть не хуже других. Правда, не совсем мы и отсталые. Вот Богаевская у нас начинала… И кроме того, только за мою бытность восемь наших выпускниц в консерваторию поступили. И хор наш в области хорошо известен…
— Ну вот, а вы говорите, что вам похвастать нечем, — подбодрила я ее.
— Да как-то при этой разрухе хорошее уходит на задний план, — пожаловалась Ирина Анатольевна и поднялась из-за стола. — Пойдемте, я вас в учительскую провожу, познакомлю с преподавателями. Только с теми, у кого сейчас нет занятий, остальных, вы уж меня простите, я отрывать от учебного процесса не буду. Это святое.
Я покорно кивнула, у меня не возникло ни малейшего сомнения в святости «учебного процесса».
Учительская была тоже на втором этаже, только в противоположном конце коридора. Такая же сырая, сумрачная комната, только побольше — в три окна. Из обстановки — столы, стулья да пианино у стены. Возле него на вертящемся табурете сидела полная женщина, укутанная в большой пуховый платок. У окна о чем-то разговаривали еще две: одна совсем молоденькая, другая постарше, но из тех, что всегда и при любых обстоятельствах тщательно за собой следят. Что бы ни случилось, они всегда при маникюре, и прическа у них — волосок к волоску. Поскольку сама я из другого теста, такие женщины для меня просто загадка мироздания. Случается, я даже неожиданно робею в их присутствии, как какая-нибудь школьница, но стараюсь не подать вида.
— Здравствуйте, Зоя Леонидовна, здравствуйте, Надежда Петровна, здравствуйте, Нина Пантелеевна! — Директриса поприветствовала каждую поименно. — Знаете, кого я к вам привела? Это Капитолина Алтаева из «Губернского вестника». Она пишет статью о Елене Богаевской и нашем училище.
Женщины посмотрели на меня по-разному. Та, что в пуховом платке, подслеповато-равнодушно, молоденькая — с непосредственным интересом, а ухоженная — со скрытым вызовом во взгляде: «Значит, это та самая Алтаева? Ну и что в ней такого особенного!» А я подумала, что беседовать мне скорее всего придется с закутанной в пуховый платок, поскольку, как мне казалось, она была наиболее подходящей кандидатурой на роль старейшей преподавательницы училища. Даже не по возрасту, просто все в ней, включая пуховый платок, свидетельствовало о постоянстве натуры, такие, как она, обычно имеют немного записей в трудовой книжке и в отличие от меня не бегают с одного места работы на другое.
Однако мои психологические опыты, к которым я имею давнишнюю склонность, на этот раз завели меня в тупик. Потому что директриса сказала о той, кого я уже намечала в собеседницы:
— Зоя Леонидовна у нас только год, поэтому о Елене Богаевской рассказать вам ничего не сможет, Надежда Петровна тоже, а вот Нина Пантелеевна… Нина Пантелеевна, Богаевская при вас училась?
— При мне, — ответила подтянутая и молодящаяся, на которую я меньше всего рассчитывала, и предупредила:
— Только у меня через двадцать минут урок.
— Я вас долго не задержу, — пообещала я.
— Тогда я пошла, — объявила директриса, посчитавшая свою миссию выполненной, — а вы поговорите. Может, еще кто-нибудь подойдет из преподавателей, которые давно работают.
Нина Пантелеевна, которая, оказывается, учила саму Богаевскую, посмотрела на часы и заметила:
— Скоро Рогозина должна быть. Она у Богаевской специальность вела, она побольше моего вам расскажет. А я преподаю сольфеджио, и мой предмет студентки не очень любят. И меня тоже, кстати, за строгость.
И она рассмеялась. В глазах у нее была «чертовщинка», которая даже самую старую женщину делает лет на десять моложе. Она, несомненно, следовала золотому правилу: настоящая женщина в тридцать должна выглядеть на восемнадцать, в сорок — на двадцать семь, а в сто — на девяносто девять. Мне это правило тоже хорошо известно, но я им преступно пренебрегаю и в свои тридцать три на них же и выгляжу, а когда хвачусь, поди, поздно будет.
— Значит, хотите писать про Богаевскую, которая не захотела нас осчастливить своим меццо-сопрано? — поинтересовалась мудрая Нина Пантелеевна. — Надо же, такие ожидания были, мы уже своим студенткам все уши прожужжали, хотя, если на то пошло, какое отношение она имеет к нашему училищу, а мы — к ней? Ну, проучилась один год… У нас столько таких было, только мы других не очень вспоминаем, потому что с них взять нечего. И она, видно, тоже не считает, что чем-то обязана училищу, да и городу тоже. И то верно: она же сама всего добилась, как теперь говорят, сама себя сделала. Так, может, и тяжелее, зато вернее.
— А какой она была пятнадцать лет назад, когда училась здесь, вы помните? — спросила я.
Нина Пантелеевна сунула руки в карманы хорошенького пиджачка в стиле «Шанель» и передернула плечами:
— Да обыкновенная! Абсолютно ничего особенного, училась по классу фортепьяно, в хоре, правда, солировала. Атак… Ничего особенного. Выйдите в коридор и посмотрите на наших студенток, она точно такая же была.
— Зато сейчас какая! — мечтательно протянула вмешавшаяся в разговор молоденькая Надежда Петровна.
— А вот это феномен, — задумчиво произнесла Нина Пантелеевна. — Как простенькая девочка превращается в роковую красавицу? Все очень просто: дух, одухотворенное лицо. Она не ходит ежедневно на опостылевшую службу, чтобы заработать гроши, она творит!
Ход ее рассуждений мне нравился, но, признаться, мало что объяснял. А я хотела знать, почему Богаевская сбежала из города, наотрез отказавшись выступить с запланированными концертами.
— Но она проучилась у вас только год… — напомнила я.
— И правильно сделала, что уехала, — отрезала Нина Пантелеевна, — за нее тогда, конечно, родители решали, но, значит, они люди неглупые. Ну закончила бы она наше училище, и что дальше? Пошла бы в музыкальную школу преподавать, в лучшем случае у нас бы осталась — и все, больше ведь никаких перспектив. Погубила бы талант. Для таланта нет ничего губительнее скучной невежественной провинции. — Этот ее прочувствованный тон свидетельствовал о том, что она проецировала историю Елены Богаевской на себя. Не исключено даже, казнилась, что когда-то сама не поступила столь же решительно, но сейчас это было ни к чему, только уводило разговор в сторону. Эмоции, сплошные эмоции, а фактов никаких.
Прямо у меня над головой что-то отчаянно зазвенело, будто миллион хрустальных рюмок разбили одновременно. Я вздрогнула, а Нина Пантелеевна сказала:
— Ну вот, это звонок, мне пора на занятия. Взглянула в зеркало, висящее на стене, чуть-чуть подправила локон в прическе, взяла в руки папку и была такова. Немного же я узнала. Кстати, у молоденькой Надежды Петровны и той, что куталась в шаль, на лицах было написано разочарование, не меньшее, чем у меня.