Маньяк по вызову

— Два дня назад. Я была у нее на даче, в Дроздовке, — с готовностью пояснила я.

— Ах да, в Дроздовке, где же еще, — вздохнул. Генка. — И там она тебе сказала, что у меня другая женщина?

— Ну да, — растерялась я, — а разве это не так? Разве Нинон…

— Ну раз Нинон так сказала, значит, так оно и есть, — ответил Генка, и я поняла, что тему пора закрывать.

Мы еще перекинулись несколькими фразами. Я, кстати говоря, сообщила, что московский телефон Нинон почему-то не отвечает.

— Может, она в Дроздовке? — высказал предположение Генка.

А я, торопливо и путаясь в словах, изложила историю дроздовских ужасов, которая весьма взволновала Генку, что, впрочем, было очень даже неудивительно. Он сразу же погрузился в задумчивость и пребывал в таком состоянии до той минуты, как я вышла из автомобиля.

Мы сдержанно попрощались, и уже через пять минут я была дома. Поднимаясь по лестнице, я была почти уверена, что увижу у дверей своей квартиры сидящую на чемодане троюродную племянницу моего бывшего мужа. Однако ее там не было. Но она возникла через полтора часа после моего возвращения.

Глава 27

Светик оказалась дебелой девицей, выглядевшей на все двадцать пять, при том что в действительности ей едва исполнилось семнадцать. Из-под обесцвеченной соломенной челки на меня смотрели пытливые серые глазки-буравчики, она словно бы проверяла, насколько реальная «тетя Женя» соответствует заочному образу, который она для себя сконструировала в далеком Барнауле. Похоже, несмотря на юный возраст, Светик была весьма прозорливой особой, поскольку легко и безошибочно просчитала особенности моей психологии. Для этого ей одного взгляда хватило. А тут еще я сама, вместо того чтобы попенять ей на навязчивость, зачем-то стала оправдываться, объяснять, почему я ее не встретила в аэропорту.

— Да ладно вам, теть Жень, — беззаботно отозвалась Светик, перегородившая своим огромным чемоданом всю прихожую. Кстати, этот чемодан поверг меня в жуткую панику, ибо, если судить по его размерам, троюродная Иванова племянница прибыла в Первопрестольную не на одну недельку.

Мои коммунальные соседки тоже почувствовали опасность, сердито захлопали дверями, и это был единственный случай в моей жизни, когда я с ними мысленно солидаризировалась.

— А вы тут, что ли, не одна живете? — спокойно отреагировала на демарш коммунальных волчиц Светик.

— Нет, я живу здесь не одна, — отрывисто бросила я и попыталась сдвинуть с места чемодан — совершенно неподъемный.

— Куда? Сюда? — Светик кивнула на мою дверь и без особенных усилий переместила свою поклажу в мою комнату, уменьшившуюся на глазах, подобно знаменитой шагреневой коже.

Я едва не расплакалась, глядя на небольшой свободный пятачок пола возле кровати, и как можно тверже сказала:

— Видишь, удобства у меня минимальные, поэтому ты побудешь у меня только до тех пор, пока твой дядя не вернется из командировки.

А сама подумала: «Если он вообще в командировке». А потом вспомнила «командировки», в которые он регулярно отправлялся в те далекие времена, когда в моем паспорте еще стоял штамп ЗАГСа и которые закончились разводом. Что, если это в точности такая же история?

— А что? — огляделась Светик. — Здесь вполне нормально. Я неприхотливая, запросы у меня скромные…

Ну началось! Мало мне всего, что свалилось в последние пару недель на мою голову, так еще и эта наглая девица со своим чемоданом!

Потом события переместились на кухню. И пока я потчевала барнаульскую нахалку сосисками и чаем, она не замолкала ни на минуту. Рассказывала о «моих» барнаульских родственниках, приобретенных только потому, что у меня хватило дури на пятом курсе выскочить за Ивана (уж лучше бы я в старых девах осталась!), о каком-то московском Светиковом поклоннике, с которым она познакомилась через газету (!!!), и о прочих благоглупостях.

Я слушала ее вполуха, потому что из головы у меня не выходила недавняя встреча с Генкой Поваровым в Шереметьево-2 и наш разговор в машине, оставивший в моей душе какой-то странный, почти необъяснимый осадок. А тут еще беспокойство о Нинон, которая неизвестно где пропадала. Даже если она решила снова перебраться в Дроздовку, могла бы все-таки меня предупредить. А то сиди здесь и переживай!

В конце концов я не выдержала, бросила новоявленную племянницу на кухне, а сама кинулась в прихожую — звонить. Странно, но телефон Нинон по-прежнему не отвечал, уж по крайней мере Генка, который теперь наверняка там, мог бы отозваться. А вдруг повреждение на линии или с телефоном что-нибудь? Что ж, и это не исключено. У меня возникла идея поехать к Нинон на квартиру, чтобы все узнать на месте, но после непродолжительных раздумий я дала ей отбой. Чем черт не шутит, а ну как Генка с Нинон специально отключили телефон, чтобы спокойно разобраться в своих сложных взаимоотношениях, а тут я: здрасьте, я ваша тетя. Нет уж, лучше я до завтра подожду.

Приняв такое мудрое решение, я вернулась на кухню, где прожорливая Светик все еще работала челюстями, попробовала даже сосредоточиться на последних барнаульских новостях, но мне это снова не удалось. Теперь меня мучили воспоминания о дыре в заборе и белой тряпице на кустах смородины. Я просто покоя себе не находила! В общем, я опять бросила Светика в одиночестве и снова понеслась к телефону. Причем тревога, обуявшая меня в одночасье, оказалась настолько мощной, что я махнула рукой на любознательность своих соседок, — пусть слушают, если им так хочется.

— Слушаю! — Голос был все таким же сердитым.

— А Шерстобитова можно? — пролепетала я, уверенная, что сейчас мне ответят: его нет, он будет позже.

В трубке же раздался невнятный шорох, и другой голос, тоже мужской, только молодой и звонкий, произнес:

— Да, я слушаю.

— Шерстобитов? — отказывалась я верить собственному счастью.

— Шерстобитов, Шерстобитов, — подтвердила трубка. — А в чем дело?

— Шерстобитов, — я чуть не добавила «миленький», — мне нужно срочно переговорить с Андреем Беловым.

На другом конце провода повисла тягостная пауза, а я заволновалась.

— Это невозможно, — наконец ответил Шерстобитов.

— Почему? — глупо спросила я, и в голову мою полезла всякая белиберда: перестрелки, засады. Следователь — это вам не дворник все-таки. И вроде бы какое мне до всего этого дело, после того как он наплевал мне в душу, а предательская влага уже начала скапливаться в уголках моих глаз. Вот она, всепрощающая женская сущность! — С ним… С ним что-то случилось? — заорала я на всю квартиру.

— А с кем я говорю? — спросил Шерстобитов.

— Это… это Женя… То есть Евгения Пастухова…

— Все ясно. — Интонации Шерстобитова ни с того ни с сего стали откровенно враждебными. — Так вот, уважаемая Евгения Пастухова, пока с ним ничего страшного не случилось, если не считать временного отстранения от работы и преждевременных родов у его жены, но вы ведь на этом не остановитесь, не так ли?

— Что? — Я сразу охрипла. — Я… я не совсем понимаю…

— Да ладно вам, — Шерстобитов повысил голос, — не прикидывайтесь овечкой. Ведь подметные письма — ваша работа!

— Какие еще подметные письма? — пробормотала я растерянно, но Шерстобитов уже бросил трубку на рычаг.

Не буду подробно останавливаться на том, как я провела остаток этого суматошного дня. Скажу только, что Светик трещала без умолку, а я несколько раз пыталась дозвониться Нинон, причем абсолютно безуспешно. Ночь я провела будто на раскаленных угольях, можно сказать, совсем не спала, только ворочалась с боку на бок, а в моем разгоряченном мозгу то и дело прокручивались обрывки непонятных фраз: «Подметные письма… Отстранен от работы… Не прикидывайтесь овечкой… Это она так сказала?.. Это она так сказала?..»

Я встала в семь утра, когда Светик еще спала, и побежала к телефону. Номер Нинон, как и накануне, не отвечал. Я стала лихорадочно собираться и, видимо, достаточно шумно, раз моя самозваная племянница изволила разлепить свои нахальные серые глазки: