Страница 2 из 40
Что до Борьки, то он не возражал против такого родственного обмена по причине природной лени: для него переезд с одной квартиры на другую был пострашнее Армагеддона. Довольный тем обстоятельством, что в его жизни ничего не меняется (а развод по сравнению с перспективой переезда – сущий пустяк), Борька великодушно помог мне собрать чемоданы. Именно в процессе их упаковки мне и попалась на глаза ветхая безрукавка, черная такая, в желтую и коричневую полоску. Легкомысленный Борька сунул ее в мое «приданое», а я запротестовала:
– Это не моя.
– Ну не твоя так не твоя, – индифферентно отозвался Борька и отшвырнул злополучную безрукавку в сторону, а я с запозданием сообразила, чья она, – парамоновская!
Я рассеянно посмотрела на эту безрукавку, равнодушно отметив, что моль не оставила ее без внимания, и усмехнулась про себя: «И это все, что осталось от долгой и мучительной любви». А потом без тени сожаления выбросила этот хлам в мусорное ведро. Там ему и место.
А спустя пару месяцев, уже обустроившись в новой квартире, я вдруг проснулась среди ночи. В слезах. Оказывается, я рыдала во сне. Я оплакивала не мужа, не Парамонова и даже не себя, я оплакивала свою любовь, которой было так много, что, вполне возможно, хватило бы на две жизни, а то и на три, а ее раздавили ботинком, как замусоленный окурок. И когда слезы мои высохли, я ненавидела Парамонова всеми фибрами души, так, словно он был не человеком, а земным воплощением вселенского зла. Заодно я ненавидела и себя, ненавидела за то, что позволила Парамонову обижать себя, за то, что унижалась, сочиняла идиотские письма и вымаливала любовь, как осужденный на казнь – помилование.
А самое ужасное, думала я, это то, что в парамоновской памяти я навсегда останусь бедной, монотонно блеющей овечкой: «Н-не уходи… П-по-жалуйста, н-не уходи… Я так люблю тебя…» Дорого бы я дала, чтобы отмотать пленку времени вспять и переиграть эту сцену заново! С каким торжеством и злорадством я пульнула бы в Парамонова его вещичками, этими его безвкусными безрукавками и стоптанными тапками, а какие слова бы нашла! Я бы вонзала в него свои проклятия, как заточенные отвертки, а потом медленно, с наслаждением их поворачивала, спрашивая с иезуитской улыбочкой:
– А так больно? А так?
Нет, это несправедливо, что судьба не дала мне шанса отыграться!
Или все-таки дала? Иначе как расценивать эту страничку из записной книжки, голубком залетевшую в мой почтовый ящик: «Был у тебя – не застал, заскочу завтра вечером. Парамонов»? И все же мне было как-то не по себе. Не потому, что я боялась проявить слабость, просто он стал для меня почти покойником, а страничка из записной книжки с латинской буквой L казалась весточкой с того света.
Я сунула ее в карман пальто, в задумчивости поднялась в квартиру, неторопливо сняла пальто и ботинки, прошла в комнату и устроила полную иллюминацию, включив все осветительные приборы вплоть до карманного фонарика. Момент того стоил, все-таки не каждый день получаешь послания от любовника, который сбежал от тебя, сверкая пятками, целых десять лет тому назад. Потом я торжественно возложила записку на стол, тщательно разгладила и принялась ее внимательно изучать.
Что ж, парамоновский почерк не изменился, констатировала я, он и прежде писал как курица лапой, так что скорее всего буквы в записке прыгали не от волнения и не от избытка чувств. Тогда, черт побери, что ему от меня нужно? Неужели за тряпками своими пожаловал, тоже мне, нашел камеру хранения! Или так, по-дружески, решил заглянуть на чашку чаю? Ну это каким же надо быть нахалом! Впрочем, за чем бы он ни явился, я обеспечу ему горячую встречу. С чаем и прочими причиндалами, только уж пусть потом не взыщет!
Закончив исследование послания экс-любимого, я стремглав бросилась в ванную – стирать свою лучшую блузку, поскольку противника следовало встретить во всеоружии. Весь следующий день прошел как во сне. Я так увлеченно готовила отповедь Парамонову, что даже начала заговариваться. И с работы я отпросилась пораньше, чтобы забежать в парикмахерскую. Пусть, пусть посмотрит, как много он потерял! Пусть убедится, что без него я не пропала, а, напротив, даже похорошела. И работа у меня интересная, хоть и малооплачиваемая, и поклонников завались. Я воя трепетала и благодарила бога за то что он предоставил мне возможность заглянуть в наглые парамоновские глаза и высказать ему все, что во мне накопилось за последние десять лет. Не сомневаюсь, мало ему не покажется!
В пять вечера я была дома, сидела у зеркала и накладывала на лицо тщательный макияж. Поначалу я даже собиралась изобразить из себя женщину-вамп, но вовремя передумала, уж лучше ничего лишнего, скромно, но со вкусом: никаких ярких красок, естественные тона, едва заметный румянец, бледно-розовый маникюр. Выполнив все необходимые манипуляции, я с полчаса покрутилась перед зеркалом и осталась вполне довольна собой.
Не стану скрывать, в последнее время я себе нравилась и без макияжа, и не только себе, если судить по мужским взглядам, которые я частенько перехватывала на улице. Но это не значит, что я собиралась очаровать Парамонова. Теперь-то я знаю себе цену, не то что десять лет назад, и Парамонов меня интересует только в качестве подходящего объекта для операции возмездия. Да-да, возмездия! А что, чем я хуже американцев, рассылающих во все концы свои «Томагавки»? Вот именно, не хуже, а лучше. Можно даже название для этого мероприятия придумать, какой-нибудь там «Тайфун» или «Двойной удар».
Принарядившись, я уселась в кресло, завороженно уставившись на стрелки будильника. Двигались они, конечно, медленно, но это не означало, что время остановилось. Так я досидела до полуночи, но Парамонова не дождалась. Он не пришел!!! Признаться, я растерялась, потому что совсем не предполагала подобного развития событий. Выходит, он обманул меня снова, уже во второй раз, с той лишь разницей, что десять лет назад я была наивной и доверчивой девчонкой, а теперь многоопытной женщиной. Ну кто его, спрашивается, просил бросать в мой почтовый ящик эту дурацкую записку! Лучше бы я ее сожгла, не читая, или взяла и рванула по подружкам. По крайней мере, не чувствовала бы себя одураченной. А этот Парамонов! Каким был подлецом, таким и остался. Я стащила блузку, смыла макияж, погасила свет и завалилась спать. И если бы он вздумал явиться ночью или, к примеру, на следующий день, клянусь, я бы ему не открыла.
То ли Парамонов догадался, какая встреча ему уготована, то ли свободным временем не располагал, но от него больше не было ни слуху ни духу. Не могу сказать, что я сильно расстроилась, только на дне души беспокойно копошилась досада на саму себя: стоило ли принимать злосчастную записку так близко к сердцу?
А через несколько дней в мою дверь позвонили. В субботу, около полудня, помню, я как раз пылесосила ковер. И хоть я себя и убеждала, что на Парамонова мне наплевать, в тот момент, когда я взялась за дверную ручку, сердце мое предательски екнуло.
Тот, кто стоял за дверью, был мне совершенно незнаком. Широкоплечий шатен спортивного вида лет тридцати шести, с круглым приветливым лицом и голубыми глазами. Просто добрый молодец в экспортном исполнении. Короче, ничего общего с брюзгой и ипохондриком Парамоновым, если даже предположить, что за десять лет он изменился в лучшую сторону или, чем черт не шутит, сделал себе пластическую операцию.
– Гражданка Генералова? – поинтересовался добрый молодец, расстегнул «молнию» на темной кожаной куртке и сунул руку во внутренний карман.
– Да, – официальное обращение «гражданка Генералова» меня несколько насторожило. – А в чем дело?
– Майор Сомов, – ответил добрый молодец и помахал перед моим носом удостоверением.
– Сомов Михаил Иванович, – прочитала я механически, так же механически сверила фотографию с оригиналом и повторила:
– Так в чем дело?
Голубоглазый Сомов ощупал взглядом прихожую за моей спиной и выдал нечто совершенно несусветное:
– Да вот, пришел поговорить с вами о Парамонове Александре Леонидовиче. Вы, случаем, не прячете его у себя?