Феникс

Трижды просигналил зуммер, оповещая о завершении третьего витка. Стараясь сохранить выдержку, космонавт надел на голову ленту с датчиками от хроноиллюзатора, расслабился и приготовился к самому неожиданному. Давно он ждал этой минуты, а пришла она буднично, по-деловому. «Какое однако неудачное название — хроноиллюзатор, — подумал он. — Ведь то, что предстоит сейчас увидеть, вовсе не плод воображения, а закреплённая космосом земная память, природа которой ещё недостаточно изучена».

Но космонавт не увидел, а услышал. Ни в одном учебнике, ни в одной лекции не было сказано о звуковом поле Земли. Не галлюцинирует ли? Это был хорал, исполняемый мужскими и женскими голосами. Если бы в корабле находился великий композитор, то, вероятно, именно этим хоралом он выразил бы ту сложную гамму чувств, которая овладела им при виде плывущей в чёрном космосе планеты предков. Оранжевый Арктур, голубой Альтаир, красный гигант Альдебаран в сравнении с ней выглядели замухрышками — так сияла она разнообразным спектром красок. Не верилось, что именно здесь некогда развернулось гигантское сражение между добром и злом, что вся история Земли — история этого грандиозного боя, из-за которого некоторые мыслители прошлого исключили планету из мировой гармонии, не подозревая о её высокой миссии — взрастить Разум, противостоящий вселенскому хаосу.

Мощная, будто под гулкими сводами храма, мелодия так заворожила космонавта, что он с запозданием на три минуты вспомнил о фонофиксаторе, который по инструкции нужно было включить немедленно в случае появления каких-либо звуков. Слева, за стеклом, сияло на чёрном фоне солнце, справа мерцали звезды, а перед глазами неспешно поворачивался глобус Земли.

Хорал звучал на незнакомом языке, однако был понятен. В нем угадывались вековые печали и радости человечества, его надежды и разочарования, любовь ко всему живому и вера в могущество человеческого духа. Голоса взлетали на необозримую высоту, касались звёзд, плыли среди галактик, туманностей и звёздных скоплений, а затем стремительно срывались в пропасть, увлекая за собой Вселенную. Но в миг, когда, казалось, рушится весь мир, вдруг наступала секундная пауза, из которой возникало нечто новое, более совершённое, без гибели и слез.

«Прелюдия гармонии», — дал название услышанному Таир. Вспомнилась скульптура в центральном зале школы косморазведки: припавший на колено титан держит на плечах земной шар. Неожиданно открылся её смысл: тяжкое и сладкое бремя земной жизни человеку было суждено нести самому, не надеясь на помощь извне. Мелодии-просьбы к всевышнему, звучавшие в храмах, были ничем иным, как обращением человека к своей душе, замурованной страхом небытия, не познавшей ещё свою силу, мощь и бесконечность. Но вот ему открылись другие планеты и он узнал, что самый неисчерпаемый мир находится в нем самом, и проникся глубоким уважением к собственной природе. Цивилизации более высокого уровня — б созвездии Ориона и Волос Вероники — лишь подтвердили это, ибо их представители тоже имели человеческий облик. И теперь даже те, кто предполагал существование других гуманоидных миров, были уверены, что и они развились из цивилизации типа земной, что именно физическая и духовная константа человека заключает в себе зародыш вселенской гармонии.

Хорал долго нёс Таира на крыльях, потом сменился фрагментами из органных мелодий Бетховена и Баха, Вивальди и Перголези. Веки отяжелели и сомкнулись. Он не спал, но стоило ему на миг расслабиться, как музыка угасла. Космонавт встрепенулся, взглянув в иллюминатор. За стеклом полыхало пламя. Протёр глаза. Пламенем охватило все обозримое пространство и уже не было видно ни звёзд, ни Солнца, ни Земли.

«Началось», — подумал он, сжимая подлокотники кресла.

Казалось, ещё немного — и обшивка корабля лопнет, как яичная скорлупа, и рассыплется. Однако пламя отличалось от настоящего — свет его был не столь ярким. Таир прильнул к иллюминатору и стал изучать этот неожиданный пожар. Огненные языки закручивались в спирали, вытягивались в линейные молнии, обретали формы геометрических фигур, постоянно меняя свои очертания. В глубине их рождались и таяли силуэты людей, строений, деревьев. Планета исчезла из поля зрения, и космос вокруг неё ткал удивительные картины. Отбушевав, пламя постепенно успокоилось, растворилось в черноте, из которой внезапно выкристаллизовались бока морских волн. Это было невероятно — за иллюминатором космического корабля плескалось море! На волнах покачивался трехмачтовый барк. Ветер гнал над ним тучи и пузырил паруса. На полуюте, рядом со штурвальным, стоял человек с подзорной трубой. Судя по одежде и по тому, как нестойко держался он на палубе, поправляя срываемую ветром шляпу с пером, можно было догадаться, что он из сухопутной армии. Когда барк приблизился к кораблю чуть ли не вплотную, космонавт пристально вгляделся в лицо человека. Тот вдруг посмотрел прямо в иллюминатор, и не успел Таир понять, чем поразило его лицо, как видение растаяло, его сменило другое. На месте океана раскинулся первобытный тропический лес с гигантскими папоротниками и лианами. Сквозь них пробирался полупокрытый шерстью гоминид. Уже не обезьяна, но ещё и не человек: длинные, до колен, руки, тяжёлая нижняя челюсть, почти нет лба. Зажав в кулаке отточенное с двух сторон рубило, гоминид затаился в зарослях, наблюдая за мирно пасущимся на лужайке кабаном и надеясь, что тот наконец попадётся в уготовленную западню. При этом не замечал, что ему самому угрожает опасность: из глубины леса за ним следила пара глаз, светящихся злым голодом. Гигантская чёрная кошка с торчащими из приоткрытого рта клыками подкрадывалась к нему медленно и бесшумно. «Да оглянись же!» — невольно вырвалось у Таира. Будто услышав его возглас, гоминид насторожился, и в миг, когда пантера уже напряглась для прыжка, он обернулся и замер. Испуганная его резким движением, хищница шмыгнула в сторону, а обезьяночеловек, осознав опасность, бросился бежать. Это было ошибкой — зверь тут же ринулся следом, быстро догнал его, мощным рывком тела опрокинул на землю и вцепился в плечо.