Бродяга

Но Радж видел, что привратник сердится не всерьез, и потому широко ему улыбнулся:

– Вы меня не помните, дедушка? Я друг Риты, я был здесь на дне ее рождения. Раджем меня зовут, Рита, наверное, вам обо мне говорила?

– Рита? Да, может быть, и говорила, Рита столько болтает, что всего не упомнишь, – старик посмотрел на Раджа ласково и спросил. – Ты к Рите пришел?

– Да, дедушка, а она дома?

– Нет, мальчик, уехала наша маленькая хозяйка, в другой город увезли.

Сторож посмотрел на растерянное лицо Раджа и поманил его пальцем. Мальчик быстро перемахнул через ограду и подбежал к старику. Тот пошарил рукой за пазухой и протянул мальчику что-то, завернутое в яркую бумажку.

– Умеешь такое есть? – спросил он. – Конфета называется. Рита нам всегда из дому таскала. Да мне ни к чему – зубы болят, а внуков нет. Возьми, как будто от Риты.

Радж сжал в пальцах удивительную конфету – такую же необыкновенную вещь, как все, что окружало Риту.

– Слышал про нашу беду? – спросил старик. – Родители у Риты погибли. Ах, какое горе, как девочку жалко. Купили такую штуку, автомобиль, я ее увидел, сразу понял, добра она в дом не принесет. В Дели ехали по улице, а там, говорят, полно автомобилей. Один с другим столкнулся – и все, господина Санджея нет, и супруга его погибла. Хорошо еще, Риту туда посадить не догадались.

Так вот что стряслось с его подругой, лучшей девочкой на свете! Но почему? Она никому не сделала зла. И папа ее такой добрый господин, не то, что его друг судья Рагунат.

Радж представил на мгновение, каково было бы ему лишиться мамы, и вскрикнул от боли. Нет, только не это! Бедная милая Рита!

Он бы помог ей, развеселил бы – спел или показал фокус. Может быть, она улыбнулась бы. Да хоть за руку ее подержал бы, и то часть ее горя досталась бы ему. Как нелепо устроена жизнь. У Ритиных родителей все было для счастья. Значит, смерть не выбирает, не смотрит, богат ты или беден, может отобрать счастье у ребенка, лишив его мамы и папы. Ах, Рита! Как он не хотел, чтобы она страдала!

Старик посмотрел в ставшие огромными от переживаемого потрясения глаза мальчика и прижал его к себе.

– Ну, ну, – сказал он, тяжелой рукой гладя его по голове, – ничего, маленький. Рита не пропадет, найдут ей опекуна хорошего, вырастят, обучат. Это у таких, как мы, будущее зависит от случайностей. Ничего, сынок, все образуется еще – и для Риты, и для тебя. Жизнь длинна, и в ней много горя, но и радости много. Завтра откроешь глаза – и не узнаешь мир, так он будет хорош. Вот увидишь, мальчик, я тебе обещаю.

Уже темнело, когда Радж попал на свою улицу. Улица не спала. Под единственным тускло горевшим фонарем развлекались мальчишки. Вооружившись деревянными палками-битами, они по очереди пытались выбить из начерченного на каменных плитах круга рюшку. Страсти разгорелись не на шутку, делались ставки на соперничающих игроков. Впрочем, фаворит был известен – Фероз, самый старший мальчик, пользовавшийся на улице большим авторитетом, не раз бывавший в полиции за мелкое воровство, которое всегда совершал с таким проворством, что неизменно избегал наказания. Мальчики помладше и послабее заискивали перед ним – с конкретными целями и так, на всякий случай, вдруг пригодится его дружба и благосклонность. Ему ничего не стоило отобрать у них перепавший им редкий кусок лепешки или банан, да еще по шее надавать, если обиженный принимался хныкать. На этой улице он был для детворы чем-то вроде собственного судьи, и законы, по которым он судил, были так же жестоки и несправедливы, как жизнь. Отец, умирающий от туберкулеза, не видел ничего плохого в повадках сына и даже поощрял его поведение, надеясь, что так Фероз устроит свою жизнь получше, чем если бы он отличался добронравием и смирением.

Этому учило трущобное существование. Здесь не выживали те, кто не мог за себя постоять, не умел или не хотел ловчить, не спешил что-нибудь урвать, выхватив это из рук зазевавшегося соседа. Здесь надо было быть крепким и жестоким, никому не показывая своей слабости, – слабости трущобы не прощали.

Радж медленно брел, волоча за собой сумку с уже не нужными книжками и подходя все ближе к играющим.

– На, держи! – азартно кричал крошечный чумазый малыш в разорванной у ворота рубашке. – Эх, мимо! Мазила ты, Динеш!

Динеш отошел, отдав биту другому мальчишке.

– Надо лучше целиться, – фыркнул Фероз, дав щелчка в покорно подставленный лоб неудачливого игрока.

Скользнув невидящим взглядом по толпе мальчиков, Радж вступил в очерченный мелом круг.

– Эй ты, болван! Ты зачем сшиб мою рюшку! – завизжал наголо остриженный мальчишка, угрожающе замахнувшись битой.

Остальные не мешкая побросали свои занятия и сбились в кучу, наблюдая за происходящим загоревшимися черными глазами.

Фероз свистнул, и его армия приняла это за сигнал к атаке.

Предводитель шел впереди войска, стеной наступающего на одинокую фигурку с опущенной головой.

Радж был еще слишком мал, чтобы понять, откуда взялось у них столько ненависти к нему. Казалось, они ждали весь день, когда, наконец, появится достойная мишень для всего злобного и грязного, что впитали они сегодня на этой улице. Им просто необходимо было вылить на кого-то звериную агрессивность, помучить кого-нибудь, унизить, растоптать, чтобы им самим немного полегчало, чтобы забыть собственные унижения, почувствовать, что они, чахлые ростки заплеванных дворов, тоже чего-нибудь да значат.

А лучшей жертвы, чем Радж, и придумать нельзя! Маленький и слишком чистенький мальчик с намазанной маслом головой! Совершенно неопасный соперник – нет, к сильному они вряд ли осмелились бы полезть со своими тощими кулачками. А этот – даже они, истощенные дети трущоб, вполне могут поколотить такого, особенно если навалятся все вместе. И с каким наслаждением!

– Так зачем ты сбил рюшку, болван, – спросил, сплюнув, Фероз.

– Пожалуйста, простите, я спешил, очень, – ответил, отступая Радж, на что-то еще надеявшийся.

Простить? Здесь не прощали ничего. Особенно просьб о прощении.

– Маменькин сынок, дайте ему, ребята, – закричал малыш в разорванной рубашке, высовываясь из-за спины Фероза.