В интересах следствия

— А в Питере их с оркестром встретят?

— Ну… В Питере ты поможешь. У них план — приоденут тебя и пустят по обменным пунктам.

— Чудаки.

— Только, знаешь, мил друг, поберегись. Потом они тебя замочат. — Девушка сообщила ему эту новость таким спокойным, обыденным голосом, что у Владимира мурашки по спине пробежали. — Свидетель-то им зачем?

— А тебя не замочат?

— Да в любую минуту могут. Жизнь такая. Но я мало знаю. Считают, что ничего. — Она попыталась изобразить загадочную улыбку, а получилось совсем по-детски: «А я знаю, где мама прячет от меня конфеты». — В Питере и ты услышишь кое-что.

— Что я в Питере забыл? Только что слинял оттуда.

— Уговорят. — Она вдруг задумалась. — Только одному Боженьке известно, как теперь дела пойдут. Если Колю Колизея замочили… Или менты его с бабками загребли…

— С баксами? — уточнил Фризе.

Но Люся не ответила. Распахнула халатик и крепко прижалась грудью к его груди.

— Ты и на бомжа-то не похож, Володенька.

Она стала гладить его щеку. Потом рука проворно скользнула вниз под одеяло.

— Люсенда! — Фризе опять перехватил ее руку и прижал к дивану. — Мы так не договаривались.

Его раздирали противоречия. Не хватало еще связаться с такой сыроежкой! Владимир предполагал, что девушке не больше пятнадцати. Вот только развитая грудь… Впрочем, все они, акселератки, такие. А эта к тому же подруга бомжа. Шугануть ее немедленно! Правда, сыроежка в призрачных отсветах мигающей рекламы, в распахнутом халатике, теплая, податливая, с мягкими пухлыми губами, казалась такой привлекательной… И похоже, могла о многом рассказать. Что ж, кинуться в омут?

Он отверг и то и другое. Победила холодная расчетливость.

— Люсенда, у нас все впереди, — шепнул он и не удержался, нежно поцеловал девчонку в губы. Потом застегнул ее халатик. Кивнул на спящего. — Пока он здесь — ни-ни!

— Да ты что-о? Он же…

— Сейчас не могу. Давай встретимся завтра.

— Завтра уже наступило. — Люся дернула полы халата так, что отлетели пуговицы. Взяла груди в ладони. — Целуй!

Фризе осторожно прикоснулся губами к длинным твердым соскам. Решительно, но не грубо запахнул халат. Положил между собой и Люсей жесткий диванный валик.

— Не будем ссориться, малышка. При нем — любовь не состоится.

— Я не малышка. Мне девятнадцать.

— Ври больше. От силы — пятнадцать.

Люся усмехнулась. На этот раз совсем не по-детски. Улыбкой многоопытной женщины, знающей цену словам. Особенно мужским.

— Ну-ну! А про любовь ты зачем сказал?

— С языка сорвалось.

Она долго молчала. Внимательно разглядывала Владимира большими глазами, в которых то вспыхивали, то гасли отсветы рекламы американских сигарет.

— Ладно, — наконец произнесла девушка хрипловатым голосом. — Не обманешь? Придешь?

— Приду.

— Да ты же не знаешь, в какой квартире я живу! — Люся засмеялась. — Или опять по пожарной лестнице полезешь?

— Не полезу. Когда уходил бы — взглянул на номер.

— И правда! А я, дура, не сообразила. Запомни: пятый этаж. Квартира 100. Если Лейла откроет — скажешь, к Людмиле Прокофьевой. Лады? — Она круто изменила тему разговора. — А у тебя была семья?

Борясь со сном, сыщик поведал ей душераздирающую историю своей семейной жизни. Рассказывал, а сам не переставал думать о том, как Люся задавала свой вопрос: «А у тебя была семья?» Не спросила: «Где твоя семья?» Не спросила: «Есть ли у тебя семья?» «Сколько же бомжовых историй пришлось ей выслушать, — подумал Фризе, — чтобы твердо усвоить — бомж никогда не говорит о семье в настоящем времени».

Заметив, что у Владимира слипаются глаза, Люся сказала:

— Поспи. И я чуточку вздремну.

ЗАПИСКА

Фризе проснулся от завывания милицейской сирены. Ее звук постепенно отдалялся и отдалялся и наконец затих в стороне Лужников. Когда отец Владимира, Фризе-старший, впервые приехал в США на научную конференцию, ему больше всего досаждали сирены полицейских автомобилей по ночам.

«Как они там спят? — ворчал он по приезде. — Чтобы выдержать такое безобразие, надо быть глухим». Как бы он сердился, доживи до нынешних времен!

У Петра Фризе имелись и более серьезные причины подозревать янки в повальной глухоте. По его мнению выходило, что у американцев начисто отсутствует способность слышать, что говорят о них другие. Не американцы.

Старенький будильник, без стекла, с облупившимся циферблатом, показывал десять часов. У Владимира мелькнула мысль о том, что Люсенда нашла будильник там же, где и залежалые, давно просроченные таблетки от бессонницы. На городской свалке.

Генерал все еще спал. Теперь уже без красной шапочки. Лицом к стене. На большой темной плешке — не то загорелой, не то давно немытой — выступили бисеринки пота. У сыщика эта плешка, бисеринки пота, похожие на капли смолы, вызвали приступ нехороших мыслей. После откровений Люсенды бомж сделался ему ненавистен.

Отвернувшись, Фризе пробормотал: «Не введи нас, Господи, во искушение. Спаси нас, Господи, от лукавого».

При дневном свете комната выглядела совсем убого. Кровать, старый диван-оттоманка. Владимир вспомнил забытое словечко из прошлого.

Одежда висела на стене на гвоздиках. Шкаф отсутствовал. На этажерке — целый зверинец. Фарфоровые слоны, жирафы, лошади, мартышки… Некоторые фигурки были очень изящные и могли бы украсить любую коллекцию. Если бы не один большой изъян — все звери были калеками. Трещины, отбитые носы и конечности, щербины. Зоопарк калек. На городской свалке Люсенда не только зарабатывала себе на хлеб.

На столе, покрытом клеенкой, гордо возвышалась пустая бутылка из-под очень дешевого портвейна. Владимир обратил внимание на то, что бутылка чисто вымыта.

«Чего ради тогда она красуется на самом видном месте?» — подумал сыщик и поднялся с дивана. Подошел к столу. Под бутылкой лежала записка. Крупным детским почерком было написано:

«Володя, я пошла в магазин. Васеньку не буди, он поспит до полдня. Скоро приду. Л.».

Свое послание хозяйка изобразила на плотном белом листе. Лист этот повидал на своем веку немало. Ржавого цвета круг от бутылки портвейна, характерный отпечаток кроссовки, пара жирных пятен — все эти следы жизнедеятельности человека уместились на площади размером в половину стандартного листа для ксерокса.

Фризе взял записку в руки. Перевернул.

То, что перед ним был финансовый документ, сомнений не вызывало, но за все время своей службы в районной прокуратуре, за годы, когда он занимался частной практикой, такие документы Владимиру никогда не попадались. А главное — не попадались документы, в которых бы значились такие суммы.

Австралийский Банк Развития обращался к Дойче Банку с просьбой принять наличными пятьдесят миллионов долларов США и открыть счет на имя госпожи Анны Б. Доценко. Деньги предназначались для покупки недвижимости в Федеративной Республике Германии.

Бланк был отпечатан на немецком языке. И на немецком заполнен. Заполнен очень аккуратно и четко. Почти каллиграфическим почерком. Только подписан по-русски: «А. Доценко».

Фризе сунул листок в карман. А если Люсенда спросит, куда он дел записку? Что ответить? Сделал самолетик и пустил в окно? Что у него хобби — собирает автографы знакомых девушек?

Где-то в глубинах квартиры хлопнула дверь.

Легкие шаги протопали по коридору.

— Проснулся, гостенек? — Хозяйка стояла на пороге комнаты с авоськой в руке и улыбалась. — А у меня батончик свежий. Горячий!

Она и сама выглядела свежей. Школьница, вернувшаяся с прогулки. Но, несмотря на приветливую улыбку, в глазах Люсенды — теперь Фризе увидел, что они небесного цвета, — проглядывала печаль.

Девушка положила авоську на стол. Подмигнув, убрала бутылку:

— Записку прочел?

— Не пойму, на каком языке ты мне написала. — Фризе помахал бумажкой.

— Да не там читаешь! Переверни!