Страница 3 из 4
Радостно всем, особо девчонке Шурке.
Живет Шурка плохо, мать у нее бедная, коровы даже нет. И не было у Шурки плохенького решета замороженного. Жалеет мать Шурку, и вот, заработав на поденке, решила всех удивить и купила ей за двугривенный замечательные салазки.
Ах, салазки, что за салазки — белые загибы, как лебяжьи шеи, а донышко лыковое и красненькое. Ишь в какой денек обновлять пришлось! Солнце и то радуется таким салазкам!
Высыпали ребята в перегонки. Шурка от радости ног под собою не чует, всех обогнала!
Вот гора. Свежая, морозная, блестит, как сахарная.
Уселась Шурка, ух!
За ней Парфенька на скамейке. Здоровущая скамейка, трехместная. Только снежок завихрился вдогонку!
Подбежали остальные ребята, и вдруг слышат крик, видят, кувыркнулись Шуркины салазки, прямо за ними Парфенькина скамейка и шесть пар ног и валенец чей-то в сторону отлетел!
— Стой, стой, — заорал откуда-то из сугробов Парфенька, — гору перекопали!
Ребята спустились к злополучному месту и развели руками, увидев рухнувший подкоп.
Таща из него вдребезги разбитые салазки, плакала, заливалась Шурка, позабывая утирать текущую из рассеченной губы кровь.
Ребята шумно обсуждали злодейство. Девчонки утешали Шурку. Но как было утешить ее? Ведь этот день, яркий и веселый, погубил ее салазки.
— Двугривенник ведь за них мамка, двугривенник платила! — причитала Шурка.
Катанья на горе в этот день больше не было.
Яму ребята завалили, а в следующие дни перед тем, как скатиться, осматривали гору. На месте засыпанной пещеры стали салазки и скамейки подпрыгивать вверх на аршин, и визгу и смеха на горе стало еще больше.
Слышат ребята заречные и все завидуют.
Глядит с Сорочьего мостика Иван на веселое катанье, и зло его берет пуще прежнего. Не знает он, что погубил Шуркины салазки, не видел ее слез. У него одна думка: «постойте, постойте, жадюги поречные, мы вам еще устроим».
И думает Иван и не придумает новую штуку.
Но не один Иван думал, и не знал даже он, как еще в одну ночку, тоже темную и жуткую, прокрались через Сорочий мостик несколько девчонок, закулеманных в полушалки, и рассыпали по всей горе что-то черное…
Пришли на утро поречане: усыпана гора золой и сажей, и угольки под ногами поскрипывают. Не только съехать, салазки с места не стащишь!
Золу с горы не счистишь, придется ждать новых метелей.
И опустела гора Крутая и во всем селе ни смеха, ни веселья. Выйдут ребята заречные на свой Сорочий мостик, посмотрят, посмотрят на гору — тихо. Не завидно им больше, но и самим не весело.
Долго глядел и Иван с Сорочьего мостика на гору. Узнал он про золу и теперь успокоился: никому, так никому. Осмотрел он весь крутой берег реки Сороки и первый раз подумал: а гор-то ведь много, только налаженная одна, нельзя ли другие наладить? Вон они горы-то и повыше Крутой есть!
Собрал Иван ребят несколько человек и пошли осматривать горы. Только забрались на одну, смотрят бегут от села поречане, да не пустые, а с кольями. Пришлось удирать.
Так ничего и не вышло. Так тянулось скучное время, и стояли одинаковые дни, тихие, без морозов и без метелей, и понуро чернела гора Крутая.
После зимнего перерыва открылась опять школа.
В деревне своей школы нет, и приходится ребятам переть за три, почитай, версты в соседнее село.
Не пошли ребята всей деревней вместе: отдельно пошли поречные и отдельно пошли заречные.
Вот приходят в школу, стали раздеваться да одежи на вешалку вешать. А вешалка одна.
— Не хотим рядом вешаться, — отталкивают заречные поречных — наша вешалка, мы ее прибили!
— Ан нет, зато место наше, когда еще зареки вашей не было — здесь наши вешались! Убирай свою вешалку, мы гвоздей набьем.
— Нет не уберем!
— Мы одежи снимем!
— Ну, попробуйте…
Опять дело к драке ближе, да хорошо звонок вовремя. Побежали садиться. А садиться опять вместе не хотят, как раньше сидели. Выбирают новые места, а места-то уж заняты, да и неудобно приходится. Учительница давно пришла, а у них все шум, едва успокоились.
— Что это вы, сорокинцы, возню подняли? Что это вы так неладно расселись?
Молчат поречные, и заречные тоже помалкивают. Помолчала и учительница. Стала урок объяснять, задачи задавать.
А учительница-то на всю школу одна, вот и приходится, то одному парню из старших младшим помогать, то другому. Послала учительница Ивана проверить у первогодников диктант, он у заречных проверил, а к пореке и не подходит.
— Ты что же у этих не проверил? — говорит учительница. Молчит Иван. Учительница тоже больше не спрашивает. Только вдруг Парфенька встает и говорит:
— Позвольте выйти.
Ладно, вышел. Вышел, побыл немного и вертается. Сел. Глянул кто-то из заречных в щелку в коридор:
— Он наши одежи скинул!
И что тут поднялось! Кинулись заречные к своим сваленным одежам, а поречные, думая, что они теперь ихние одежи сбросят, за ними всей кучей. Чуть учительницу не задавили. Вот уж в коридоре и драка!
— Ну, — говорит учительница, — я так с вами и заниматься не буду, до тех пор, пока свою внутреннюю жизнь не уладите, я не приду, — сказала и ушла.
— Варвара Петровна, — кричат местные ребята, — а мы этих сорокинцев совсем выгоним, раз они чужие да еще скандалят!
— Как хотите, мне уж надоело!
Поднялся шум по всей школе, наперли местные ребята на сорокинцев, толкают их к дверям: — Убирайтесь отсюда совсем, выкатывайтесь от нас. Через вас одна склока!
— Это не мы, это поречные!
— Нет, это зарека!
— Все равно, все вы, сорокинцы, выметайтесь!
На шум прибежал Тараска, при школе сторож и дровосек. Был Тараска недавно в Красной армии и теперь заведует у пионеров строем и физкультурой.
— В чем дело? — кричит Тарас. — Смирно! Так здорово гаркнул, что все немного стихли.
— Ну, чего контрреволюцию подняли?!
Да вот сорокинцы тут передрались.
— Это не мы, это зарека!
— Ну, поймешь вас тут, давай собрание по порядку, выходи говори!
Выходит от зареки Иван:
— Этих поречных, надо усмирить, самые колчаки, с горы нас прогнали…
Выходит от пореки Парфенька:
— Это заречные виноваты, они гору испортили и перерыли, и золой засыпали, и Шурке салазки сломали, а главный контра — Иван — пионер!
— Эх ты, — качает головой Тараска, — это впрямь дело, а помириться вам невозможно?
— Нет, пускай на гору пустят!
— Куда пустить, когда она не действует, испорчена, исправьте сперва.
— Ее теперь уж не справишь… тю-тю гора!
— Гора пропала… и Шуркины салазки.
Тараска почесал в затылке.
— Кто же виноват-то?
— Да кто, знамо Иван, а пионером зовется.
— Нет, Парфенька первым начал.
Махнул рукой Тараска.
— Ладно, не разберешь, чья тут вина, а получилось негодно, а все отчего, — вот хотя бы Иван, да и ваши пионеры, на словах-то вы пионеры, а коснись дело, так вы и все забыли! Вот отчего все плохо и получается!
Задумались ребята.
— Верно, — сказал тут Иван, — сознаю, ошибался я, как самая последняя несознательность. И очень мне от этого совестно… Вот я что предлагаю: сделаем по-пионерски, сделаем гору новую, есть у нас горы еще выше Крутой горы…
— Сделаем общую! — подхватили поречане.
— И Шурке салазки!
— Гоже, — сказал Тараска, — а мы тоже вам поможем, только не канительтесь больше!
Выделилось несколько человек и вечером ходили по крутому берегу Сороки и облюбовали гору-горище, чуть не вдвое выше Крутой. Только поперек ее проходит ров глубокий, да растут внизу, на самом скате, корявые дубки и орешник. Надо эти кустари порубить, а ров снегом засыпать, и будет гора что надо!
На другое утро при полной школе вышли выборные и рассказали всем, что они надумали.