Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 174

Мой отец нам с братом моим младшим часто и много рассказывал о своей жизни и нелегком своем жизненном пути. Из его рассказов мы многое узнали о далекой нашей родослов­ной. Наш дедушка. Шелест Дмитрий, тоже служил около двух десятков лет царю-батюшке, а когда вышел в отставку и остал­ся без всяких средств к существованию, занялся «ремеслом» — возил из с. Опошня Полтавской области горшки на паршивой кляче. Дед был такой силы, что когда арба с горшками застре­вала в непролазной грязи и кляча не могла вывезти груз, то он распрягал лошадь, впрягался сам и вывозил горшки из грязи. При этом говорил: «Куда ей, бедняге, потянуть этот груз, я еле сам его вытащил». В одну из поездок дедушка наш надорвался, получил грыжу и вскоростй умер, оставив шесть душ детей. Отец наш остался малолетним сиротой и пошел батрачить, да так и был в батраках до самого призыва в армию. По рассказам отца, его прадед. Шелест Степан, был сотником в Запорожском войске. Видно, был храбрым воином, потому что похоронен с почестями и воинскими знаками в Холодном яру под Чигири- ном.

С самых малых лет отец приучал нас к труду, и мы в доме и по хозяйству выполняли все посильные нам работы. Отец по тем временам был грамотным человеком, читал много, откуда- то доставал книги. Писал хорошо, мог даже написать «проше­ние». К нему обращались, если надо было произвести какие- либо расчеты и подсчеты— он отлично владел арифметикой. С самых малых лет он и нас с братом приучал к грамоте. Сперва мы в 3—4 года выучили буквы, цифры, а затем на­учились читать, писать и считать. Отец нам покупал хорошие, красочно оформленные буквари, книжки со сказками. Перед тем как меня отправить в школу, он купил известную книгу «Сеятель»

По хозяйству отец все сам мог делать: сложить печь, вырыть колодец, сделать колесо для повозки, отремонтировать плуг, борону, мог по нашей просьбе сделать для нас и неплохую балалайку. Мог сшить сапоги, вычинить кожу, отремонтиро­вать конскую сбрую. Одним словом, отец мог все сам делать по хозяйству, и ему многие мужики завидовали и прибегали к его услугам.

Может возникнуть вопрос: откуда по тем временам наш отец был таким грамотеем? Грамоте этой его научила 25-летняя служба в царской армии. Нам отец рассказывал, как он в солда­ты пошел вместо своего старшего брата Захара. Отцу нашему шел семнадцатый год, старший брат был уже женат, имел двоих детей. По годам он должен был идти в солдаты. Но собрались родственники, начали жалеть Захара, его детей, жену — как же он всех оставит. Родственники начали уговаривать младшего брата Ефима пойти послужить в солдатах вместо Захара. По­ставили «магарыч» — выпили не одну кварту водки и отправили Ефима в солдаты. Отец, очевидно, был крепким, стройным и видным молодым человеком, его направили в кавалерию.

В 1877 году Россия объявила Турции войну. С гусарским полком отправился и наш отец освобождать Балканы. Только в XIX веке народно-освободительные войны положили конец турецкому владычеству, и главную роль здесь сыграла Россия, русский солдат, который изгнал турок из Армении, с Кавказа, из Крыма, а затем и с Балкан. По вечерам часто и подолгу увлекательно отец нам, малышам, рассказывал о войне с турка­ми, об освобождении Болгарии. Он говорил нам об ожесточен­ных боях под Плевной, на Шипке. Приводил эпизоды боевых действий и жестокости турок с мирным населением Болгарии. А когда он рассказьгоал о том, как эскадрон гусар под его командованием отбил у турок пленных женщин-болгарок и де­тей, мы слушали, затаив дыхание, с биением сердца, со слезами на глазах. Нам временами было страшно, и мы представляли себе «этих турок». Много он рассказывал о генералах Скобеле­ве и Гурко, которых, как он говорил, ему приходилось видеть непосредственно на поле боя.

Мы тогда еще не имели понятия, где эта далекая Болгария, кто такие генералы Скобелев и Гурко, но в нашем детском воображении все рассказываемое отцом сводилось, сливалось в какую-то особую картину. А своего отца мы видели как героя, в боях защищавшего болгар-«братушек», как называл их отец, малый народ, его детей и матерей от басурман. А наш отец действительно был героем в турецкую кампанию. Четыре Георгиевских креста всех степеней — это говорит о многом. Был полным Георгиевским кавалером. Отец нам подробно рассказывал, когда, где, за какие боевые заслуги и действия его награждали «Георгиями». Но все это позабылось, да в ту пору мы толком и не могли ничего понять.

После окончания войны с турками и освобождения Болгарии отец оставался в Болгарии еще 16 лет — обучал, как он гово­рил, «болгарских ополченцев» — там создавалась болгарская армия.

Спустя несколько десятков лет после смерти отца мне посча­стливилось несколько раз побьгоать в Болгарии, и каждый раз я с замиранием сердца смотрел многочисленные памятники в честь русского солдата-освободителя. Неоднократно я бывал в исторических музеях Болгарии, где ярко отражены дружба и боевое сотрудничество болгар и русских. Видел документы, которые говорили о создании болгарского ополчения, и заслуги в этом русского офицера и солдата. Посещая Плевну, Шипку, смотря на бюсты генералов Скобелева и Гурко, я каждый раз вспоминал рассказы отца о Болгарии, болгарском народе, об освободительной миссии русского солдата. И мне казалось, что на болгарской земле я слышал голос своего отца — теперь уже как взрослый я вел с ним разговор на равных. И каждый раз, вспоминая мужество и геройство русского солдата в освобожде­нии болгарского народа из-под турецкого ига, я вспоминаю своего отца и горжусь им как героем русско-турецкой войны. Отец «дослужился» до воинского звания унтер-офицера, прослу­жив в царской армии более 20 лет. Это была большая, много­летняя, суровая и трудная школа жизни, оставившая свой отпе­чаток на всю жизнь.

Отец наш был простой как человек и гордый как солдат, дисциплинированный, собранный и обязательный. Суров и мя­гок, доброжелателен к людям, требователен и справедлив. Трудолюбивый и заботливый, доверчивый и разборчивый, мне казалось, что он во всем проявляет смелость, находчивость, осмотрительность, осторожность, бдительность и неподкуп­ность.

На селе у нас было несколько фамилий Шелест, и каждая носила уличную кличку. Какой Шелест? Следовал ответ: са­пожник, музык1ант, машинист, печник, портной, плотник, ры­бак, кондуктор, телеграфист и т. д. Но когда речь заходила о нашей фамилии, то говорили: «Шелест — Георгиевский ун- тер-офицер». Отец гордился этим, а мы, малыши, почему-то обижались, очевидно, не понимая до конца смысла и содержа­ния слов «унтер-офицер» да еще «Георгие^аский». Отец наш имел огромный авторитет, и не только среди односельчан, а и во всей округе. Его уважали и побаивались даже урядники и старшины. Стар и мал с отцом первыми здоровались: «Доб­рый день, Ефим Дмитриевич», и он почти неизменно старому и малому отвечал по-строевому: «Здравия желаю». Георгие­вские кресты отец надевал только по особо торжественным случаям, праздникам, когда происходил сход села. Отцу неодно­кратно предлагали занять какую-нибудь административную должность в селе, но он каждый раз отказЬхвался от этого «почета».

На сходках вокруг него группировались люди, в какой-то мере оппозиционно настроенные против местных властей. Осо­бенно его уважала и благоволила к нему молодежь. За Георгие- вскйе кресты отец получал какое-то вознаграждение, это было большим экономическим подспорьем для нашей семьи и скудно­го отцовского хозяйства. Еще в дошкольные годы я хорошо помню, как на полученные деньги «за кресты» отец закупил лес в Мохначиских лесах, и мужики зимой на санях перевозили лес в деревню. Весной лес распилили, а к осени уже была построена хорошая изба в пять окон. Впоследствии этот дом в голодном 1921 году был обменян на какую-то завалюху с придачей 12 пудов пшеницы. Это было сделано, чтобы семья не погибла от голода. Но и это не спасло положения: семья не доедала в 21-м, а уж в 1922 году голодала страшно.

Шести лет, в 1913 году, я пошел в школу. Отцу и матери так хотелось, чтобы это случилось скорее, в особенности матери, очевидно, потому, что она сама была неграмотной, и ей хоте­лось, чтобы я пораньше научился грамоте — не упускал бы зря время. Школа от нашего дома была где-то в двух верстах, мне не составляло труда ходить туда. В школу я пошел с большой охотой и к ней был неплохо подготовлен — мог читать и счи­тать. Четырехлетняя школа наша называлась «земской» з. Это было хорошее одноэтажное кирпичное здание, покрытое оцин­кованным железом. В школе были четыре классные комнаты, просторные, с отличным освещением, учительская комната, кабинет природоведения, кабинет директора школы. При шко­ле были хорошие квартиры для учителей, огород гектара на 2,5—3, на котором мы, учащиеся школы, под руководством учителей и сторожа школы — отставного солдата Зарубы про­водили все полевые работы. Вот это и была наша трудовая практика. Были надворные постройки: хороший сарай для хра­нения сельхозинвентаря, дров и угля для отопления школы. Во дворе школы находился колодец питьевой воды с ручным насо­сом. Всю территорию школы ограждал добротный забор, а хо­зяйство содержалось в образцовом порядке. И это при одном стороже-завхозе и одной уборщице. Тогда не возникало вопроса о нашем трудовом воспитании — ведь мы в эти годы в меру своих сил трудились дома и в школе, и это было законом.