Страница 40 из 41
Из дома никто не выходил, кроме невзрачного человека в песочном пальто, но загадки происходящего он не прояснял, потому что, выйдя из одного подъезда, тут же скрывался в следующем.
В кузове военного грузовика было темно, тесно и тряско. Рядовой первого года службы Снегирев, стиснутый с обеих сторон жаркими локтями и коленями товарищей, до боли сжимал в мокрых ладонях автомат, с тоской смотрел на дребезжащий позади грузовика пейзаж и тихо млел. Это была его первая в жизни боевая тревога, и оттого сама жизнь представлялась ему сейчас неопределенным клочком
тумана, зато смерть свою он видел необыкновенно отчетливо.
Задница немилосердно билась о деревянную скамью, жесткий воротник тер тощую шею, сердце закатывалось, а тут еще сосед, младший сержант Волобуев, жал и жал его нарочито костистым коленом, крича прямо в ухо:
—Что, Снегирь, дрейфишь?! Дрожишь за свой ливер? Это ты зря! Солдат в бою должен проявлять храбрость, инициативу и находчивость! А дрейфить, Снегирь, не положено, иначе — труба!
Солдаты охотно ржали —дрейфили помаленьку все —а юмор в таких случаях первое дело. Снегирев часто моргал и малодушно кривил рот, что веселило взвод еще больше. Волобуев незаметно подмигивал в сторону и орал еще громче, с самой серьезной миной:
—А все оттого, снегирь, что думаешь ты не о службе, а о дембеле, что несвоевременно. Вот, например, о чем ты думал, когда взвод изучал устав гарнизонной и караульной службы? Молчишь? А ты оттого молчишь, что думал ты не об уставе, а о бабах! А солдат не должен думать о бабах, потому что от этого страдает дисциплина. А что такое у нас воинская дисциплина?
Снегирев посмотрел на товарища так жалобно, что солдаты грохнули от смеха. Волобуев же, напуская важности, рассуждал:
—Воинская дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил, установленных законами и воинскими уставами. Воинская дисциплина обеспечивает постоянную высокую боеготовность и способствует достижению успеха в бою! Вот что такое, Снегирь, дисциплина, мать ее ...!
Снегирев был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть устремленных на него веселых взглядов и не слышать свежего молодого смеха, несущегося из разинутых
зубастых ртов, он даже согласен уже был пасть в бою, но только пасть сразу и навылет, чтобы не мучиться и не жалеть о куцей нерасцветшей жизни.
А Волобуев дышал ему в ухо:
— Боеготовность! Какая, например, у тебя теперь, Снегирь, боеготовность, если ты автомат АКМ жмешь, как маслобойку. А ведь модернизированный автомат Калашникова является индивидуальным оружием и предназначен для уничтожения живой силы противника —его надо нянчить и, например, держать нежно, как девушку...
И Волобуев под громовой хохот продемонстрировал, как следует держать автомат, изобразив руками нечто аргентинское, а физиономию скроив при этом такую умильную, что Снегирев, взглянув, от тоски едва не заплакал.
Автомобиль вдруг затормозил. Сидевшие у заднего борта с любопытством высунулись наружу.
—Чего там? А? Чего? —засуетился Волобуев и враскоряку пробился к заднему борту, забыв о Снегиреве.
— Лейтенант чего-то с ментами базарит, — лениво сказал кто-то.
— А живая сила противника? — деловито поинтересовался Волобуев.
— Противника? — повторил ленивый голос. — Вон тебе, Вол, противник — бабы какие-то...
— Бабы, — веско сказал младший сержант, — это Снегиреву противник...
Раздался смех. Снегирев опустил голову.
—Выходи из машины! —с остервенением гаркнул подошедший лейтенант. Он был мрачен и зол. “Нашли группу захвата! —думал он, презрительно-нежно разглядывая ухмыляющихся своих бойцов. —Девок за сиськи хватать —вот тут они мастера! Об чем наверху думают —хрен знает! Общевойсковики им должны бандитов ловить... Жопы с ушами, тьфу!”
Младший сержант Волобуев, молодцевато выпячивая грудь и тараща бессовестные глаза, вдруг осведомился:
—Товарищ лейтенант! Тут вот у Снегирева вопрос возник —по материальной части -просит объяснить, где у автомата дуло...
Взвод дружно откликнулся.
—Р-разговоры! —оборвал Волобуева лейтенант. Детство в жопе играет, сержант! —он нахмурился. —Значит так... Силкин и Попов! Силой двух отделений оцепить дом за номером восемнадцать... вон он, рядом... замаскироваться, используя естественные
складки местности... тут их полно... Инициативы не проявлять! Волобуев! Ты со мной! И чтобы без этих... твое отделение, значит, непосредственно... это... в контакт с бандитами... или кто там у них... Огня не открывать! И не мечтайте даже! Кто стрельнет —считай, до дембеля. В дерьме, значит, по самые брови!
Волобуев, преданно уставившись на командира, углом рта все же просипел в сторону Снегирева:
— Не бзди, юнга! Мы их голыми руками рвать будем! Пуля — дура, штык — молодец!
Назначенные в оцепление начали окружать дом, спотыкаясь на мерзлых кочках и размахивая для баланса автоматами. “Матрены!” —грустно заключил про себя лейтенант. Отделение он повел сам — туда, где несколько милиционеров убеждали толпу разойтись.
— Ты, Снегирев, это самое... — сказал вдруг негромко Волобуев. — Ты пупок не рви, понял? Если, значит, возникает угроза здоровью... и самой жизни... Используй, это... естественные складки местности и таись — понял? Героев тут и без тебя до хрена!
Снегирев взглянул изумленно, открыл бледный рот и, промолчав, так дальше и шел с открытым ртом. Ему опять хотелось заплакать. Волобуев зорко смотрел по сторонам, вычисляя опасность, но таковой не обнаруживалось.
Толпа, сосредоточившись на приближении вооруженных солдат, притихла. Вид потертых прикладов и вороненых магазинов наводил на мысль, что дело по-настоящему пахнет керосином. Пыжиков бросил говорить с народом и поспешил к армейскому лейтенанту, протягивая руку:
— Во, люди! Час битый прошу разойтись — не понимают!
Лейтенант руку пожал и сухо попросил доложить обстановку.
—Дело, с одной стороны, плевое! —радостно сообщил Пыжиков. —Злодеев тут —раз-два и обчелся. Я их и сам бы взял, —тут капитан заметил Снегирева, который слушал его, открыв юный рот, и отвел лейтенанта в сторонку. —Только, понимаешь... —он смущенно ухмыльнулся. — С другой стороны... дело — темное!
Лейтенант терпеливо слушал, сдвинув брови и сверля милиционера бесстрастным взглядом.
— В общем, будь бдителен, лейтенант! — небрежно сказал Пыжиков. — Задержание я сам произведу, а если нет... — он вдруг посмотрел на офицера ясным и страшными глазами. —Если будет плохо... Понял меня? Не думай, не гадай — бей! — он снова взглянул на лейтенанта взглядом, от которого становилось не по себе, и добавил загадочно. — Считай, что за спиной — Москва... С красными звездами!
На балконе третьего этажа с грохотом распахнулась дверь, и полуголая женщина, белая как снег, завизжала, перевешиваясь через перила:
— Вот он! Вот он! Это — он! Он!
Крик ее перешел в истерику, она зарыдала и с размаху села на холодную плиту балкона.
Из предпоследнего подъезда появился странник.
21.
Стеблицкий бессмысленно таращился в потолок. Голову трясло и пекло, будто в мозг беспардонно ворвался стальной горячий поршень. На правом плече настойчиво вздрагивала предательская жилка. В животе был кипяток.
Олег Петрович попробовал застонать —получился звук пересохшей листвы, по которой прошелся ветер.
“Что я вчера натворил?!” —внезапно и слепо ужаснулся он. поршень в голове застучал угрожающе и бойко, и хоровод карликов, уродов, милицейских мундиров в одну секунду промчался перед мысленным взором, скалясь и ухая по-совинному, обдав Стеблицкого удушливым коньячным тленом.
“Я становлюсь алкоголиком! —жалобно сфантазировал Стеблицкий, устрашаясь смрада и головокружительного видения. — Боже, как я низко пал!”
Ему захотелось очутиться в школе —тщательно выбритым, в чистой рубашке и с незапятнанной репутацией. “Почему я не смог распорядиться этой силой прилично? —с тоской спросил он себя. —Почему все так... страшно? Конечно, ничто не дается даром. За все полагается расплата. Помнится, еще Андерсен... “Калоши счастья”... Тоже... а счастья не получилось. Счастья добиваются трудом и умом. Прочее —мираж! Именно, мираж! Фатаморгана. Я сейчас встану... и все исправлю... Я все верну назад... И все окажется просто сном...”