Гаури

Когда он вошел во внутренний двор дома, большую половину которого занимал Мола Рам с семьей, а другую — сам Панчи со своей молодой женой, он решил чистосердечно рассказать о ссоре с дядей тетке Кесаро, которая прежде благоволила к нему. Но согласится ли она выслушать его теперь? Ведь после того, как он взял в дом жену, Кесаро стала относиться к нему гораздо хуже. Во дворе Панчи встретила необыкновенная, почти мертвая тишина — даже петуха не было слышно. Жестокая жара, казалось, заставила все живое попрятаться.

Панчи сразу прошел на половину дяди. Несмотря на жужжание прялки, Кесаро, по-видимому, услышала его шаги раньше, чем он вошел, и не подняла головы, притворяясь, что очень занята работой.

— Где Никка? — как бы ненароком спросил Панчи.

— Где-нибудь играет, — чуть слышно буркнула Кесаро.

Какое-то мгновение Панчи молчал. Но хотя он и пытался сдержать себя, он не мог не спросить у нее о причине столь странного отношения к нему.

— В чем дело, тетушка? Почему ты так упорно молчишь?

Кесаро по-прежнему старательно хранила молчание, зная, что он всегда сердится и выходит из себя, когда она делает вид, что не замечает его. Потом, точно вырвавшись из пут молчания, которые она сама на себя наложила, тетка заговорила с редким для нее красноречием, потому что обычно она была гораздо спокойнее, чем ее нетерпеливый, раздражительный и язвительный муж.

— Присматривай-ка получше за своей молодой женой, если можешь! Первое время она была куда как кротка и тиха, а теперь уже стала дерзить мне… С того дня, как эта колдунья из Большого Пиплана переступила порог нашего дома, на нас посыпались несчастья: наши посевы высохли, волы заболели, и нет ни капли дождя. Но то, что сегодня натворила эта девчонка…

— Где она, тетушка? И что она натворила?

— Грязнуха, бесстыдница! Я даже не хочу о ней говорить!

— Но что случилось? Уж не вышла ли она на улицу без покрывала?..

— Ну, это меня не особенно трогает. Теперь все молодые девушки мало беспокоятся о соблюдении старых обычаев. Но мне не нравится, что в твое отсутствие наш дом посещают Раджгуру и другие твои друзья…

— Кто-нибудь из них был здесь сегодня?

— Еще бы! Приходил Раджгуру! И, как всегда, твоя жена работала при нем с непокрытой головой. Не знаю, что за человек мать Гаури, эта зеленоглазая! О ней говорят всякое… Но, понятно, я не потерплю, чтобы в мой дом приносили грязные привычки мусорщиков и сапожников…

— Я убью Гаури, если она слишком вольно вела себя с Раджгуру!

Радостный огонек загорелся в глазах Кесаро. Она надеялась, восстановив Панчи против жены, снова полностью завладеть его расположением. Однако, не желая заходить слишком далеко в своих наветах на Гаури, которые не имели под собой никаких оснований, она стала усиленно ругать дурные привычки, из-за которых Гаури могла стать парией.

— Мой мальчик, дело совсем не в том, что Гаури держит себя развязно. Пока я жива, можешь быть спокоен на этот счет. Только скажи ей, чтобы не забывала укрывать голову покрывалом. И, главное, она не должна быть такой скрытной и отравлять всем нам жизнь… По ее вине мне пришлось заново перечистить всю посуду и совершить в доме очистительный обряд. Я позвала для этого пандита Рама Деви, а тебе ведь известно, что брамины ничего не делают задаром. Пришлось угостить Рама Деви, и одним хлебом и овощами дело не ограничилось. Он попросил кхира[13]. Поэтому все молоко — а Суши дает его так мало — я потратила на кхир, да и рис у нас на исходе.

Упоминание об очистительном обряде помогло Панчи догадаться о том «проступке», который совершила его Гаури. А Кесаро, излив свое негодование, наконец-то сказала то, что хотела сказать:

— И все из-за того, что для нее наступил двадцать восьмой день месяца, а она умолчала об этом!

При этих словах морщины на лбу Панчи немного разгладились, и он попытался смягчить тетку.

— Но ведь в своей деревне Гаури слывет кроткой и послушной, как телочка.

— Телочка? Ты бы видел, как она разворчалась, когда я запретила ей подходить к кухне!

— Но ведь дело-то только к лучшему, тетушка! По крайней мере у нас не будет лишнего рта в эти трудные времена…

— Сын! Как ты можешь шутить такими вещами?.. И твоя покойная мать, и бабушка, и все наши родные всегда свято почитали религиозные законы, а они говорят, что женщина в это время неприкасаема, она должна есть отдельно от остальных и не входить на кухню, чтобы не осквернить пищу и посуду! И к тому же по нашему обычаю лучше, если б она была беременна!

— Может быть, мне следовало бы вообще увезти ее отсюда? — задумчиво произнес Панчи. — Вот разделим имущество и…

— Ах, как ты можешь думать о разделе, сын мой! Ведь мы должны еще женить Никку. А ты старший в семье.

— Да я и не настаиваю на разделе, тетушка, этого хочет твой муж, — сказал Панчи. — После сегодняшней ссоры.

— Ты не должен обижаться на меня за то, что я сказала о твоей жене! В конце концов для меня она невестка, и если учесть, что у нее нет настоящей свекрови, то я…

— Да нет же, я говорю не о твоей ссоре с Гаури, а… видишь ли, сегодня у родника мы с дядей подрались. Я не мог сдержаться, когда он стал задирать и оскорблять меня!

— Что вы не поделили? Надеюсь, ты не покалечил его?

— Нет, но я «покалечил» его авторитет.

— Зачем, зачем ты поднял на него руку, сын мой?.. — запричитала Кесаро, и слезы хлынули из ее глаз. — Какое-то проклятие висит над нашим домом. Я уверена, что виной всему эта злосчастная девчонка!

В эту минуту в комнату вбежал Никка. Он очень удивился, увидев свою мать в слезах, придал своему лицу серьезное выражение и подошел к Панчи. Но тот подтолкнул его к матери.

— Что с тобой? — спросил мальчик.

— Ужасные беды обрушились на нас, сын! — заголосила Кесаро. — Твоя невестка нечестивица и грязнуха! А Панчи и твой отец подрались сегодня у колодца. Что мне делать? Что делать?..

Никка, который считался с религиозными запретами еще меньше, чем Панчи, и тоже постоянно терпел обиды от своего вспыльчивого отца, боготворил своего двоюродного брата.

— Мама, дай мне чего-нибудь поесть, — только и сказал он.

— Тебе ни до чего на свете нет дела! — возмутилась Кесаро. — Ты только играешь и ешь, ешь и играешь. И так целые дни!

— Ты не должен так вести себя, Никка! — сказал Панчи, подмигнув ему. — Ты не должен так много есть. Запасов риса в вашем амбаре нет. И ты должен стать таким же тощим и злым, как твой отец…

С этими словами Панчи отправился на свою половину.

Войдя в спальню, помещавшуюся в правой стороне их жилища, он увидел Гаури. Она лежала, скорчившись на коротком плетеном топчане. При виде ее маленькой, беспомощной фигурки Панчи почувствовал себя виноватым, потому что он всегда держал сторону Кесаро, что часто вынуждало Гаури убегать в эту темную комнату. Гордость мешала Панчи попросить у Гаури прощения, и, терзаясь сознанием вины, он лишь еще более сердился. Он постоял немного около жены, колеблясь между нежностью к женщине, которая должна была нести наказание за нарушение глупого обычая, и боязнью потерпеть неудачу на пути примирения. Затем он все же заговорил с ней, решив прибегнуть к обычному способу обращения с женщинами — сначала попробовать подействовать уговорами, а потом — палкой.

— Встань, моя девочка, — сказал он, вытягивая губы как для поцелуя.

Гаури, которая слышала, как вошел муж, нарочито громко всхлипнула, хотя к этому времени уже перестала плакать. Желая вернуть себе расположение мужа, она полагала, что лучше всего добьется этого слезами. К сожалению, она еще не достаточно знала характер Панчи, у которого слезы чаще всего вызывали не жалость, а гнев.

Он стоял перед ней, подбоченясь, и цедил сквозь стиснутые зубы:

— Замолчи сейчас же. Подумать только: ревет, как на похоронах собственной матери!

Упоминание о матери всколыхнуло в Гаури воспоминания о родном доме, о ласке и доброте, которые она там видела, и ее притворные всхлипывания перешли в настоящие рыдания, прерываемые возгласами:

13

Кхир — рисовая каша на молоке.