Гаури

Амру поднял ее, благословляя, к, садясь на низкий плетеный стул, сказал:

— Ты могла бы предупредить нас заранее! И твой муж мог бы проводить тебя!

Гаури не отвечала. Воцарилось молчание, и только слышно было, как Лакшми сбивает на кухне масло.

— Надеюсь, ничего серьезного у вас не случилось? — спросил Амру, пристально глядя на племянницу.

Девушка опять ничего не ответила, с явным усилием стараясь сохранить невозмутимый вид. Ее лоб покрылся испариной от страха, что вот-вот откроется правда и произойдет скандал.

— Возьми веер, детка, — многозначительно сказала Лакшми, собирая в чашку кусочки масла, плавающие поверх сыворотки, и перевела разговор на другую тему: — Я думаю, засуха когда-нибудь да кончится!..

— Да, да! — обрадовалась поддержке матери Гаури. — В Малом Пиплане тоже все время стоит ужасная жара. Посевы гибнут… А их земля заложена подрядчику лалле Бирбалу, и нужно платить большие проценты… И вот теперь…

— Что теперь? — спросил Амру, чувствуя, что каждый момент с губ Гаури может сорваться неприятное признание.

— И вот теперь их тетка… — начала Гаури, но не осмелилась продолжать.

— Детка, давно известно, что свекровь и невестка всегда враждуют между собой, — сказала Лакшми. — Тебе бы следовало быть покорной и не упрямиться!.. А ты всегда была строптивой!

— Дядя моего мужа не очень хорошо с ним обошелся, — сказала Гаури, делая еще одну попытку рассказать о своих неприятностях.

— Для вас все дяди нехороши, — прервал ее Амру. — У вас, молодых, нет никакого уважения к старшим… Я слышал, что Панчи отделился от Молы Рама. И еще я знаю, что он приходил сюда и продал серьги, которые подарил тебе, а деньги пропил!..

— Нет, он купил на них зерна и заплатил проценты Бирбалу, — сказала Гаури, желая, несмотря ни на что, защитить своего мужа.

— И ты еще выгораживаешь этого пьяницу! — закричал Амру. — Как будто я не знаю его!

— На вот, выпей и успокойся, — сказала Лакшми, ставя стакан брата перед Амру. — Зачем ты его ругаешь? В конце концов, он наш зять!.. Было бы хорошо, если б он пришел вместе с тобой. Мы бы могли занять у него немного денег. В конце концов, те серьги, которые он продал…

— Заложил, мама, а не продал!

— Ну, заложил!.. Все равно, он мог бы кое-что уделить нам из этой суммы. Ведь серьги принадлежали тебе. Это была единственная ценная вещь во всем твоем приданом, и мы имеем на нее право…

Последовала пауза, затем Амру заявил со свойственной ему грубостью:

— Панчи просто выгнал ее. Должно быть, эта злосчастная девчонка принесла ему не меньше неприятностей, чем нам…

— Не говори так! — умоляюще произнесла Лакшми.

— Он действительно послал меня к вам потому, что времена сейчас тяжелые и у нас почти нечего есть, — пыталась оправдаться Гаури. — Только не потому, что я приношу ему несчастье!.. И еще…

— Что еще?.. — зло и нетерпеливо спросил Амру.

Гаури молчала.

— Что с тобой случилось, детка? Если ты боишься и своего дяди, расскажи мне одной. — И Лакшми подвинулась поближе к дочери, приготовившись слушать, что она скажет.

— Мама, — начала Гаури едва слышно. — Я жду ребенка… Потому он и отослал меня домой…

— Только этого нам не хватало! Еще один лишний рот! — сказал Амру.

— Ничего, доченька, ничего, — утешала ее Лакшми. Хотя она и была расстроена этой новостью, лицо ее просветлело от мысли, что она скоро станет бабушкой.

Этих признаний Гаури было достаточно, чтобы проницательная Лакшми ясно представила себе, что произошло между ее дочерью и зятем. Разговаривая с нею наедине после полудня, она упоминала о таких вещах, которые, казалось, должны были остаться интимнейшим достоянием Гаури и Панчи. Она не осуждала и не укоряла дочь, а жалела и утешала ее.

— Панчи, должно быть, действительно перевоспитал тебя, дочка! — говорила Лакшми, сидя за прялкой, в то время как Гаури еще лежала на циновке после полуденного сна. — Особенно если он бил тебя!..

— Мама, он выходит из себя потому, что ему сейчас очень плохо… — объяснила Гаури, удивляясь, как это мать догадалась, что Панчи бил ее.

— Надеюсь, что он хотя бы не повредил ребенка, — сказала Лакшми. — Посмотреть на следы, которые этот зверь оставил на твоей спине и правой руке, — так только диву даешься, как это он не убил тебя совсем.

Гаури поняла, что мать заметила синяки на ее теле, когда она мылась с дороги на внутреннем дворе, и промолчала, чувствуя, что мать хочет услышать от нее подтверждение своих слов о жестокости Панчи. Всем своим видом молодая женщина словно умоляла избавить ее от унизительного разговора о всех тех обидах и оскорблениях, которые она вытерпела от мужа.

— Почему ты не пришла к нам раньше, когда он бил тебя по наущению Кесаро? — не унималась Лакшми. — Мы бедны, но уж как-нибудь сумели бы устроить тебя, как-то уладить дело. В конце концов, он не единственный мужчина…

Гаури так посмотрела на мать, что та осеклась и недоговорила до конца.

— Мама, ведь я же замужем! — сказала она наконец. Выражение муки на ее лице сменилось гневом.

На веранде воцарилось напряженное молчание. Через некоторое время старуха перестала прясть и сказала:

— Пойди умойся и попей молока.

Несмотря ни на что, Гаури не переставала думать о Панчи, и последнее замечание матери повергло ее в ужас. Всем своим существом Гаури заранее противилась ее нечестивым замыслам. О юности Лакшми рассказывали страшные вещи. Гаури слышала о том, что она была неверна отцу и, как утверждали некоторые, отравила его. А ее страсть к деньгам Гаури знала по собственному опыту. Так что от нее всего можно было ожидать, особенно в пору засухи, которая убила в людях всякую надежду на спасение. На какой-то момент слезы женской слабости затуманили ее глаза, но она не хотела иметь какого-либо другого мужа, кроме Панчи, и ее воля была непреклонна.

— Пойди умойся, доченька, твой дядя может привести гостей, — повторила Лакшми.

Очертания судьбы, которую готовила ей мать, проступили вполне реально. Гаури вскочила с места и сказала:

— Мама, я пойду повидаться с подругами.

С этими словами она как была, босая, выбежала во двор, на раскаленную землю, и уже не слышала, как мать крикнула ей вслед:

— Куда ты, дочка? Постой!

Гаури знала, что скорее всего может встретить своих подруг у источника, и, пройдя прямиком через руины домов мусульманских ткачей, разрушенных во время религиозной междоусобицы и раздела страны, она вскоре очутилась на краю поля по соседству с родником. Печальное зрелище, которое являли собой развалины когда-то населенных мусульманских жилищ, усугубили ее грустное настроение. Она вспомнила, что ее дядя Амру был одним из убийц Аги, сына ткача Мустафы, и по ее спине пробежал холодок. Вглядевшись в фигуры собравшихся у источника женщин, она увидела среди них Паро, ждавшую своей очереди с кувшином в руке.

— Паро! — закричала Гаури.

Девушка встала и, прикрыв ладонью глаза, посмотрела в ее сторону. Узнав свою замужнюю подругу, она страшно удивилась, что видит ее здесь, и бросилась к ней со словами:

— Ай… Ты ли это? Как ты тут очутилась? Когда моя сестренка Руна сказала, будто видела тебя на улице утром, я ей не поверила!

— А где Камли? Раджо? — спросила раскрасневшаяся от волнения Гаури.

— Они еще придут за водой, только попозже. Из-за этой засухи воды стало так мало, что приходится ждать чуть ли не до вечера, пока она не поднимется.

— А я-то думала, что увижу вас всех!

На лице Гаури было написано такое огорчение, что Паро поспешила сказать:

— Подожди немного в развалинах, я пойду позову Камли и Раджо. Моя очередь за водой еще не скоро подойдет…

— Хорошо, только я не хочу ждать в развалинах — уж очень там тоскливо. И к источнику я не пойду — все они будут только сплетничать. Пожалуй, лучше всего встретиться у старого пипала[23], где мы всегда играли и качались на качелях…

23

Пипал — священное фиговое дерево.