Одинокий путник

Серая лошадка действительно оказывала каурому недвусмысленные знаки внимания, отчего тот нервничал и тряс хвостом. Шон соскочил на землю, рассек кинжалом веревку и отогнал кокетку в конец процессии.

— И что же дальше? — спросил он, снова забираясь на каурого.

— А дальше… По совету Гиддо я написал прошение и отнес его градоправителю с поклоном (что было противно мне, но необходимо по этикету) и богатыми дарами. Мерзавец принял все, по-детски радуясь вазам и чашам тончайшего кхи-тайского фарфора, самоцветам и золотым побрякушкам, однако в ответ на мою просьбу скорчил подлую мину и заявил, что Лансере — убийца, а потому окончит дни свои в темнице или под топором палача.

Я понял, что окружен такой же сплошной стеной, как мой бедный дядя. Я не мог прикоснуться к ней рукой и ощутить сырую твердь камня, но также я не мог и пробиться сквозь нее, дабы очутиться на другой стороне…

В ярости и раздражении вернулся я домой; Соломия ждала меня. За весь долгий вечер мы не перемолвились и парой слов — лишь смотрели друг на друга, постепенно погружаясь в сумрак наступающей ночи. Не знаю, что сумела она увидеть в моих глазах, но в глубине ее прекрасных очей я заметил удививший меня покой… Впрочем, я устал. Ничто уже не трогало меня. Я встал и отправился спать.

На следующий день Соломия исчезла. С ужасом осознал я, что вокруг меня завертелись какие-то злобные и невероятно мощные силы; близкие мне люди становились жертвами обмана или предательства; наконец, со мной остался один Гиддо, и я отнюдь не уверен в том, что завтра он еще будет жив и свободен… Это открытие поразило меня. Неужели боги прокляли меня? За что? Отчего рядом со мною становится пусто, холодно и неуютно?

Не стоило труда догадаться, что Соломию искать не надо: она у Аххаба. Я пришел к нему в дом, с омерзением увидел его сушеную морду и гадкую ухмылку на синих губах. Он не отпирался. Да, девушка у него, и пришла она сама; он не разбойник, чтобы похищать ее из моего дома; родом он из Турана, где живут самые благородные мужи в мире; он купец, причем кристальной честности; я могу посмотреть ему прямо в глаза и в сем убедиться…

Аххаб выпучил крохотные рачьи глазки и повращал ими, доказывая свою искренность. Затем он позвал Соломию, и по тому, как отворачивала она от меня взор, я понял, что купец не лгал… Молча ушел я оттуда. Камень на моем сердце стал тяжелее во сто крат.

Весь день я провел в страшных терзаниях. Гиддо напрасно отпаивал меня настоями лечебных трав: я был болен, болен душевно. Я так отчаянно хотел умереть, что почти уже умер… Она предпочла мне этого сморчка? О, женщина… женщина… женщина…

Мириады мрачных мыслей роились в моей голове, отравляя каждый вздох и каждый выдох. Я выпил две бутыли крепкого красного вина и забылся на время. Но и в полудреме без конца возникали передо мной лица отца, матери, дяди, Соломин — всех тех, кого я уже потерял…

А к сумеркам домой вернулся дядя. Аххаб и здесь не солгал… Что ж, значит, Соломия не предавала меня? Наблюдая мои мучения, она решила ценою собственной чести спасти Лансере? Так оно и было. Теперь я мог проклинать себя за то, что усомнился в ней…

В течение пяти дней я не вставал с постели, послушно принимая настой Гиддо утром и вечером. На шестой день дядя, с целью отвлечь меня от мучительных дум и воспоминаний, дал мне запечатанный пергамент и попросил отвезти его на окраину Асгалуна, в дом его старого знакомого Граха, судьи.

Не успел я проехать и трех улиц, как меня догнал Лобл. «Куда ты так торопишься, месьор?» — спросил он, нагло усмехаясь. Я не ответил. Тогда он скривился и сказал: «Не выношу знатных господ. Воротят нос от нас, простых смертных, как будто и не создавали боги всех людей равными! Но я испорчу тебе настроение… Нам нужен убийца наместника, и, кажется, на эту роль отлично подойдешь ты. Твой дядя свободен, девица в руках Аххаба — ничто и никто не держит тебя в доме; будущая жизнь твоя все равно разбита, так что я заберу тебя на рассвете и отвезу в Аргос. Там, возле Мессантии, на берегу моря Запада есть неплохое местечко для опасных преступников… Ха-ха-ха!»

Меня удивила его странная речь. С чего вдруг я должен заменить им убийцу? «Лобл, ты глуп и невоспитан,— сказал я.— Я не буду играть в ваши подлые игры. Ищи настоящего отравителя, а меня оставь». Он сплюнул в пыль, явно раздраженный моими спокойными словами. «Тогда твой дядюшка снова окажется в темнице! — крикнул он, гарцуя рядом со мной на своем кауром.— Выбирай! Ты или он!»

Резко развернув коня, сотник поскакал прочь, оставив меня в полной растерянности.

Не останавливаясь и на миг, я отвез пергамент Граху и поехал домой. По дороге я все решил. Да, я заслуживаю наказания. Хотя бы за то, что позволил Соломии погубить свою жизнь ради жизни моего дяди и ради моего собственного покоя. Хотя бы за то, что сам не нашел выхода и не сумел вызволить Лансере из асгалунского подвала.

Скажу честно, друзья: мне стало намного легче, когда я понял, что мне предоставляется наилучшая возможность искупить вину перед всеми.

Увидев меня в добром здравии и хорошем настроении, дядя и Гиддо тоже повеселели. Я обнял их и попросил верного Ги на рассвете съездить на базар, чтобы купить мне шлем. Я и в самом деле давно хотел приобрести шлем у знаменитого оружейника Мархана, но у него все не находилось такого, что подходит мне. Я обманул Гиддо, сказав, что договорился с Марханом и он уже выковал шлем по моему рисунку. Затем я обернулся к дяде…

— Ты и его обманул? — покачал головой Одинокий Путник.— Напрасно, напрасно, мальчик.

— Не знаю,—задумчиво произнес Тротби.— Может быть… Во всяком случае, на рассвете он отправился к судье Граху и не видел, как за мной приехал сотник Лобл со своими железными воинами… Вот и все.

Сумерки сгущались над лесом, проникая меж стволов, ветвей, листьев. Ветер теребил верхушки деревьев, подвывая тонко и жалобно. Лунный диск повис на туче; его тусклый свет в полумраке создавал иллюзию опустошенного мира. Словно и не было более жизни на земле. Словно лишь четверо из созданий божиих остались дышать и чувствовать, а все прочие исчезли бесследно…

Погрузившись в глубокое молчание, спутники неспешно ехали по лесной дороге. Они снова думали о вечном, но на сей раз не догадывались о том.

Глава шестая

Скоро толстяку пришлось зажечь факел. Его маленькая лошадка заржала, протестуя, однако тут же получила шпорой в бок и, обиженно хрюкнув, смолкла.

— Уже ночь,— молвил Тротби, вздыхая,— а мы еще не добрались до Асгалуна.

— Ты спешишь к дяде? — спросила Соня.

— Не ведаю, спешу ли я. Что мне сказать ему? Как оправдаться?

Он пожал плечами и отворотился. Настроение его снова упало; снова мрак и странные мысли овладели им; снова наваждение закружило голову. Чуткий толстяк, отставив руку с факелом в сторону, сделал стойку. Щурясь от ярких отблесков пламени, он вглядывался в окаменевший профиль хозяина так настороженно, будто ожидал, что тот сейчас выкинет что-нибудь неприличное. Тротби почувствовал этот взгляд, в раздражении бросил поводья и закрыл лицо руками.

— Не смотри на меня, Ги!

— И не думаю даже,— фыркнул толстяк, опуская факел.

В этот момент ветер со свистом слетел вниз, заметался по дороге, вздымая листья и пыль, трепля гривы лошадей и волосы всадников. Черные тучи заволокли небо и луну. Вдали послышались громовые раскаты.

— О, боги! — вскричал Гиддо, оборачиваясь к спутникам, словно богами были они.— Что нам делать? Начинается буря!

— До Асгалуна еще далеко,— сказал Шон.— Но в конце дороги, на краю леса, есть заброшенный дом. Он весь в дырах и полон мышей, зато крыша там крепкая…— И он задумчиво посмотрел на Соню, которая ответила ему понимающим взглядом.

Да, им обоим надо было выбирать между бурей и мышами. Уже обезумевший ветер, подвывая, носился по лесу, срывал листья и ломал ветки. Уже тучи сомкнулись, не оставив просвета даже для одной звезды. Уже сырая ночная мгла окутала землю и воздух стал густ, тяжел, вязок… Все это совершенно не устраивало Рыжую Соню. Она глубоко вздохнула и предпочла все-таки мышей…