Страница 37 из 164
Я вышел и пригрозил расправой. Полная угодливость в словах, и никакого исполнения.
Командир Енисейской сотни, есаул Коршунов, начальник моего конвоя, служил когда‑то помощником машиниста. Он взялся провезти нас, стал на паровоз с двумя казаками, и дело пошло.
Все было ясно. Добровольно никто не хотел исполнять приказания Керенского, так как неизвестно чья возьмет; «примените силу, и у нас явится оправдание, что мы действовали не по своей воле».
Зная настроение Псковского гарнизона и то, что, конечно, из Острова уже дали знать в Псков, что с казаками едет Керенский, я приказал Коршунову вести поезд нигде не останавливаясь, набрать воды перед Псковом, и Псков пассажирский, и Псков товарный проскочить полным ходом — и не напрасно.
Наконец около трех часов пополудни мы тронулись.
На станции Черской остановка. Начальник военных сообщений, генерал Кондратьев, [36] ожидал нас, он просил пропустить его к Керенскому. Я присутствовал при разговоре. Керенский накричал на него за промедление с эшелонами. Полная угодливость со стороны Кондратьева.
Керенский продиктовал ему, какие части должны быть направлены в первую очередь, речь шла о целой армии. Кондратьев почтительно кланялся.
Мне и полковнику Попову, бывшему со мной в одном купе, это показалось хорошей приметой. Значит, Черемисов пойдет с Керенским, решили мы.
На станции Псков громадная, в несколько тысяч, толпа солдат. Наполовину вооруженная. При приближении поезда она волнуется, подвигается ближе. Я стою на площадке; у паровоза Коршунов и его лихие енисейцы; поезд ускоряет ход, и станция, забитая серыми шинелями, уплывает за нами.
В вагонах на редких остановках слышны песни. Раздают запоздалый ужин. Пахнет казачьими щами. Слышна предобеденная молитва: «Очи всех на Тя, Господи, уповают». Никаких агитаторов. Все идет хорошо.
Со встречным петроградским поездом прибыли офицеры, бывшие в Петрограде. Сотник Карташов подробно докладывает мне о том, как юнкера обороняют Зимний дворец, о настроении гарнизона, колеблющегося, не знающего на чью сторону стать, держащего нейтралитет. В купе входит Керенский.
— Доложите мне, поручик, — говорит он, — это очень интересно, — и протягивает руку Карташову. Тот вытягивается, стоит смирно и не дает своей руки.
— Поручик, я подаю вам руку, — внушительно заявляет Керенский.
— Виноват, господин Верховный Главнокомандующий, — отчетливо говорит Карташов, — я не могу подать вам руки. Я — корниловец! [37]
Краска заливает лицо Керенского. Он пожимается и выходит из купе.
— Взыщите с этого офицера, — на ходу кидает он мне… Поезд мчится, прорезая мрак холодной, тихой сентябрьской ночи.
Проехали, не останавливаясь, Лугу… Приближаемся к Гатчине. Всюду тишина. Смолкли казачьи песни. Но беспрерывное движение поезда вселяет почему‑то уверенность в успехе.
Я задремал. Дверь купе распахнулась. Я открываю глаза. В дверях Керенский и с ним политический комиссар капитан Кузьмин.
— Генерал, — торжественно говорить мне Керенский. — Я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград, поздравляю вас, генерал!.. И, переменивши тон, добавляет обыкновенным голосом: — У вас не найдется полевой книжки? Я напишу сейчас об этом приказ.
Я молча подаю ему свою книжку. Он выходит. Командующий армией, идущей на Петроград! Идет пока, считая синицу в руках, — шесть сотен 9–го полка и четыре сотни 10–го полка. Слабого состава сотни, по 70 человек. Всего 700 всадников — меньше полка нормального штата. А если нам придется спешиться, откинуть одну треть на коноводов — останется боевой силы всего 466 человек — две роты военного времени!!
Командующий армией и две роты!
Мне смешно… Игра в солдатики! Как она соблазнительна, с ее пышными титулами и фразами!!!
Бледное утро смотрит в окно. Серый тоскливый осенний день. Станционная постройка, выкрашенная красной краской. Мокрая рябина, покрытая гроздьями спелых, хваченных морозом ягод. Мы стоим на Гатчино товарной…
* * *
В Гатчине меня ожидало приятное известие. Из Новгорода прибыл эшелон 10–го Донского полка, две сотни и два орудия. Командир эшелона, чудный офицер, есаул Ушаков, пробился силою, несмотря на все препятствия со стороны железнодорожников. Я приказал выгружаться, имея целью захватить Гатчино врасплох. В полутьме раннего утра вышли сотни 9–го и 10–го полков и артиллерия. Я послал разведку в город, а сам с сотнями выдвинулся на Петербургское шоссе. Офицеры, сопровождавшие Керенского, четыре человека, в какой‑то придорожной чайной устроили чай для Керенского.
В Гатчино тихо. Гатчино спит. Разведка донесла, что на Балтийской железной дороге выгружается рота, только что прибывшая из Петрограда, и матросы. Посылаю туда сотни и сам еду с ними. Казаки со всех сторон забегают к станции. Видно, как рота выстраивается на перроне. Кругом ходит публика, железнодорожные служащие. Рота стоит развернутым строем, представляя собою громадную мишень. Я приказываю снять одно орудие с передков и ставлю его на путях. От пушки до роты не более тысячи шагов. Человек восемь казаков Енисейской сотни с тем же молодцом Коршуновым бегут к роте. Короткий разговор, и рота сдает ружья. Это рота лейб–гвардии Измайловского полка и команда матросов.
Ко мне ведут офицеров. Безусые растерянные мальчики.
— Господа, как вам не стыдно! — говорю я им.
Молчат. Тупо смотрят на меня, сами, видимо, не понимают, что произошло.
— Вы пошли против Временного правительства, — возвышая голос, говорю я. — Вы изменили Родине. Я повесить вас должен.
Лица бледнеют.
— Господин генерал, — лепечет один из них, — мы не шли против Временного правительства.
— Куда же вы шли?
— Мы шли… Мы шли в Гатчино… Охранять Гатчино от разграбления.
Что я буду делать с пленными? Их 360 человек, а в моих трех сотнях едва наберется 200!
Обезоруживши их, я отпускаю их на все четыре стороны. Мне их некуда девать и некем охранять. Когда еще придет 37–я пехотная и 1–я кавалерийская дивизии, когда еще подойдет 17–й армейский корпус. Да и придут ли?
Какая опасность от этих людей?
— Мы можем ехать обратно? — спрашивают солдаты.
— Поезжайте и скажите вашим товарищам, чтобы они не глупили, — говорю я им.
— Да мы что! Мы ничего! — добродушно заявляют солдаты. — Нам что прикажут, мы то и делаем.
Ко мне подъезжает казак. Варшавская станция занята казаками. Взята в плен рота и 14 пулеметов.
— Что прикажете делать с пленными?..
— Обезоружить и отпустить!
Их некуда было девать и прятать, их нечем было кормить, потому что базы и тыла у нас не было. Отправлять в Лугу? Но отношение Луги к нам неизвестно. Посылать в Псков? Но Псков явно враждебен к нам. Оставалось распускать их, надеясь, что они распылятся, разойдутся по своим деревням, на несколько дней станут безопасны. А там подойдет 17–й корпус, и можно будет их или снова мобилизовать, или, если будет надо, посадить за проволоку.
Ясно было, что Гатчино обороняться не будет. Я еще отдавал на площади перед Балтийской станцией приказания, когда мне доложили, что Керенский уже находится в Гатчинском дворце и требует меня для распоряжений.
Я нашел его в одной из квартир запасной половины. С ним его адъютанты — молодые люди, капитан Свистунов, комендант дворца, капитан Кузьмин и какие‑то две молодые, нарядно одетые красивые женщины. Они закусывали. Обстановка была не для серьезного разговора, и я увел Керенского в другую комнату. Он настаивал на немедленном движении дальше. Но с кем? Было у меня три сотни и два орудия. Гатчино спокойно, но кто знает, каково будет настроение его частей, когда они увидят, что мы уйдем и нас слишком мало. Даже на разъезды не хватит!
— Но вы сами видите, что сопротивления никакого не будет. Петроградский гарнизон на нашей стороне, — сказал Керенский.
Я, однако, отказался идти вразброд. Надо было дождаться подхода остальных эшелонов, хотя бы своих, послать разъезды к Царскому, Красному и Петергофу и всеми возможными способами выяснить, что делается в Петрограде. Оттуда непрерывно прибывали юнкера и офицеры, бежавшие от большевиков, было много частных лиц, которые все допрашивались мною. Моя жена жила в Царском Селе у подруги моего детства, жены одного артиллерийского генерала, мне удалось связаться с нею городским телефоном и получить сведения о том, что делается в Царском. Все полученные донесения сводились к следующему: в Царском спокойно. К вечеру с великими трудами удалось собрать две роты, одна пошла к Гатчино, другая к Красному Селу. Шли в беспорядке, вразброд.
36
Кондратьев Владимир Иванович, р. в 1871 г. В службе с 1890 г., офицером с 1893 г. Генштаба генерал–майор, начальник военных сообщений Северного фронта. В Донской армии и Вооруженных силах Юга России в резерве чинов при штабе Главнокомандующего ВСЮР, с 18 августа 1919 г. начальник военных сообщений Донской армии. Эвакуирован в декабре 1919 г. — марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. В эмиграции. Умер после 1922 г.
37
Имеется в виду — сторонник бывшего Верховного Главнокомандующего генерала от инф. Л. Г. Корнилова и участник его выступления против Временного правительства в августе 1917 г. Генерал Корнилов, обеспокоенный продолжавшимся попустительством Керенского развалу армии и предвидя неспособность Временного правительства противостоять большевикам, выступил с требованием принятия против них решительных мер. Первоначально меры генерала Корнилова поддерживались Керенским и осуществлялись по согласованию с ним, однако Керенский, опасаясь «реакции» в лице Корнилова больше, чем большевиков, объявил его 27 августа вне закона и сместил с поста Верховного Главнокомандующего. Корнилов же в своем манифесте заявил, что Временное правительство идет за большевистским Советом и потому фактически является шайкой германских наймитов, и приказал не исполнять его распоряжений. На практике «Корниловский мятеж» ограничился попыткой нескольких эшелонов Кавказской Туземной кавалерийской дивизии (Дикой дивизии) продвинуться к Петрограду, так что выступление имело только моральное значение, однако породило новую волну расправ с офицерами на фронте. После этого отношение к Керенскому подавляющего большинства офицерства стало крайне отрицательным.