Страница 20 из 31
Когда я это объяснил Валентине, она посмотрела на меня ясными глазами и выразила своё возмущение нецензурным словом, которое мне стыдно воспроизвести.
Но ещё больше мне стыдно за своё государство, вернее за его чиновных людей, которые страшно далеки от действительности, и которые, пиарясь на «демографической теме», без стыда врут своим гражданам. Невольно возникает вопрос: при такой демографической политике возможно ли будущее России?!
Вот такая философия.
Вадим КУЛИНЧЕНКО
Р.S. Лично знаю проблему. Прошёл и прохожу все круги «рая», так как имею 2-летнюю правнучку. Общаюсь на прогулке с такими же малышами и их мамами. Что их ждёт в будущем, известно только одному Господу Богу.
ИСТОРИЯ
ПРИГОВОР
6 марта 1942 года генерал Власов, громадный, похожий на вздыбленного медведя, в окулярах на широком носу, со скуластым лицом «пещерюги» (так прозвали его солистки нашего ансамбля), приехал на Волховский фронт с маршалом Ворошиловым и командующим ВВС Новиковым. Было известно, что командующий фронтом К.А. Мерецков на совещании «пожаловался», что он не просил Власова к себе заместителем. Но Ставка настояла, прислав его для «применения опыта подмосковной победы». 20-я армия, которую возглавлял до этого Власов, освободила Солнечногорск, за что ему присвоили звание генерал-лейтенанта и наградили орденом Боевого Красного Знамени. О нём в то время очень лестно писали в газетах. В ответных речах и статьях он за всё благодарил и славил одного Сталина, о чём, кстати, упомянула в своих очерках приезжавшая к нам французская журналистка Эв Кюри.
Власов, не стесняясь, намекал нам, что в случае успешного наступления на Любань Мерецков, как бывший начальник Генштаба, вновь будет отозван в Ставку, а он останется вместо него.
Но успех не пришел. Посланный во 2-ю Ударную армию Власов не смог отбить у немцев ни Мясной Бор, ни Красную Горку. Немцами командовал генерал Линдеман. Потом, когда беглого Власова приведут к нему, он польстит Линдеману – назовет его армию непобедимой...
Незадолго до бегства к немцам Власов отпросился на побывку – на родину, на Волгу, в сельцо Ломакино, и отвёз туда памятник отцу. Из гранита был изваян бюст бородатого и лобастого мужика с крестом на шее – тот был церковным старостой, кулаком и эсером. «Отцу – от сына» – гласила надпись на надгробье.
Эсеровскую закваску Власов глубоко прятал все годы своей карьеры. Ради неё, будучи военным советником у Чан Кайши, он «разработал» тому рапорт на его соперников, за что удостоился похвалы и высшего ордена Золотого Дракона.
Товарищи по группе советников исключили его за это из партии, но московские доброжелатели сделали все, чтобы замять дело.
Посланный для инспекции в 99-ю пограничную дивизию Власов не скрыл, что она оказалась передовой, но накатал рапорт на комдива за изучение им тактики германских «соседей». Комдив был арестован, а Власова назначили на его место. Вскоре он пригласил в свою дивизию наркома обороны маршала Тимошенко на смотр и учения. Маршал в своём приказе отметил, что дивизия – отличная, но «забыл» про обучавшего её прежде командира... Зато Власову вместе со званием генерал-майора был вручен и орден Боевого Красного Знамени. Начальник Генштаба К.А. Мерецков вызвал Власова с докладом об опыте и вскоре тот был назначен командиром 4-го мотомехкорпуса, только что вооруженного новыми танками.
Это произошло в самом начале войны. Власов даже не успел развернуть корпус. Колонна, растянувшаяся под Львовом на 15 километров, была перехвачена немцами. Власов приказал свернуть с шоссе и утопил технику в болоте. Правда, бойцов своих он из окружения вывел, за что получил благодарность и вновь был представлен к повышению. Сталин назначил его командующим 37-й армией, занявшей Киевский укрепрайон.
Власов заявил, что сможет отстоять Киев. Он удерживал укрепрайон до тех пор, пока немцы не обошли его, оставив в тылу. И доныне не ясно, каким образом он, по его же словам, больной, был вынесен из окружения солдатами на шинели. Это 500-то километров, до Курска! Затем Власов был назначен командующим 20-й армией. «Под Солнечногорском я блестяще выполнил его приказ, оправдал его доверие», — писал потом Власов.
«Товарищ Сталин вновь оказал мне своё доверие...» – говорил он уже на Волховском фронте. Почему же на этот раз Власов не смог оправдать доверие самого Сталина верностью и преданностью служения?
В июне, когда Мерецков уже не смог спасти из «котла» окруженную 2-ю Ударную армию, а вывел на Волхов лишь ее небольшую часть, Власов понял, что он остаётся «козлом отпущения», и, прослышав о шифровке Мерецкова о его аресте, скрылся со своей докторшей Дуней в «ничейных» лесах и болотах...
В бору под деревней Шелковка, где горбились штабные блиндажи и землянки, ещё залитые весенней водой, я навестил в избе члена Военного Совета И.В. Зуева. Он рекомендовал Власова на должность командарма, и теперь на него свалилась вся тяжесть ответственности за пропавшего генерала, за армию, ее выход из «котла».
В генеральской избе я нашёл свою «зачитанную» Власовым работу «Грозный и Курбский» (до войны я занимался историей, был аспирантом Ленинградского университета) с множеством его замечаний, из которых понял, что первого он ненавидел за опричнину, а перед вторым преклонялся как перед историком.
Такие же заметки оказались и в старинном издании «Сказаний» князя Курбского с предисловием издателя – историка Устрялова из Казанского университета. Судя по комментариям на полях, Власов искал в древнем прошлом аналогии с современностью и со своей судьбой, прозрачно намекая, что быть может, и ему, подобно князю Курбскому, придётся искать убежища от преследований Востока на Западе...
А Власов укрылся в сторожке у Прохора – волховского старожила, бывшего ямщика, который знал и помнил отца Власова по Нижегородской ярмарке, где он запил и исповедовался перед божницей с лампадой.
Прохор, воевавший потом в партизанском отряде, рассказывал мне, что Власов потребовал у него «старую одёжу», переоделся.
«Енерал», как называл его Прохор, что-то шептал, словно звал кого-то из тех призраков, что таились за темными ликами икон, чуть озарённых лампадой.
Той же ночью, дождавшись в сторожке свою «докторшу» и телохранителя с лошадьми, в отсутствие Прохора, Власов с попутчиками верхами выехали на глухую лесную тропу, и больше на этой стороне их не видели.
В блужданиях по «ничейным» лесам и болотам прошло у Власова с его «докторшей» Дуней три недели. Его искали и наши разведчики, и немецкие.
На беглецов вышли партизаны и предложили бродягам следовать на лесную базу. (Об этом мне рассказал тот же Прохор.) Те отвечали, что от голода и сырости заболели водянкой и не в силах идти дальше. Партизаны смастерили из жердей носилки. Но Власов и его Дуня оказались такими тяжелыми, что их вынуждены были оставить в сарае под надзором охранника, пообещав вернуться с подмогой и лошадьми. Когда же через день партизаны вернулись, ни Власова, ни «докторши» в сарае не оказалось, а охранник лежал убитым у дверей...
Власова случайно «нашел» староста русской староверческой деревушки. Он задержал высокого человека в очках и гимнастерке без знаков различия, в стоптанных сапогах, и его спутницу – они в деревне меняли ручные часы на продукты. Староста запер их в сарае и сообщил об этом немцам.
Власова со спутницей в тот же день – это было 12 июля – отправили к командующему 18-й немецкой армией генералу Линдеману.
Староста за проявленную им бдительность получил от немецких властей вознаграждение – корову, 10 пачек табаку, две бутылки тминной водки и почетную грамоту. Интересно, сообщили ли немцы Власову, как дешево оценили его предательство?
Их привезли на станцию Сиверская, в штаб генерала Линдемана, где Власов «получил комфорт». Дуня от удобств отказалась, осталась в заношенной телогрейке и сапогах – маленькая и неприкаянная. (Ее потом отправили в концлагерь).