Одиночка

Вам наверняка сложно, — продолжал Геердтс, подыскивая слова, — представить себе эту картину. Я понимаю. Об этом человеке говорят, что тогда он застыл на месте и не мог сдвинуться. Между прочим, позднее часто гадали, как он вообще смог попасть туда. Возможно лишь одно объяснение. Он носил длинное коричневое кожаное пальто, и посты, очевидно, приняли его за какого-нибудь высокопоставленного чиновника гестапо. Там были и другие лица, тоже в гражданском, среди которых находился штандартенфюрер доктор Эрих Флюгер, бежавший позднее под вымышленной фамилией в Южную Америку. То, что происходило на глазах этого инженера, было не что иное, как обычный рабочий день спецкоманды. Свыше тысячи человек лежало уже в общей могиле, и некоторые, он это отчетливо видел, были еще живы. Один из эсэсовцев сидел, болтая ногами, на краю ямы. На коленях у него лежал автомат. Он курил и со скучающим видом рассматривал верхушки деревьев.

Вокруг стояла тишина, изредка прерываемая слабыми стонами. Затем ко рву подошла новая группа совершенно нагих людей. Колонну замыкала женщина с грудным ребенком, которому от роду было лишь несколько месяцев. Она крепко прижимала его к груди, а ее руки, натруженные руки крестьянки, прикрывали его голое тельце. Вдруг тишину разорвало ликующее и жизнерадостное «агу! агу!», слетевшее с уст малыша, пребывавшего в нежных и надежных материнских руках.

Людей подвели к той стороне рва, где были сделаны примитивные ступеньки, и они стали спускаться вниз, затем, ступая по головам, поскольку им ничего больше не оставалось, едва удерживаясь на ногах, направились к указанному эсэсовцем месту и смиренно легли на уже расстрелянных. А потом последовало то, что навсегда запечатлелось в памяти инженера. Он увидел, как один молодой эсэсовец направился к женщине, которая все еще стояла со своим грудным ребенком на руках, выхватил из ее рук младенца, ухмыляясь, подбросил его в воздух и… выстрелил в него из пистолета.

Инженер, шатаясь, побрел прочь. Вернувшись в отель, он обнаружил письмо с родины, в котором сообщалось, что у него родился сын. Инженер закричал. Нашли его в бессознательном состоянии. После многолетнего безуспешного лечения врачи вынуждены были признать его неизлечимым. Он не опасен, в нем лишь осталось представление, что застреленный в России ребенок — его сын. Даже сейчас, спустя более двадцати лет, он копает и ищет его. Но никогда не найдет.

Геердтс замолчал. Глядя на яму. Вебер поймал себя на мысли, что скрежет железа и шлепки выбрасываемой земли действуют ему на нервы.

Плотный мужчина, по всей видимости, санитар, приблизился к ним и, поднявшись на холмик перед ямой, бодро крикнул:

— Кончай на сегодня!

Вначале наверх была выброшена лопата, затем показалась голова с прилипшими ко лбу полосами и, наконец, правая рука старика, потянувшаяся к санитару.

— Ну, как сегодня? — спросил санитар, вытаскивая больного.

— Снова ничего! — Безнадежным жестом старик убрал со лба волосы.

— Значит, завтра следует попытаться вновь.

— Никак не пойму, — проворчал старик, — как раз сегодня я был полностью убежден.

Санитар успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Только не сдаваться!

— Вы так думаете?

— Ни в коем случае!

В глазах старика мелькнуло нечто похожее на лучик надежды.

— Возможно, это было ближе к стенке, — произнес он. — Да, да, теперь я точно знаю, это там! Я просто не понимаю, чего копался здесь целый день?

Санитар проследил за движением руки старого человека.

— Приступайте прямо утром, — разрешил он, поднял лопату и повернулся к Герберту Геердтсу.

— Добрый вечер! Очень хорошо, что вы пришли проведать своего отца.

Вебер дернулся и растерянно уставился на Геердтса. Одно-единственное, невзначай оброненное слово объяснило ему, почему этот молодой человек не играет, как другие парни, в теннис и не собирает марки. Отец и сын стояли друг напротив друга, и Вебер видел, что старик безразличным взглядом смотрит на своего сына, которого постоянно ищет.

— Вы зайдете в дом? — услышал Вебер вопрос санитара. — Сейчас время ужина.

— Я подойду чуточку попозже, — ответил Геердтс.

Санитар увел больного, а Геердтс подошел к Веберу. Несколько секунд они молча всматривались друг в друга, затем Геердтс спросил:

— Когда вы приедете в Рендсхаген?

— Завтра вечером, — последовал ответ Вебера.

Глава вторая

На выезде из городка Шоппенхауер и Вебер остановились у молочного бара и, заняв места за единственным свободным столиком, заказали по чашечке кофе.

— Что вы думаете об этом Флюгере? — спросил Шоппенхауер, задумчиво водя ложечкой в чашке.

— Как о воре, укравшем коллекцию? — уточнил Вебер.

— Да.

— Все выглядит так, будто ни у кого, кроме него, оснований для кражи нет. Геердтс разъезжает со своей выставкой уже несколько лет, и ничего подобного до этого не случалось. Начальник уголовной полиции Рендсхагена не проявляет должного интереса к розыску украденных материалов. Его можно понять, хотя вряд ли стоит рассматривать как потенциального вора. Флюгер — единственный, у кого есть мотив преступления.

— Да, но при условии, что он возвратился в Германию, — возразил Шоппенхауер.

— Ну да, где-то же он должен осесть, — вставил Вебер. — Почему бы не в Рендсхагене? Представьте себе опрятный домик с ухоженным садиком, а в том садике добродушного, убеленного сединой господина, подрезающего розы и играющего с таксой. Чем не идиллия! И вот однажды появляется некий Геердтс, преподносит, среди других материалов, информацию о докторе Флюгере и даже показывает его фотографию. Наш господин, естественно, не испытывает чувства уверенности, что его не опознают. Что ему остается? Разумеется, выкрасть коллекцию!

— А вам остается только установить, кто за последние годы приехал в Рендсхаген. И искомая иголка в стоге сена становится уже спицей!

Шоппенхауер вытащил из кармана несколько монет и бросил их на стол рядом со своей чашечкой кофе, к которому он так и не притронулся.

— Пойдемте, — сказал он. — Нам уже пора!

Нигде больше не задерживаясь, Шоппенхауер и Вебер возвратились в Гамбург. Остановив машину у дома, возведенного на краю городского парка, комиссар похлопал Вебера по плечу.

— Ну, пока! Желаю удачи!

Вебер поднялся в свою квартиру на шестом этаже, разделся и, не притронувшись к ужину, лег в постель. В полночь он поднялся, ему так и не удалось хотя бы на минуту сомкнуть глаз. Он накинул халат и принялся бродить по квартире, разглядывая мебель, будто видел ее впервые. Затем снял наугад с полки книгу и, устроившись в кресле с высокой спинкой, раскрыл ее.

На следующее утро Виктория Зоммерфельд застала спящего Вебера в кресле, раскрытая книга валялась на полу. Удивленная, она разбудила его, но от расспросов воздержалась. Не откладывая. Виктория подготовила ему ванну, и он исчез там на целый час. Когда Вебер снова появился в гостиной, то выглядел уже довольно бодрым.

Позавтракав, они принялись за работу и с усердием трудились почти целый день. Закончив дела. Вебер прилег отдохнуть и на этот раз заснул мгновенно. Через два часа Виктория разбудила его. Освежившись под душем, он спустился к машине. Было уже около шести часов вечера.

Вебер воспользовался автострадой номер три и в двадцать часов пятнадцать минут прибыл и Рендсхаген. Добравшись до Рыночной площади, Вебер поставил машину на стоянку перед отелем «Ландскнехт».

Отель «Ландскнехт» являл собой одну из провинциальных гостиниц, которые привлекают жителей крупных городов тем, что в них они чувствуют себя по-домашнему уютно.

Вебер вошел в вестибюль. Из примыкавшего к нему ресторанчика доносился запах жареного картофеля.

— Желаете заполучить номер? У нас все занято! — услышал он голос, прозвучавший из ресторанчика.

Вебер заглянул туда. В зале был занят только один столик, стоявший недалеко от стойки бара и почти рядом с дверью в туалет. За столиком гордо восседали трое мужчин, все упитанные, в зрелом возрасте, прилично одетые, по-видимому, уважаемые граждане города. Они играли в скат.