Винный склад

Ферминъ стоялъ съ опущенной головой, съ такимъ горестнымъ выраженіемъ лица, какъ будто слова сжигали ему языкъ. Наконецъ, онъ началъ разсказъ о случившемся въ Марчамалѣ въ послѣднюю ночь винограднаго сбора.

Вспыльчивый, гнѣвный и властный характеръ Дюпона сказался въ громкихъ крикахъ. Его эгоизмъ побудилъ его прежде всего подумать о себѣ, о безчестіи, нанесенномъ его дому.

— Такія мерзости у меня въ Марчамалѣ! — воскликнулъ онъ, вскактвая со стула. — Башня Дюпоновъ, мой домъ, куда я часто вожу свою семью, превращенъ въ вертепъ порока! Демонъ похотливосвъти творилъ подвиги свои въ двухъ шагахъ отъ часовни, отъ храма Божьяго, гдѣ ученые священнослужители церкви провозглашали свои высокія и прекрасныя проповѣди. И негодованіе душило его.

— Пожалѣй меня, Ферминъ, — кричалъ донъ Пабло. — Я богатъ, матъ моя святая жена, истинная христианка, дѣти послушныя. Но мой тяжкій крестъ, это — дочери маркиза и этотъ Луисъ, двоюродный мой братъ, безчестіе всей семьи!

Дюпонъ упалъ на стулъ свой, въ изнеможеніи закрылъ лицо руками. Но взглянувъ на стоявшаго передъ нимъ Фермина, онъ ег спросилъ:

— Какъ ты думаещшъ, чѣмъ же я могу помочь тебѣ во всемъ этомъ?

Монтенегро стряхнулъ свою робость, чтобы отвѣтитъ принципалу. Онъ пришелъ проситъ у него совѣта, болѣе того — поддержки для исправленія зла, и это онъ, какъ христіанинъ и кабальеро, какъ онъ всегда отзывался о себѣ, — навѣрное и не преминетъ сдѣлать.

— Вы глава нашей семьи и поэтому я и обратился къ вамъ. У васъ есть средство оказать намъ добро и вернуть честь моей семьѣ.

— Глава… глава… — иронически повторилъ донъ-Пабло. И онъ замолкъ, видно отыскивая въ умѣ рѣшеніе вопроса. Затѣмъ заговорилъ о Маріи де-ла-Лусъ. Она тяжело согрѣшила и ей есть въ чемъ раскаиваться.

— Я думаю, — добавилъ онъ, — что лучше всего твоей сестрѣ пойти въ монастырь. Не дѣлай отрицательнаго жеота. Я поговорю съ моей матерью. Мы дадимъ пять или шесть тысячъ дуросовъ… сколько понадобится… для взноса въ одинъ изъ самыхъ лучшихъ монастырей.

Ферминъ всталъ, блѣдный, нахмуривъ брови.

— Это все, что вы имѣете сказать мнѣ?. — спросилъ онъ глухимъ голосомъ.

Милліонеръ удивился вопросу юноши. Какъ, онъ недоволенъ этимъ? Можетъ онъ предложить лучшее рѣшеніе вопроса? И съ безпредѣльнымъ изумленіемъ, точно говоритъ о чемъ-то неслыханномъ и безконечно-нелѣпомъ, донъ Пабло добавилъ:

— Развѣ только тебѣ приснилось, что двоюродный мой братъ можетъ жениться на твоей сестрѣ?

— Это самое простое, естественное и логическое, то, что требуетъ честь и единственное, что можетъ посовѣтовать такой христианинъ, какъ вы.

Дюпонъ снова заговорилъ возбужденнымъ тономъ.

— Та, та, та!.. Теперь христіанство вамъ по вкусу! Вы, зеленые, толкуете его на свой ладъ. Хотя мы и дѣти одного небеснаго отца, но пока живемъ на землѣ, соціальный строй, установленный свыше, не долженъ нарушаться. Каждый обязанъ оставаться въ томъ общественномъ сословіи, въ которомъ онъ родился. Хотя Луисъ развратный человѣкъ, но онъ можетъ со временемъ исправиться, и онъ членъ моей семьи. Вспомнимъ, что и святой Августинъ въ молодости…

Но Дюпона позвали какъ разъ въ телефону и, простоявъ нѣсколько минутъ у аппарата, слушая и издавая радостныя восклицанія, онъ обернулся затѣмъ къ Монтенегро, какъ казалось, уже забывъ о причинѣ его посѣщенія.

— Они подходятъ къ городу, Ферминъ, — сказалъ онъ, потирая себѣ руки.

— Мнѣ сообщаютъ оть имени алкальда, что собравшіеся на Каулинѣ начинаютъ направляться къ городу. Небольшой страхъ въ первую минуту, а затѣмъ: бумъ, бумъ, бумъ, — хорошій урокъ, который имъ недостаегь, потомъ тюрьма, и даже нѣсколько казней, чтобы они опять стали осторожнѣе и насъ оставили бы въ покоѣ на нѣкоторое время.

Донъ=Пабло приказалъ закрыть ворота и ставни его дома. Если Ферминъ не желаетъ переночевать здѣсь, ему надо уходить сейчасъ. Принципалъ говорилъ торопливо, съ мыслями, устремленными на близкое нашествіе забастовщиков, доведенныхъ до отчаянія, и онъ толкалъ Фермина къ выходу, провожая его до дверей, точно ойнъ забылъ о его дѣлѣ.

— На чемъ же мы порѣшили, донъ-Пабло?

— Ахъ, да… Твое дѣло… дѣло сестры твоей. Посмотримъ… Заходи другой разъ; я поговорю съ моей матерью. Мысль о монастырѣ лучше всего, повѣрь мнѣ.

И увидавъ на лицѣ Фермина протестъ, онъ заговорилъ смиреннымъ тономъ.

— Брось мысли о свадьбѣ. Пожалѣй меня и мою семью. He достаточно ли уже у насъ горя? Дочери маркиза, безчестящія насъ, живя со сволочью. Луисъ, который, казалось, пошелъ, наконецъ, до хорошему путию И вдругъ такое приключеніе съ нимъ… Ты хочешь огорчить меня и мою маьъ, настаивая, чтобы Дюпонъ женился на дѣвушкѣ изъ виноградника? Я думалъ, что ты насъ больше уважаешь. Пожалѣй меня, пожалѣй.

— Да, донъ-Пабло, я жалѣю васъ, — сказалъ Ферминъ. — Вы заслуживаете состраданія по грустному состоянію вашей души. Религія ваша совершенно иная, чѣмъ моя.

Дюпонъ отступилъ на шагъ, забывъ моменталъьно о всѣхъ своихъ тревогахъ. Была затронута самая чувствительная его струна. И служащій его осмѣливался говориать съ нимъ такимъ тономъ.

— Моя религія… моя религія… — воскликнулъ онъ гнѣвно, не зная съ чего начать. — Что ты можешь сказатб о ней? Завтра мы обсудимъ этотъ вопросъ въ конторѣ… а если нѣтъ, то сейчасъ…

Но Ферминъ прервалъ его.

— Завтра это было бы трудно, — сказалъ онъ спокойно. — Мы съ вами не увидия завтра, и, бытъ можетъ, и никогда. Сейчасъ тоже нельзя: я очень спѣшу… Прощайте, донъ-Пабло! He буду безпокоить васъ вторично: вамъ больше не придется просить меня пожалѣть васъ. To, что мнѣ остается сдѣлать, я сдѣлаю одинъ.

И онъ поспѣшно вышелъ изъ дома; Дюпона. Когда онъ очутился на улицѣ, начинало темнѣть.

IX

Раннимъ вечеромъ собрались первыя кучки рабочихъ на громадной равнинѣ Каулины. Одни спустились съ горъ, другіе пришли съ мызъ, или съ полей, по ту сторону Хереса; нѣкоторые явились съ пограничныхъ мѣстностей Малаги, и изъ Санлукара де-Варромеда. Таинственный призывъ раздался по всѣмъ постоялымъ дворамъ, по всѣмъ селамъ и людскимъ на всемъ пространствѣ округа Хереса, и всѣ работники поспѣшно собрались, думая, что насталъ моменть возмездія.

Они смотрѣли на Хересъ злобнвми глазами. День разсчета бѣдныхъ съ богатыми приближался, и бѣлый, улыбающійся городъ, городъ богачей, съ его бодегами и милліонами, будеть сожженъ, освѣщая ночь пламенемъ пожара!

Вновь прибывшіе собирались по одну сторону дороги, на равнинѣ, покрытой кустарникомъ. Быки, которые паслись здѣсь, ушли въ самую глубь равнины, словно испуганные этимъ чернымъ пятномъ, которое все увеличивалось и увеличивалось безпрерывно вливающимися въ него новыми полчищами работниковъ.

Вся орда нужды явилась на призывъ. Это были люди исхудалые, съ лицами, сожженными солнцемъ. Къ полевымъ работникамъ присоединились и городскіе рабочіе изъ Хереса.

Возбужденіе мятежа, страстное стремленіе къ мести, желаніе улучшить свою участь, казалось, сравнивали всѣхъ ихъ, придавая имъ какъ бы семейное сходство.

— Идемъ, — восклицали они съ горящими глазами, видя что столько товарищей собралось. Ихъ было больше четырехъ тысячъ. Вновь прибывавшіе подходили къ собравшимся на равнинѣ съ вопросомъ:

— Въ чемъ дѣло?

— Да, въ чемъ же дѣло? — Все собрались, не зная почему и для чего.

Распространилась вѣсть, что сегодня вечеромъ, когда стемнѣетъ, начнется революція, и они прищли, доведенные до отчаянія нуждой и преслѣдованіями забастовки, съ старыми пистолетами за кушаками, съ серпами въ рукахъ, ножами или страшными рѣзаками, которые однимъ взмахомъ могли отрубить голову.

У нихъ было нѣчто большее, чѣмъ все это: была вѣра, вдохновляющая всякую толпу въ первые моменты возстанія, энтузіазмъ и довѣрчивость, благодаря которой они принимали съ восторгомъ самыя нелѣпыя свѣдѣнія, считая ихъ вполнѣ достовѣрными. Иниціатива этого собранія, первая мысль о немъ принадлежала Мадриленьо, молодому человѣку, незнакомому въ этой мѣстности, но явившемуся въ окрестностяхъ берега во время разгара забастовки и возбуждавшаго отвагу въ слушателяхъ своими пылкими рѣчами. Никто не зналъ его, но языкъ у него былъ хорошо повѣшенъ и, повидимому, это была важная птица, судя по знакомствамъ, которыми онъ хвастался. Его послалъ, какъ онъ говорилъ, Сальватьерра, чтобы замѣнить его во время отсутствія его.