Винный склад

Ферминъ съ недовѣрчивостью покачалъ головой. Нѣскольо дней тому назадъ Сальватьерра писалъ ему, но не выражалъ намѣренія вернуться въ Хересь. Ферминъ сомнѣвается въ его пріѣздѣ туда. Притомъ, онъ считаетъ неправдоподобнымъ это намѣреніе возстанія. Надо думать, что это лищь одна изъ многихъ ложныхъ тревогь, распускаемыхъ доведенными до отчаянія голодными. Было бы безуміемъ попытаться овладѣть городомъ въ то время, какъ тамъ войско.

— Вы увидите, отецъ, что если и состоится собраніе въ Каулинѣ, то все ограничится лишь криками и угрозами, какъ во время собраній въ деревняхъ. A относительно донъ-Фернандо не безпокойтесь. Я убѣжденъ, что онъ въ Мадридѣ. Онъ не такой сумасшедшій, чтобъ вмѣшаться въ нелѣпость, подобную этой.

И я думаю такъ же, сынъ мой; но во всякомъ случае завтра постарайся держаться дальше отъ этихъ безумцевъ, если они дѣйствительно вступятъ въ городъ.

Ферминъ смотрѣлъ во всѣ стороны, ища глазами свою сестру. Наконецъ, показалась Марія де-ла-Лусъ, она улыбалась Фермину и осыпала его возгласами радостнаго удивленія, Юноша внимательно взглянулъ на нее. Ничего. Еслибъ не разговоръ съ Рафаэлемъ, онъ не могъ бы на лицѣ ея уловить признаки горя.

Прошло болѣе часа, и Ферминъ все еще не могъ говорить наедине съ сестрой. По пристальнымъ взорамъ, устремленнымъ на нее братомъ, дѣвушка, казалось, угадывала нѣчто изъ мыслей. Она то блѣднѣла, то краснѣла.

Сеньоръ Ферминъ спустился внизъ съ холма виноградника, идя навстрѣчу погонщикамъ, проѣзжавшимъ по большой дорогѣ. Это были друзья и ему хотѣлось узнать отъ нихъ кой-что о предполагавшемся завтрашнемъ собраініи.

Оставншись одни, братъ и сестра обмѣнялись взглядами среди тягостнаго молчанія.

— Мнѣ надо поговорить съ тобой, Марикита, — сказалъ, наконецъ, юноша тономъ рѣшимости.

— Говори, Ферминъ, — отвѣчала она спокойно. — Увидавъ тебя, я поняла, что ты пріѣхалъ съ какой-нибудь цѣлью.

— Нѣтъ, я не буду говорить здѣеь. Отецъ можетъ вернуться, а то, о чемъ намъ съ тобой нужно переговорить, требуетъ времени и спокойствія. Пойдемъ, прогуляемся.

И они направились внизъ сь холма, по спусау, противоположному большой дорогѣ, сзади башни. Марія де-ла-Лусъ нѣсколько разъ хотѣла остановиться, не желая идти такъ далеко. Ей хотѣлось поскорѣй выйти изъ тревожной неизвѣстности. Но братъ не соглашался начать разговоръ, пока они не покинутъ виноградника Дюпона, гдѣ отецъ ежеминутно можетъ встрѣтиться съ ними.

Наконецъ они остановились вблизи ряда кустарниковъ, у большого отверстія въ стѣнѣ, откуда виднѣлся оливковый садъ, сквозь листву котораго прорывались лучи заходящаго солнца.

Ферминъ усадилъ сестру на холмикъ, самъ же, стоя передъ ней, сказалъ съ ласковой улыбкой, чтобы пробудить въ ней довѣрчивость къ нему:

— Ну, маленькая сумасбродка, скажи мнѣ, почему ты порвала сь Рафаэлемъ, и прогнала его отъ себя, какъ собаку, нанеся ему такое rope, что, повидимому, бѣдняга умретъ отъ него.

Марія де-ла-Лусъ, казалось, желала обратить въ шутку все дѣло, но ея лицо покрылосъ блѣдностью и улыбка смахивала на горестную гримасу.

— Потому, что я его не люблю, потому что онъ мнѣ надоѣлъ, вотъ почему. Онъ дуракъ, наскучившій мнѣ. Не вольна я развѣ не любить человѣка, который мнѣ не нравится?…

Ферминъ заговорилъ съ ней, какъ съ мятежной дѣвчонкой. Она не умѣетъ скрыть, что любитъ Рафаэля. Во всемъ этомъ есть нѣчто, что ему необходимо знать для блага ихъ обоихъ, чтобы снова уладить дѣло между ними. Она не злой человѣкъ и не можетъ такъ жестоко обойтись со своимъ женихомъ. Какъ, такимъ образомъ топтать любовь, начавшуюся чутъ ли не съ дѣтства? Какъ, такимъ образомъ, гоняютъ отъ себя человѣка, продержавъ его долгій рядъ годовъ, какъ говорится, пришитымъ къ своей юбкѣ. Что-то есть необъяснимое въ ея поведеніи, и необходимо, чтобы она во всемъ открылась бы ему.

Но дѣвушка не поддавалась, на ласкающій и убѣждающій тонъ брата.

— Ничего таого нѣтъ, — отвѣтила она энергично, выпрямившись, какъ бы желая встать. — Все это твои выдумки. Другого ничего нѣтъ, кромѣ того, что всякое ухаживаніе мнѣ надоѣло, я вообще не желаю выходить замужъ и рѣшила провестии свою жизнь съ отцомъ и съ тобой.

И такъ какъ дѣвушка, чтобы скрыть свое смущеніе, возвысила голосъ, повторяя, что она вольна надъ своими чувствами и можетъ поступать, какъ ей заблагоразсудится, Ферминъ сталъ раздражаться.

— Ахъ ты, обманщица, съ жесткой душой и каменнымъ сердцемъ! Думаешь ли ты, что можно такъ бросать человѣка, когда взбредетъ на умъ, послѣ того, какъ въ теченіе долгихъ годовъ вели съ нимъ любовные разговоры у рѣшетчатаго окиа, довели его до безумія медовыми рѣчами, и послѣ того, какъ ты утверждала, что любишь его больще, чѣмъ жизнь? За меньшее, чѣмъ это, убивали дѣвушекъ ударомъ кинжала… Кричи: повторяй, что ты сдѣлаешь то, что тебѣ вздумается… мои мысли обращены лишь къ тому несчастному, сердце котораго, когда ты болтаешь, словно безразсудная, исходитъ кровью и онъ плачетъ какъ ребенокъ, несмотря на то, что онъ самый храбрый мужчина изъ всѣхъ мужчинъ въ Хересѣ. И все изъ-за тебя… изъ-за тебя, которая ведетъ себя хуже цыганки, изъ-за тебя, флюгеръ!..

Возбужденный порывомъ гнѣва, онъ говорилъ о горѣ Рафаэля, о слезахъ его, когда онъ молилъ Фермина о помощи, о терзаніяхъ, съ которыми онъ ждетъ исхода его посредничества. Но ему пришлось прервать свою рѣчь.

Марія де-ла-Лусъ, внезапно переходя отъ сопротивленія къ унынію, разразилась слезами и стонами, все увеличивающимся по мѣрѣ того, какъ Ферминъ подвигался въ разговорѣ о любовномъ отчаяніи ея жениха.

— Ахъ, бѣдняжка! — стонала дѣвушка, забывъ о всякомъ притворствѣ. — Ахъ, Рафаэль души моей!..

Голосъ брата смягчился.

Ты любишь его, видишь ли, что ты ero любишь? Ты сама выдала себя, зачѣмъ заставляешь ты его страдатъ? Зачѣмъ это упрямство, доводящее его до отчаянія и тебя до слезъ?

Дѣвушка молчала, она крѣпко сжимала губы, боясь сказать лишнее и только плакала.

— Говори! — крикнулъ повелительно Ферминъ. — Ты любишь Рафаэля, быть можетъ, даже больше, чѣмъ прежде. Отчего ты разсталась, отчего порвала съ нимъ? Говори, или, мнѣ кажется, я убью тебя!

И онъ грубо встряхнулъ Марію де-ла-Лусъ, которая, словно она была не въ состояніи вынести тяжесть своего волненія, упала на холмикѣ, спрятавъ лицо въ свои руки.

Солнце садилось. Послѣдніе его лучи, ложась по землѣ, обливали оранжевымъ сіяніемъ стволы оливковыхъ деревьевъ, верескъ, росшій кругомъ, и изгибы тѣла дѣвушки, лежащей на землѣ.

— Говори, Марикита! — загремѣлъ голосъ Фермина. — Скажи, почему ты это дѣлаешь? Бога ради, скажи! He то я сойду сь ума! Скажи твоему брату, твоему Фермину!

Голосъ дѣвушкт раздался слабый, словно далекій, стыдливый.

— Я не люблю его потому что слишкомъ сино люблю его… Я не могу его любить, потому что слишкомъ его люблю, чтобы сдѣлать его несчастнымъ.

И Марикита приподнялась, пристально устремивъ на Фермина глаза, наполненные слезами.

Онъ можетъ ее убить, но она не вернется къ Рафаэлю. Она клялась, что если будетъ считать себя недостойной его, то броситъ его, хотя бы погубила этимъ душу свою. Было бы преступленіемъ наградить эту столь сильную любовь, внеся въ будущую ихъ совмѣстную жизнь нѣчто, что могло бы оскорбить Рафаэля, такого добраго, благороднаго и любящаго.

Водворилось продолжительное молчаніе.

Солнце зашло. Теперъ черная листва оливковыхъ деревьевъ вырисовывалась на фіолетовомъ небѣ съ легкой золотой бахромой на краю горизонта.

Ферминъ молчалъ, точно сраженный тѣмъ, что онъ предчувствовалъ.

— Значитъ, — сказалъ онъ съ торжественнымъ спокойствіемъ, — ты считаешь себя недостойной Рафаэля? Ты избѣгаешь его, потому что въ твоей жизни есть нѣчто, могущее оскорбить его, сдѣлать его несчастнымъ?

— Да, — отвѣтила она, не опуская глаза.

— Что же это такое? Говори: я думаю, что брату это должно быть извѣстно.

Марія де-ла-Лусъ снова спрятала голову свою въ рукахъ. Нѣтъ, она ничего не скажетъ. Мука эта превосходитъ ея силы. И она опять расплакалась.