Страница 4 из 23
Мы являемся культурной нацией, готовой продать свое культурное достояние в случае необходимости, чтобы стать нацией государственной. Мы определяем себя как людей, не могущих обойтись без гражданских свобод, в которых одновременно мы кое-кому отказываем. Поэтому мы солидарны с белым населением Южно-Африканской республики и укрепляем границы с Румынией. Определяющими для себя мы считаем наши культуру и историю, но культура в нашем понимании предстает как избирательное обращение с историческими фактами, а история — как культурное достояние, которое не стыдно показать другим. Мы — нейтральная страна, но у нас есть и свои внешние обязательства, и мы всего за одну ночь внезапно меняем законы, чтобы содействовать провозу военной техники по своей территории, не нарушая при этом собственного нейтралитета. Мы являем собой нечто особенное, независимое, но одновременно ползем на коленях в Брюссель, чтобы вновь покорнейшим образом просить, чтобы нас лишили нашей самостоятельности. Мы сидим перед телевизором и в передаче «Клуб 2» следим за дискуссией, в которой Йорг Хайдер,[11] не встречая возражений, использует понятие нации исключительно в смысле «языковой и культурной общности», пока он, наконец, не заставляет даже Симона Визенталя согласиться с тем, что и он, Симон Визенталь,[12] принадлежит к «немецкой нации». И нам становится ясно: да, в этом вся наша сущность. Мы считаем, что Йорг Хайдер из-за его высказываний об австрийской нации и о национал-социализме не может быть выбран главой земельного правительства Каринтии, но полагаем, что его вполне можно выбрать заместителем главы этого правительства. Одним словом, Австрия является образцовым примером для гегелевского определения идентичности, в соответствии с которым идентичность представляет собой не что иное, как идентичность с не-идентичностью. Другими словами, мы искренне убеждены в том, что не лжем, по крайней мере до тех пор, пока мы не говорим правду.
Разумеется, это взаимное «снятие» обоих классических определений нации в процессе становления австрийского государства действительно привело к возникновению совершенно новой модели нации. По этой причине с нацией, в характере которой содержится постоянное стремление к синтезу противоречий, может произойти что угодно, если этому событию есть какой-либо реальный противовес. В австрийском самовосприятии всегда присутствуют два противоположных начала. В 1956 и 1968 гг. Австрия с распростертыми объятиями принимала эмигрантов, а сегодня мы становимся свидетелями выдворения беженцев и враждебности к иностранцам.
Открытую внешнюю политику Крайского[13] продолжает внутренняя политика, проводимая Вальдхаймом, отгораживающимся от мира. Своеобразным синтезом является политика, проводимая министром иностранных дел Мокком: он отмахивается от необходимости усиления широкого сотрудничества с восточно-европейскими странами под тем предлогом, что нашим главным приоритетом является Европейский Союз. И одновременно перед ЕС он рекламирует Австрию как страну, являющуюся наилучшим посредником в отношениях Запада с восточно-европейскими странами.
Своеобразная ирония истории заключается в том, что становление Австрии как национального государства, столь поздно начавшееся, но одновременно имевшее реальные социально-политические последствия, привело к такому типу самосознания, которое воплотилось не только во взаимном «снятии» разных его качеств, но и, в конце концов, в нейтрализации самого самосознания. Ведь наше национальное самосознание видит для себя благо в том, чтобы раствориться в Европейском Союзе. Пожалуй, Австрия несколько смахивает на троянского коня перед вратами Европейского сообщества. Внутри себя этот конь скрывает мысль о «праве на нейтралитет», и право это, как нам известно из австрийской истории, означает следующее: мы хотим в этом участвовать, а если что пойдет наперекосяк, то нас как бы при этом и не было. Не уверен, что это удастся еще раз. Не знаю также, будет ли большим злом, если Австрия войдет в ЕС, а не останется самостоятельной. Одно мне известно наверняка: при выборе из двух зол мы всегда выбираем то, которое позволяет нам впоследствии превозносить и идеализировать самих себя. Уж этому-то мы у истории научились.
Глава третья
Австрийский писатель Джо Бергер написал сказку про то, как в одном ресторане встретились друг с другом Цыпленок-под-винным-соусом, Жареная Индейка и Оленья Спинка, и ну давай рассказывать про себя всякие небылицы и спорить, кто из них самый сильный, самый гордый и самый удачливый. Спорили они — спорили, а потом Оленья Спинка и говорит повару: «Скажите официанту, пусть он нас уже подает. Мы не хотим, чтобы наши гости проголодались».
В стране, в которой сказки и легенды служат основой политического и общественного устройства и национального самосознания, любая литературная сказка является былью. Недавно это нашло подтверждение, например, во время дискуссии об изменении австрийского государственного герба, которая в конце 1991 — начале 1992 гг. захватила представителей всех партий, включая президента и бундесканцлера, пока наконец депутат от партии «зеленых» Петер Пильц не предложил заменить геральдического орла на гербе на жареного цыпленка. Оценки и мнения, прозвучавшие в этой дискуссии, были нелепы и бессмысленны и смахивали на хвастливые небылицы, которые плели друг другу в ресторане Цыпленок, Индейка и Оленья Спинка.
За границей нас не поймут, утверждали спорящие, если после крушения Советского Союза и после того, как новообразовавшиеся государства убрали со своих гербов и флагов все коммунистические символы, Австрия останется единственной в мире страной, сохранившей серп и молот в своей государственной символике.
Разумеется, никто не хотел этим сказать, что «коммунистические символы серпа и молота в австрийском государственном гербе» и впредь вполне соответствовали бы австрийскому национальному самосознанию, если бы Советский Союз не распался. Впрочем, высказанное мнение не страдало правдивостью и в других смыслах: «У заграницы» — не станем уточнять, кто и что имеется здесь в виду, — наверняка есть заботы поважней, чем австрийский герб. К тому же австрийский герб не содержит никаких «коммунистических» символов. На нем изображен орел, «украшенный» символами «трех главных сословий», как это сказано в австрийском законе о государственном гербе: короной из зубцов крепостной стены, серпом и молотом, олицетворяющими соответственно бюргерское, крестьянское и рабочее сословия. И если серп и молот, скрещенные друг с другом, и могут являть собой коммунистический символ, то триада из короны, серпа и молота коммунистическим символом быть никак не может. Утверждать, что эта триада включает в себя коммунистический символ, столь же абсурдно, как заявлять о том, что красно-бело-красный флаг Австрийской республики состоит из двух красных коммунистических знамен, а австрийский национальный гимн в словах «страна молота и наковальни» содержит по крайней мере половину коммунистического символа.
И все же дискуссия о государственном гербе была явлением глубоко австрийским, и проявляется это в том факте, что повод был внешним и что вся дискуссия проходила с оглядкой на заграницу. Истина заключается в том, что Австрию мучает глубоко укоренившийся страх: как бы у заграницы не пропал к ней всякий интерес. А потому австрийские политики столь часто демонстрируют свое сходство с Оленьей Спинкой, которой внезапно пришло в голову, что снаружи сидят и ждут проголодавшиеся посетители. Эта ситуация запечатлена даже в австрийском гербе, однако никто этого не заметил. Даже основатели республики явно проглядели, что за горькая истина скрывается в этом гербе.
1 мая 1945 года парламент вновь образованной Австрийской республики утвердил положение о государственных гербе, флаге, печати и эмблеме, одним словом, принял так называемый «Закон об австрийском государственном гербе». Статья I «Закона» гласит: «В Австрийской республике устанавливается форма государственного герба, принятого Законом от 8 мая 1919 года». Причины, по которым Вторая республика вновь ввела в употребление герб, служивший государственным гербом во времена Первой республики, поначалу кажутся вполне разумными: хотя Вторая республика и была вновь образованным государством, но возникла она не на пустом месте. Возвращение государственного герба Первой республики должно было подчеркнуть то, в чем новое государство видит свои исторические истоки, а именно, — в лучшем периоде австрийской истории, в республиканской традиции, хоть и непродолжительной, но все же реально существовавшей. Этот государственный герб действительно был и остается чисто республиканским, поскольку в такой форме он не существовал ни до Первой республики, ни во времена авторитарного корпоративного государства, ни, разумеется, во время нацистского господства. Хотя символы этого герба не назовешь ни смелыми, ни оригинальными, для республики они исполнены глубокого смысла: одноглавый орел исторически являет собой символ республиканской государственной власти, а корона, серп и молот символизируют три ведущих сословия.
11
Йорг Хайдер — австрийский политик, глава Свободной партии Австрии, основанной в 1955 г. на базе распавшегося «Союза независимых», в который входило немало бывших нацистов.
12
Симон Визенталь — архитектор, узник фашистских лагерей, посвятивший свою жизнь розыску и преданию суду нацистских преступников.
13
Бруно Крайский (1911–1990) — канцлер Австрии с 1970 по 1983 гг.