Истоки тоталитаризма

В отличие от экономической структуры, политическая структура не может расширяться до бесконечности, так как она основывается не на производительной силе человека, которая действительно безгранична. Из всех видов управления людьми и их организации национальное государство наименее приспособлено к неограниченному росту, поскольку лежащее в его основе подлинное согласие не растяжимо до бесконечности, и лишь очень редко и с трудом его можно добиться от побежденных народов. Никакое национальное государство не может идти на покорение других народов с чистой совестью, ибо таковая совесть возникает только из убеждения покоряющей нации в том, что она подчиняет варваров высшему закону.[277] Нация же воспринимает свои законы как порождение особой национальной субстанции, и эти законы не имеют силы за пределами собственного народа и собственной территории.

Где бы национальное государство ни выступало в качестве завоевателя, оно возбуждало у покоренных народов национальное самосознание и стремление к суверенитету, подрывая тем самым любые искренние усилия, направленные на строительство империи. Так, французы включили Алжир в свою страну в качестве провинции, но не решились навязать арабскому народу свои законы. Напротив, они продолжали уважать закон ислама и предоставили своим арабским гражданам «персональный статус», произведя на свет бессмысленный гибрид в виде номинально французской территории, юридически — такой же части Франции, как Departement de la Seine, но населенной не гражданами Франции.

Первые английские «строители империи», уверовав в покорение как постоянный метод управления, оказались не в состоянии включить в грандиозную структуру Британской империи, а затем Британского содружества наций своих ближайших соседей — ирландцев; и когда после первой мировой войны Ирландии был предоставлен статус доминиона и полноправного члена содружества, неудача была, может быть, и менее очевидной, но столь же реальной. Старейшее «владение» и новейший доминион односторонне отверг статус доминиона (1937 г.) и порвал все связи с Англией, отказавшись участвовать в войне. Английское правление методом постоянного покорения, поскольку оно «просто не осилило уничтожить» Ирландию (Честертон), не столько возбудило свой собственный «дремлющий гений империализма»,[278] сколько пробудило дух национального сопротивления в ирландцах.

Национальная структура Соединенного Королевства сделала невозможной быструю ассимиляцию и включение в общую структуру покоренных народов; Британское содружество никогда не было «содружеством наций», оно оставалось наследником Соединенного Королевства, одной нацией, распространившейся по всему миру. В результате распространения и колонизацми политическая структура не расширялась как единое целое, а насаждалась в виде отдельных очагов, в результате чего члены этого нового федеративного образования оставались тесно связанными со своей общей родиной на основе общего прошлого и общего закона. Пример Ирландии показывает, насколько плохо было приспособлено Соединенное Королевство к строительству имперской структуры, в которой могли бы в согласии жить различные народы.[279] Английская нация обнаружила способность не к римскому искусству созидания империи, а к следованию греческой модели колонизации. Вместо покорения народов и установления у них своего закона английские колонисты селились на вновь обретенных территориях в четырех концах земного шара, оставаясь частью все той же английской нации.[280] Будет ли федеративная структура содружества, восхитительным образом построенная на реальной основе распространения по всей земле одной нации, достаточно эластичной, чтобы перевесить исконно присущие этой нации затруднения в имперском строительстве и допустить в качестве полноправных «партнеров в общем предприятии» содружества заведомо и прочно неанглийские народы, покажет время. Нынешний статус Индии, между прочим категорически отвергнутый индийскими националистами во время войны, часто рассматривается как временное и промежуточное решение.[281]

Исходное противоречие между внутренним устройством национального государства и завоеванием как политическим средством стало очевидным со времени крушения наполеоновской мечты. Именно в силу этого опыта, а не из гуманистических соображений завоевание с той поры подверглось официальному осуждению и стало играть незначительную роль в регулировании территориальных споров. Неудача Наполеона в объединении Европы под французским флагом ясно показала, что завоевание, осуществляемое одной нацией, ведет либо к полному пробуждению национального самосознания покоренного народа, либо к тирании. И хотя тирания, поскольку она не нуждается в согласии, может успешно управлять другими народами, она способна оставаться у власти, только если она прежде всего разрушает национальные институты в собственной стране.

Французы, в противоположность англичанам и другим нациям Европы, в последнее время попытались соединить ius и imperium и построить империю в римском смысле. Они были единственными, кто по крайней мере попробовал превратить политический организм национального государства в имперскую политическую структуру, веря в то, что «французская нация шагала вперед… чтобы распространять блага французской цивилизации»; они хотели включить заморские владения в национальное целое, обращаясь с покоренными народами «и как с братьями, и… как с подданными, — братьями в семье единой французской цивилизации и подданными в смысле обучения французскому просвещению и следования французскому руководству».[282] Частично это осуществилось, когда депутаты от цветных народов заняли места во французском парламенте, а Алжир был объявлен департаментом Франции.

Результатом этого смелого начинания была особенно жестокая эксплуатация заморских владений во имя нации. Вопреки всем теоретическим построениям, Французская империя на деле рассматривалась и оценивалась прежде всего с позиций национальной обороны,[283] и колонии стали землями солдат, производящими force noire для защиты жителей Франции от их национальных врагов. Произнесенная Пуанкаре в 1923 г. знаменитая фраза: «Франция насчитывает не сорок миллионов, у Франции — сто миллионов» — говорила просто об открытии «дешевого вида пушечного мяса, создаваемого методами массового производства».[284] Когда за столом мирных переговоров в 1918 г. Клемансо заявлял, что ничто не заботит его, кроме «неограниченного права вербовать черные войска для участия в защите французской территории в Европе, если Франция в будущем подвергнется нападению со стороны Германии»,[285] он не избавил французскую нацию от немецкой агрессии, как это, к сожалению, известно нам теперь, хотя его план и был осуществлен Генеральным штабом; зато он нанес смертельный удар по тогда еще не до конца исключенной возможности существования Французской империи.[286] В сравнении с этим слепым, отчаянным национализмом английские империалисты с их компомиссной мандатной системой выглядели покровителями самоопределения народов. И это несмотря на тот факт, что они сразу же начали злоупотреблять мандатной системой через «косвенное управление» — метод, который позволял администратору управлять народом «не непосредственно, а с помощью его собственных племенных и местных властей».[287]

Англичане старались преодолеть присущую строительству национальным государством империи непоследовательность, предоставив покоренные народы самим себе в том, что касается культуры, религии и законов сохраняя дистанцию и воздерживаясь от распространения английских законов и культуры. Это не остановило развития у народов национального самосознания и стремления к суверенитету и независимости хотя и несколько притормозило эти процессы. Но в результате необыкновенно усилилось и новое империалистическое сознание исходного данного, а не просто временного, превосходства одних людей над другими «высших рас» над «низшими». Что в свою очередь обостряло борьбу подвластных народов за свободу и мешало им увидеть и несомненные преимущества, принесенные британским управлением. Из-за самой отдаленности и отчужденности управляющих, которые, «несмотря на их искреннее уважение к туземцам как к нациям и в некоторых случаях даже любовь к ним… почти все до единого не верили в их способность теперь или когда-либо в будущем управлять своими делами без надзора»,[288] «туземцы» могли лишь заключить, что их навеки исключают из всего остального человечества.

277

Моральные проблемы, проистекающие из веры в согласие как основу всякой политической организации, очень хорошо описаны Гарольдом Николсоном в кн.: Nicolson H. Curzon: The last phase 1919–1925. Boston; N.Y., 1934, где в связи с обсуждением английской политики в Египте говорится следующее: "Оправдание нашего присутствия в Египте базируется не на заслуженном праве победителя и не на силе, а на нашей собственной вере в наличие какого-то элемента согласия. В 1919 г. этого элемента не существовало ни в какой явно выраженной форме. В марте 1919 г. восстание египтян драматическим образом опровергло эту нашу веру".

278

Так выразился лорд Солсбери, радуясь принятию первого гладстоновского билля о гомруле. В последующие 20 лет консервативного (а в то время, значит, и империалистического) правления (1885–1905) англо-ирладский конфликт не только не был разрешен, но, напротив, сильно обострился. См. также Chesterton G. K. The crimes of England. 1915. P. 57 ff.

279

Почему на начальных стадиях национального развития Тюдорам не удалось вобрать Ирландию в Великобританию, подобно тому как Валуа вобрали во Францию Бретань и Бургундию, все еще остается загадкой. Можно предположить, однако, что сходный процесс был жестоко оборван кромвелевским режимом, отнесшимся к Ирландии как к огромному куску добычи, который следовало поделить между своими слугами. Как бы то ни было, после кромвелевской революции, которая для формирования английской нации имела такое же решающее значение, как Французская революция для образования французской, Великобритания уже достигла той степени зрелости, которая всегда сопровождается потерей способности к ассимиляции и интеграции, имеющейся у политического организма нации только на начальных стадиях. За этим последовало то, что было, по существу, одной большой печальной историей "принуждения, применяемого не для того, чтобы люди жили покойно, а для того, чтобы они покойно помирали" (Chesterton G. K. Op. cit. Р. 60.).

Историческое описание ирландского вопроса, включающее самые последние события, можно найти в превосходном объективном исследовании Николаса Манзера (Mansergh N. Britain and Ireland // Longman's Pamphlets on the British Commonwealth. L., 1942).

280

Весьма характерно звучит следующее заявление Дж. А. Фруда, сделанное незадолго до начала империалистической эры: "Пусть с самого начала будет утверждено, что англичанин, эмигрирующий в Канаду или в Капскую колонию, Австралию или Новую Зеландию, не теряет своей национальной принадлежности, что он так же продолжает пребывать на английской земле, как если бы он был в Девоншире или Йоркшире, и остается англичанином, пока существует Английская империя; и если бы мы потратили четверть той суммы, что мы утопили в болотах Балаклавы, на переселение и устройство в этих колониях двух миллионов наших людей, это более способствовало бы усиление основ нашей державы, чем все войны, в которые мы были вовлечены, — от Азенкура до Ватерлоо" (цит. по: Schuyler R. L. The fall of the old colonial system. A study in British free trade, 1770–1870. N.Y., 1945. P. 280–281).

281

Видный южноафриканский писатель Ян Диссельбом без обиняков выразил мнение людей Содружества на этот счет: "Великобритания — это просто партнер в общем деле… все мы происходим из одного близкого родственного корня… Те части империи, которые населены расами, не подпадающими под вышесказанное, никогда не были такими партнерами. Они были частной собственностью господствующего партнера… Можно иметь белый доминион или можно иметь доминион Индию, но нельзя иметь и то и другое" (цит. по: Carthill A. The lost dominion. 1924).

282

Barker E. Ideas and ideals of the British Empire. Cambrige, 1941. P. 4.

См. также превосходные вводные замечания относительно образования Французской империи в: The French colonial Empire // Information Department Papers. No. 25. The Royale Institute of International Affairs. L., 1941. P. 9 ff.: "Цель состоит в ассимиляции колониальных народов во французскую нацию или, в случае более примитивных сообществ, когда это невозможно, в "ассоциировании" их, так что постепенно различие между la France metropole и la France d'outremer станет географическим, а не сущностным".

283

См.: Hanotaux G. Le General Mangin // Revue des Deux Mondes. 1925. Vol. 27.

284

Crazier W. P. France and her "Black Empire" // New Republic. 23. 01. 1924.

285

George D. L. Memoirs of the Peace Conference. New Haven, 1939. Vol. 1. P. 362 ff.

286

Подобная же попытка жестокой эксплуатации была предпринята Нидерландами в Голландской Индии после того, как поражение Наполеона вернуло колонии во владение сильно обнищавшей метрополии. Через систему принудительных сельскохозяйственных культур местные жители были превращены в рабов, трудящихся на голландское правительство. Появившаяся в 60-е годы прошлого века книга Мультатули "Макс Хавелаар" своим острием была направлена против правительства метрополии, а не против колониальных служб (см.: Kat Angelina A. D. A. de. Colonial policy. Vol. 2: The Dutch East Indies. Chicago, 1931. P. 45).

Система эта была быстро оставлена, и Голландская Индия на какое-то время стала "предметом восхищения для всех колонизирующих наций" (сэр Хэскет Белл, бывший губернатор Уганды, Северной Нигерии и т. д., см.: Bell Н. Foreign colonial administration in the Far East. 1928. Part 1). Голландские методы были во многом сходны с французскими: предоставление статуса европейца заслуженным лицам туземного происхождения, введение европейской системы образования и другие способы постепенной ассимиляции. Всем этим голландцы добились и такого же результата: сильного движения покоренного народа за свое национальное освобождение.

В настоящей работе голландский и бельгийский империализм оставлены за рамками рассмотрения. В первом случае имела место любопытная меняющаяся смесь французских и английских методов; второй случай — это история экспансии не бельгийской нации и даже не бельгийской буржуазии, а лично бельгийского короля, не контролируемого никаким правительством и не связанного ни с каким иным институтом. И голландская, и бельгийская разновидности империализма нетипичны. Нидерланды не продолжали экспансию в 80-е годы, но лишь консолидировали и модернизировали свои старые владения. А невиданные жестокости, совершенные в Бельгийском Конго, были бы слишком крайним примером того, что обычно происходило в колониальных владениях.

287

Barker Е. Op. cit. Р. 69.

288

James S. South of the Congo. N.Y., 1943. P. 326.