Страница 1 из 3
«Эй, Гартон, тебя кто-то обидел? Наверное, обидел, а еще ты просто зол, потому что все это похоже на личную месть. Личную месть религии».
Мне часто приходилось слышать такое. Это неправда.
Когда был анонсирован выход этой книги, интернет переполнился сообщениями, в которых обсуждалось мое отношение к религии: «Гартон снова исходит на говно!»
Это тоже неправда. Я никогда и не переставал.
За три последних десятилетия в своих романах и рассказах я описал множество отвратительных вещей. В моем первом романе, который называется «Соблазнение», есть сцена секса между мужчиной и женщиной: зубастые гениталии девушки сначала откусывают половой орган любовника, а затем и вовсе съедают несчастного. В «Девушках из шоу» парень приходит на мерзкое пип-шоу и засовывает свой член в «дыру славы», а существо по другую сторону дыры, оказавшееся вампиром, прокусывает его и высасывает всю кровь жертвы. В «Осени распятия» человек с языком длиной в три фута делает оральный аборт молодой девчушке и съедает плод. Многим запомнились сцена из «Торговых тайн» с колючей клизмой или пытки и убийства детей в романе «Скованные». В рассказе «Наживка» рыбак использует детей в качестве приманки. Читатели ничего не имели против.
Но стоит только моей прозе обратиться к теме религии, как тут же раздаются голоса: «Похоже, Гартон, у тебя проблемы с религией. Не лучше ли тебе разобраться с этими проблемами наедине с собой и перестать оскорблять чувства верующих?»
Что ж, давайте разберемся.
Мне кажется, есть смысл предварить этот небольшой сборник вступлением, где я постараюсь объяснить свое отношение к церкви и вкратце описать собственный опыт общения с ней — пусть это и вызовет очередной шквал гневных писем.
Когда меня спрашивают, почему я пишу в жанре «хоррор» — а такое мне тоже приходится слышать часто — я всегда отвечаю: потому что я вырос в семье адвентистов Седьмого дня. И ни капли не шучу. Детство в среде адвентистов (или, как я их называю, «садвентистов») практически целиком состоит из страха, чувства вины и ненависти к самому себе — собственно, на детство времени почти не остается. В моем случае все усугубилось тем, что я был… ну, скажем так, проблемным ребенком. Мне нравилось все, что нравиться не должно: фильмы (особенно страшные), телешоу (особенно страшные), книги (особенно страшные) и комиксы (страшные, само собой). Кроме того, у меня наблюдались две склонности, мало совместимые с любой религиозной доктриной: думать и задавать вопросы. Для полноты картины нужно понимать, что я учился в адвентистской школе, где привычка думать и задавать вопросы неминуемо вела к неприятностям.
Я не видел в религиозном обучении никакого смысла. Изучали мы по большей части Библию — которая стала, если честно, моим первым настоящим соприкосновением с жанром ужасов. Преподаватели любили давать нам задания типа «прочитайте вот этот отрывок», и я совершил большую ошибку: прочитал больше, чем было задано. Истории, которые преподносились нам как удивительные и чудесные, на самом деле оказались историями ужасающими, а Бог — любящий и милосердный, по уверениям учителей — на самом деле был кровожадным садистом и психопатом. Когда я попросил преподавателей объяснить эти парадоксы, они сказали, что со мной что-то не так. Позже я понял, что это был прекрасный способ заткнуть мне рот. Что, впрочем, не мешало мне думать. Размышления и написание дающих эмоциональную разрядку историй позволили мне сохранить рассудок (во всяком случае, большую его часть).
Мои интересы говорили о том, что за мою душу всерьез взялся дьявол, и когда я был не в силах пропустить новый фильм, или новую книгу, или новый выпуск комиксов, всем, включая моих родителей, становилось очевидно: со мной что-то чертовски не так. Мои лучшие друзья часто отчитывали меня за то, что я недостаточно сильно сопротивляюсь своим демоническим наклонностям… и говорили, что все равно любят меня. Это все равно, которым неизбежно заканчивались подобные проповеди, должно было укреплять доверие между нами. Оно означало: несмотря на то, что я дефективный и глубоко испорченный, эти люди продолжают любить меня, потому что они христиане. Разумеется, все это было неправдой — но они не уставали все это повторять.
Когда опубликовали мой первый роман, я все еще жил в садвентистской деревушке в Напа Валли. Этот культ неодобрительно относится к художественной литературе любого рода, чего уж говорить об «ужастиках» — еще один парадоксальный факт, учитывая то, что основан он на старейшем романе ужасов, разошедшимся огромным тиражом по всему миру. Со мной перестали разговаривать друзья. По деревне поползли мерзкие слухи, я стал известен как «тот дьяволопоклонник» — хотя, понятное дело, никакому дьяволу я не поклонялся. Мне начали поступать звонки с угрозами. На мой дом напали вандалы. Как-то раз меня даже пытались убить. Так что я переехал. Когда родители узнали о моем решении, то очень расстроились: им казалось, что я буду плохо отзываться о нашей общине. «Ты не можешь винить в этом церковь! — кричала моя мама. — Это был какой-то безумец, а не церковь целиком!» А потом она добавила: «Кроме того, посмотри на себя». Я рос уважительным сыном и прилежным учеником, принимал участие во всех церковных начинаниях, ни разу не попадал в неприятности с законом — и все это случилось только лишь из-за фильмов, книг и телешоу.
Первые годы самостоятельной жизни дались мне нелегко. Для меня лично они были мрачными, саморазрушительными… и вместе с тем необычайно плодотворным с творческой точки зрения. Когда с малых лет тебе твердят, что с тобой что-то не так, что ты плохой человек, поневоле растешь с верой в это. А когда с тобой перестают общаться друзья, когда кто-то стреляет в тебя лишь потому, что ему не нравится твой роман — что ж, это тоже не способствует росту самоуважения. Меня засосал предсказуемый водоворот депрессии, самобичевания и алкоголя.
Тогда, признаю, я был зол и обижен. Вспоминая то время, я склоняюсь к мысли, что у меня было на то полное право. Впрочем, это было плохое время. В какой-то момент я понял, что если не убью себя сам, злость на тех, кто отнесся ко мне несправедливо, сделает это за меня. И тогда я принялся отстраивать свою жизнь заново. Это был нелегкий и долгий — занявший годы — путь, во время которого я избавился от тяги к спиртному, постарался очиститься от бессмысленного гнева и принял себя таким, какой есть. Интересно, что последняя часть была самой трудной. Я был запрограммирован ненавидеть себя, и даже теперь случаются дни, когда в моей голове раздается тихий шепот, рассказывающий о том, каким неприятным созданием я являюсь. Но я научился посылать этот шепот в жопу, и впервые, пожалуй, живу счастливой жизнью. Однако то, что я счастлив, не значит, что я все забыл.
Изнасилованная женщина тоже проходит через период злости и обиды. Потом в какой-то момент она понимает, что изнасилование — широко распространенная проблема, коснувшаяся многих, причем речь идет не только о непосредственных жертвах, но и о их близких и друзьях. Она может даже спрятать свой гнев глубоко внутри и начать помогать другим людям, пострадавшим от изнасилования — бороться с этой проблемой на уровне города, штата, даже страны в целом. Ее действия будут восприняты сугубо положительно, ее деяния назовут достойными уважения, она безусловно получит всестороннюю и всемерную поддержку.
Но если мы внесем в эту схему лишь одно изменение — заменим термин «изнасилование» на термин «религия» — ситуация коренным образом изменится. Это происходит потому, что нам всем промыли мозги, и мы искренне считаем, что религию нельзя критиковать. Что к ней нельзя предъявлять претензии. Нас убедили в том, что религия целиком и полностью положительна, что она необходима нашему обществу как источник морали. Ничего из этого, конечно же, не является правдой. Религия преследует лишь три цели: реклама, пропаганда и самозащита. Разумеется, церковные деятели называют их другими словами: «благотворительность», «любовь», «помощь», «спасение» и «миссионерство». Большая часть так называемых «благих дел» подпадает под категорию рекламы и пропаганды.