Страница 23 из 59
Всё это я понемногу разглядел лишь впоследствии. В данное же время, осенью 1881 г., я ничего этого не видел, а знал только одно, что униаты «бунтуют».
Вот, однажды, еду в штаб полка, как водится на экзекуционной паре. Возница мой, конечно, обращённый униат, парень лет 30, сидя полуоборотом на облучке, поддерживает со мною беседу. Я вздумал просветить и наставить его.
- Знаешь ли ты, что такое Уния? Ведь не ляхи вы, а русские, испокон веков. Ваши прадеды были всегда православные. Ведь это поляки придумали для вас унию для своего папы, чтобы легче было обратить вас в поляков, и т.д., и т.д., - разливался я в элоквенции, блистая своей эрудицией по истории Иловайского.
Возница мой слушал, слушал, потому ответил мне такое, что, очевидно, исходило не от его ума, а было, по-видимому, тогда ходячей истиной среди униатов.
- Да, - говорит, - поляки сотни лет старались сделать нас поляками, да не смогли. А вот русские со своим губернатором очень скоро и легко сделали нас теперь поляками. Как я могу ходить вот в эту вашу церковь, - мимо которой мы в эту минуту проезжали, - когда стражники ваши нас туда загоняли нагайками? [13]
Я не нашёлся, что ответить на эту жизненную аргументацию.
Обычная моя жизнь в деревне, вне служебных занятий, была, конечно, убийственно скучна. В первое время я не находил себе места от скуки и безделья. Обстановка жизни была действительно очень неприглядна. Улица деревни представляла собою поток невылазной грязи; дворы тонули в грязи; избы все с земляными полами и густо населены детворой, домашней птицей и насекомыми всякого рода, а иногда и телятами (дело было зимою). Квартирой мне служила холодная маленькая каморка, - вернее чулан, - в которой до меня хранили бочки с кислой капустой; поэтому воздух был чудовищный; а за перегородкой - хозяева с детворой, домашней птицей, насекомыми и прочим. Некуда уйти, разве в пустынную невылазную грязь наружу; либо - сиди среди удручающей обстановки в капустном чулане.
8-10 часов в день проводил я на занятиях с нижними чинами в «сборне» - небольшой избе, отведённой для занятий, где теснилось 40-50 человек; поэтому атмосфера получалась такая, что хоть десять топоров повесить можно было.
Всё же оставался некоторый досуг, который надо было чем-нибудь заполнить. Чем? Придумал следующее. Польские крестьянские девушки страстные любительницы танцев. Вот я и стал устраивать танцевальные вечера. Ставил бутылку водки двум деревенским музыкантам, и они скликали парней и девчат на бал: какая картошку чистила, кто глину месил, все босиком, как есть, бегут в мою сборню, служившую танцевальной залой, и начиналось шаркание «мазура» по земляному полу. В особенности хорош был один кавалер, - батрак, незадолго перед тем окончивший военную службу. Высокий ростом, в холщовых портках, в опорках на босу ногу и рваной сермяжке на одном плече, он лихо вёл всегда свою дебелую даму с подоткнутой выше колен юбкой, в первой паре, гулко постукивая опорками по окаменелому полу, горделиво озираясь по сторонам и подпевая «пия Куба до Якуба»...
После часу танцев получалась хорошо знакомая мне атмосфера, как во время занятий с солдатами, когда можно топоры подвешивать. Тогда кликнешь «баста»; дамы и кавалеры вон, раскрываешь окошечко на всю ночь и status quo ante [14] восстановлен.
Скоро, однако, эта забава приелась, и я вспомнил о мечтах и перспективах. Поехал я тогда в штаб посмотреть, какие учебники имеются в полковой библиотеке для подготовки к экзаменам в академию. Оказалось, что имеется одна грусть: полк недавно прибыл с театра войны и только начинал жить и устраиваться на новом месте [15]. Естественно, что и библиотека была в хаотическом состоянии. По закону полковая библиотека обязана была в первую очередь иметь все учебники, требуемые для подготовки в военные академии, и я не сомневался, что если бы я сделал официальное заявление, то наверное выписали бы требуемые учебники; но я свои намерения об академии таил чуть ли не от самого себя: где же мне - ещё портупей-юнкеру - заявлять о таких дерзновенных намерениях, как поступить в академию; по меньшей мере я бы стал предметом для подтрунивания со стороны товарищей.
Кой-какие книжонки я всё-таки нашёл и засел с ними в моей проквашенной конуре.
Осенью 1881 г. выделены были из полка 3-й и 4-й батальоны и направлены для расположения в крепости Брест-Литовск. Меня послали квартирьером для принятия казарм и квартир для офицеров.
Обстоятельство это имело для меня некоторые последствия. Дело в том, что после распределения всех офицерских квартир осталась одна комната в коридоре семейных артиллерийских офицеров, на которую не было охотников. Пришлось в этой комнате поселить наимладших членов нашей офицерской семьи - двух портупей-юнкеров, т.е. меня и фон Зельмана. Наша комната стала скоро своего рода коммуной и местом rendex-vous для наших офицеров обоих батальонов: дежурный ли по эшелону, т.е. по обоим батальоном, дежурный ли по караулам, пришёл ли кто с форта - все, когда некуда деваться - брели к портупей-юнкерам, где, помимо всего, текла жизнь холостяцкая, беззаботная и весёлая: я на скрипке, фон Зельман на гармошке; группируется сейчас же хоровое пение, на столе появляется выпивка и закуска, денщики хлопают то дверьми, то пробками из бутылок; то и другое раздаётся гулким резонансом в бесконечных коридорах казематов цитадели и, видимо, очень тяготит семейных артиллерийских офицеров, среди которых, совсем не ко двору, затесалась пара буйной молодёжи чужой части.
Эта чаша оказалась переполненной в день нашего генерального праздника, по случаю производства в офицеры.
Случилось это вот как. 1 января 1882 г. я и фон Зельман были произведены в офицеры. Согласно традиционному обычаю, мы должны были отпраздновать вступление в офицерскую среду подобающей пирушкой, на которую приглашены были все офицеры обоих батальонов. Уже за несколько дней до нашего праздника шли оживлённые приготовления, выразившиеся в беспрерывной суете и беготне с полдюжины пришлых денщиков, призванных на помощь нашим камчадалам. То и дело какие-нибудь два приблудших денщика с переносимым большущим столом, заимствованным из ротной школы, натыкаются в коридоре на артиллерийскую барыню и выбивают у неё из рук миску горячего супа, с которой она спешила из дверей кухни в свою комнату; и, конечно, скандал; то вдруг шустрый «камчадал» врывается в чужую кухню с корзиной бутылок и по дороге опрокидывает сковородку с котлетами; а тут ещё наша пехотная собака накинулась на артиллерийскую собаку. Словом, громоздились скандалы и накапливались против нас неудовольствия артиллерийских офицеров.
Наступил, наконец, вечер праздника. Сначала всё шло чинно - пока полны были бутылки. Чинно пили, чинно закусывали. Но по мере того, как пустели бутылки и наполнялись гости, равновесие заколебалось; настроение повышалось, беседа оживлялась; ещё немного, и уровень выпитого поднимался всё выше; во всех головах уже клубились густые пары. Шумные разговоры и споры о службе и всяких пристойных материях постепенно затихали, уступая место обычной прелюдии: «Не споём ли что-нибудь?» Сейчас же сцену оркестр именинников, - моя скрипка и Зельмана гармошка...
И пошло, и пошло. За хоровым пением - трепак; тосты смешиваются с пением в розницу, - т.е. кто во что горазд. Всё это под аккомпанемент хлопанья пробок и суетливой беготни толпы денщиков из кухни в пирушечную и обратно. Двери нашей кухни, где идёт «продукция», - кипит лабораторная работа по части выпивок и закусок, и двери пирушечной, где кипит и клокочет буйный спор и певческая разноголосица до надрыва, - уже раскрыты настежь, чтобы облегчить беспрерывную связь. Семейный коридор наполнен до насыщения звонким шумом смешанных голосов и звуков, раздающихся гулким резонансом во всю длину коридора.
Среди хаоса полупьяного пения, из вороха надрывающихся разговоров и споров вырывается вдруг из пирушечной комнаты командир 12-й роты, поручик Заварзин, который давно уже дошёл до высокого градуса, и в очень возбуждённом состоянии рвётся вперёд бить стёкла в квартиле полковника Гжеляховского. Я успел схватить его сзади, но он рванулся от меня так, что разорвал пополам свой мундир до воротника. Картина получилась скандальная: но пьяному Заварзину она показалась очень фасонистой: завернув обе половинки мундира сзади наперёд, он пустился вприсядку...
13
Этот достоверный факт заключался в следующем. Предстоял объезд архиереем своей епархии, в которой числились тысячи прихожан. Встреча назначена была в упомянутой церкви, мимо которой мы проезжали. Сопровождал архиерея, как полагается, начальник уезда, который, однако, хорошо знал, что церковь будет пуста, что для встречи архиерея прихожан не будет; поэтому он выслал заранее десять стражников, чтобы пригнать отовсюду прихожан. Этот начальник уезда был впоследствии удалён от должности; да и губернатор, кажется, был удалён, когда Александру III открылась вся эта фальсификация.
14
Положение, которое было прежде (лат.). (Прим. ред.)
15
До войны полк стоял в Калуге, где оставлена была библиотека и прочее имущество.