Страница 23 из 47
Делать нечего, чтобы только вылезти из сугроба, я заворачиваю направо. Передо мной смирный Новый Арбат, нет не то что машины, но даже телеги, как будто не изобрели колесо. Стеклобетонные дылды на месте, как только держатся, давно брошенные даже мышами. Зато под ними на широком снежном полу расположились одноэтажные сараюшки. Около бравой надписи «Суши! Сашими!» кто-то поставил забор, видно, летом сажает капусту. Две бревенчатые хаты подпирают друг другу бока у роддома Грауэрмана, дальше - больше, ну а церкви Симеона Столпника уже и вовсе не видно, один купол зеленый да крест. В прежней жизни возвышавшаяся на холме, она вся теперь спряталась в серо-черной строгости горе-домов, бань, бараков, казарм и складов. Магазина «Дом книги» за ней нет тем более. Книга, по нашим скорбям и печалям, отныне одна, и все, что обещано в ней, теперь роздано каждому, по желаниям его и сбылось.
Я едва не упал у первого же сарая. Задыхаясь, отчаянно перебирая руками в воздухе, как-то остался на мокрых ногах - и тут же приметил, что здесь еще скользко, а в десяти шагах уже убрано, гладкий снег и кусками асфальт. Пятеро ловких ребят в ушанках и темных пальто быстро скалывают и собирают горками лед, чистят улицу взрослыми, дворницкими лопатами, каждую из которых еле удерживают на весу. Я хотел перейти на дорожку, ими выровненную, но так сильно закашлялся, что остановился. Хватит самообмана. Следующий день и хорошо, если не всю неделю, мне придется лежать в не отапливаемой комнате, на одних сухарях с кипяченой водой. Если будет вода. Мне не хочется даже и думать об этом.
Самый маленький мальчик, глядя на меня, засмеялся. Трое других, не поднимая голов, продолжали работать, а последний, самый старший, вдруг улыбнулся мне искоса, как будто бы мягко и необидно. Я все кашлял, переминаясь в проклятом сугробе, но поймал его взгляд.
- Теперь ты нашел, что хотел? - словно спрашивал он у меня. - Ведь ты так отчаянно ненавидел разноцветную плесень успешных, престижных, элитных, фешенебельных, энергичных, предприимчивых, позитивных, молодых, деловых, рентабельных, эффективных, ответственных, бодрых, прозрачных, дорогих, современных и оптимистичных негодяев, мерзавцев и варваров. Ты ненавидел весь мир, что создан был ими, вокруг и для них. Ты мечтал сжечь их квартиры, закрыть их конторы, вдребезги расколотить витрины их магазинов, выбросить мебель из их кафе и похоронить в снегу «ламборгини», а их самих загнать в смертно-расстрельный подвал, некогда фитнес, солярий и пилинг, где их будут сторожить пропойцы и пугачевы, только и милые жестокому сердцу народолюбивого интеллигента. Ты готов был отдать, что имел, за возможность отнять все у них, ты доволен? Все сбылось. Бизнес-центр исчез, сгинул так не любимый тобой торгово-развлекательный комплекс. Вместо них теперь лед, и забор, и сугроб. Так попробуй же выбраться из него, если сможешь.
Мальчик давно отвернулся. Дети счистили снег с еле заметной дороги. Двигай, дядя, пока не замерз окончательно. Вечно меня раздражало чужое бесстыжее лето с плясками, пляжами и автомобилями с открытым верхом, пропади оно пропадом. Вот и пропало. Чуждое жира и пошлости будущее, которое я себе выбрал, шло за ним следом. Дошло - колет иголками в дыры на валенках и хватает за неприкрытые уши. Господи, смилуйся и прости.
Я открываю глаза и вижу Тверскую улицу. Открытую дверь модной лавки, витрину, надменный мордвиновский дом. Розовый автомобиль проносится к площади, издавая отвратительный тянущий звук. Гнусно-рвотные и сыто-довольные буржуа плавают внутрь-наружу бутика, скупая все то, что вовремя, и что не в сезон. Почему они кажутся мне теперь нестерпимо родными, почему мне так нужно остаться в их беззащитном, наивном аду? Аляповатая сумка в руках у подростка, выходящего из очередной безобразной «Коллекции», легче лопаты.
Буду ли я, как они? Никогда. Каково с ними жить? Тяжело. Но от ненависти я почему-то свободен.
Борис Кузьминский
И быдло утро
Помолвка 2022
Саня
От Остоженки моей до Бутова больше часа, засношался пилить. Вылез наверх - как не Москва. Сплошные работяги тут живут, видно сразу. Клумбы да урны, в Катином доме итальянская рыгаловка, вэээ. Повезло хоть, кайфомат отыскался прямо на углу, не совсем еще освинячились. Карточку в прорезь, дыню на клеммы - х-х, мымм, уййй, исправный, децел вставило. Пускай теперь ее перенс врубает мозгопарево свое, мне пох. Ее перенс чмо, таксятник бывший. Ладненько, разберемся. Я Катю по-любому отмажу.
Открывает она - нашампуненная такая муреночка, звездатая, супер. Под вешалкой мнется глист в потниках, точно не перенс. «Он уходит уже, это Ромашов, ты хотел на него посмотреть». Хер-два я хотел, было б на что смотреть, щелочь галимая. Бормочет «здра», насовывает кеды и шмыг ссыкливо на лестницу. Недолго этому залупону шмыгать, вот выбью себе вазэкт и турну его на Ленинградское к шмарякам, а станет кобениться, отмурцую.
«Не надо, не снимай». Хы, будто я собирался. Тянет меня в комнату. Перешагиваю порог и вытаскиваю из-под мышки кирпич в глянцевом переплете за семьсот пятьдесят. «Подарок вам, короче. Новый Чугуненко».
Катя
Вчера отмечали Настину днюху. Карточки ее родаков не резиновые, и мы купили вина на рынке, из-под полы. Я в слюни была. Валялась в ванной на кафеле, пыталась раздеться. Меня кока-колой облили, и Настя, бухая, грязной шваброй меня вытирала. В общем, оборжались до колик. Но под конец я чего-то загрустила и стала звонить Ромашке, сама не знаю зачем, и что говорила, не помню.
Сейчас Ромашка столкнулся с Саней в прихожей и немного накуксился; ерунда, отойдет. Главное-то у него останется. А мне надо думать о собственном будущем, я не идиотка до старости с папой в двухкомнатной гнить. Насчет Сани мне все девки завидуют, и даже госпожа Гун, наша участковая, говорит, что за ним я материально и социально не пропаду, государственная гарантия. Между прочим, Саня не такой уж несообразительный, я ему ставила старые диски Меладзе, ну, из самых заумных, и он не бесился, а молча слушал. Если ему объяснить, он поймет, что раньше в музыке было много интересного и кроме рэп-попсы. Он и читает быстро, почти без запинки, так что можно впрок прихватить для него какие-нибудь книжки с папиных стеллажей. Мало-помалу появятся темы для разговоров, а больше-то ничего и не нужно. Ромашка, солнышко, ты же не веришь в эти бредни про вазэкт.
Николай Антонович
Едва он возник в гостиной, мне показалось, что воздух в ней захрустел, будто перед грозой. Пора уж привыкнуть, однако при близких контактах с ними кости наливаются электрическим зудом. По-прежнему; как двадцать пять лет назад, когда такие контакты были исключительно редки (ведь мы с ними либо жили на разных территориях, либо ходили по одним и тем же улицам в разное время суток), и как пятнадцать, когда сумеречные обитатели городских окраин начали свою, пока еще стихийную экспансию в центр и на дневной свет, размывая и вытесняя нас.
Уселся напротив меня в характерной позе: предплечья крест-накрест, колени разведены под тупым углом, пах выставлен напоказ; материя брючной проймы гульфиком облепляет короткий и толстый член. Подбородок влажен: только что от кайфомата, наверное. Звук его голоса заставил меня поморщиться; они неизменно орут, форсируют связки, точно у бурной реки или на ураганном ветру. Слабый, но терпкий запах, не то чтобы неприятный, но какой-то глицериновый.
Презентовал мне роскошно изданный сборник решенных сканвордов от знаменитого бестселлериста Чугуненко. Чугуненко специально делает в словах по вертикали грубые грамматические ошибки, чтобы по горизонтали получалось смешно. Романы, повести, стихи, воспоминания теперь не публикуются: нерентабельно, слишком низок спрос. По аналогичной причине закрылись новостные программы на всех федеральных каналах кроме Первого китайскоязычного и информационные веб-ресурсы, перестали выходить бумажные СМИ. Ну, почти перестали: завтрашний зятек брезгливо потрогал оставленный мною на диване свежий выпуск «Эсквайра» - расширенный, шестнадцатистраничный. «Дрянь газетка, ей и жопу начисто не подотрешь, гау-гау-гау!»