Дневник, 2004 год

Конечно, элемент некоторой несправедливости по отношению к Говорухину, наверное, был — все-таки это эпос, пусть и сентиментальный, пусть и просоветский, но эпос. Но решение возникло путем голосования, я свой лишний голос в ход пускать не хотел. У меня и не было своего твердого и окончательного мнения. Ленинградцы, всегда привыкшие держать оборону против москвичей, победили. Основные номинации жюри зачитывал со сцены я. Нужно отметить, зал меня любит, в какой-то момент послышалась музыка, вокруг меня заплясали веселые девушки и надели на меня тулуп и валенки. Это хороший подарок, я рад. Валенки и тулуп очень хорошо вольются в мою дачную жизнь. Предыдущим валенкам я не нарадуюсь. Сам я всего этого груза поднять не мог, и завтра валенки и тулуп повезут на поезде мои ребята, а также ящик с кружками.

Прием в полутемном ресторане не описываю. С энтузиазмом я поел только ананасы, обжаренные в кляре и замаскированные, чтобы их не опознали, под сырники. Но я, наученный прежним опытом, их опознал. Ни с кем не поговорил и не прощался.

В автобусе, по дороге на вокзал, сидел рядом с Сережей Шаргуновым. Он был хорошо выпивши и еще добавлял, его Аня тоже ему помогала. Отношения у них достаточно трогательные, вообще ребята мне очень нравятся, их семейная свобода, их конкуренция, их страстное до пронзительности желание пробиться.

В поезде ехал вместе с Василием Мищенко, которого помню еще по Хлестакову в «Современнике». Много говорили о театре, о премьерах, о том, как Вайда репетирует «Бесов», о Г. Волчек. Целый ряд вещей нам не надо было даже оговаривать, всё было понятно. Вася хотел бы к 50-летию сделать свой спектакль, который со временем, может быть, удалось бы превратить в антрепризу. Я впервые набрался неприкрытой наглости и предложил ему «Имитатора».

Пора и мне что-то переделывать в своей жизни и начинать интенсивно работать.

4 марта, четверг. Встретил меня на вокзале Паша. Позже я убедился, что очень правильно сделал, что еще из Гатчины попросил, чтобы меня встречал именно он, а не Коля. Коля несколько раз не выходил на работу по каким-то своим причинам, а потом, уже днем, когда Паша ему позвонил, чтобы он ехал за Александром Ивановичем, вдруг вспылил и решил в институт даже в назначенный час не приезжать. Мне все это совершенно понятно, это с Колей всегда случается, когда наступает предпраздничное время. Я это предвидел, когда внезапно и скоропалительно Коля женился на внучке Марка Лазаревича Галлая. Он мне рассказывал, как он вписался в дом, во все эти перешедшие по наследству и приобретенные во время перестройки дачи, квартиры и машины. Лера, жена Коли, женщина не только не бедная, но и, кажется, очень энергичная и работящая. Она не успевает всюду, за ее ребенком, за машинами, за квартирами, за дачей надо следить, перевозить с места на места родню, вообще собственность требует огромных усилий, которые русскому человеку, а особенно человеку творческому, очень тяжелы. Жалко, я полагал, что как-то мы Колю, выпускника нашего института, снова к стихам и творчеству приобщим. Дай Бог, чтобы у него все получилось, не будем испытывать и питать к нему зла.

Я так много пишу о Николае, вспоминаю, что посылал его на поэтические по вторникам семинары, договаривался с Таней Бек относительно его поэтических публикаций, еще и потому, что пишу не только дневник, но и роман. Но линия, которую я выбрал, не вписалась, здесь возникло препятствие в виде обстоятельств и Колиного своеобразного взгляда на чужой долг. Линия закончилась, иссякла, так об этом и напишем.

В институте все более или менее в порядке, к Женскому празднику выдали женщинам по 1000 рублей, всем. Но одно плохо, и могло закончиться трагедией. Рухнул потолок на кафедре РКИ. Такая вдруг злоба обуяла меня по поводу министерства, которое вдруг относительно реставрации отправляет меня на второй круг в министерство экономики, к Грефу. У них же в руках государственная инвестиционная программа. Я вполне имею право думать, что все там уже распределено и теперь моими руками пытаются добыть деньги. На министра, конечно, нашим строителям наплевать. Я думаю, тот разговор, который состоялся у меня перед отъездом в Гатчину, прошел таким образом только потому, что министра чиновники уже похоронили. Я начал обдумывать письмо в министерство. Нет уж, милые, если рухнет в институте крыша, я сделаю вас соответчиками!

Вышла «Литературная газета» с убийственными материалами по нашему телевидению, и в частности по поводу работы «змей злословья». Прочел с удовлетворением. В газете также рейтинг продаж книг современных прозаиков в Санкт-Петербургском Доме книги. Я там на 50-м месте (2 книги продаж), после меня на пустом нулевом месте только М. Бутов, В. Дёгтев, М. Попов, А. Сегень. Меня только смущает одно: что же там они такое продают? Вроде бы «Дневники» уже закончились, «Ленин» давно продан, нового, кроме этого, я лет пять уже ничего не выпускаю. Может быть, «Избранное» Астрели баклажанового цвета или какая-нибудь из моих публицистических старых книг? Для меня это урок, пора заняться не только написанием книг, но и их распространением.

Лег спать в десять или половине одиннадцатого.

5 марта, пятница. «Московский комсомолец» вышел с таким разъяснением главного раввина России Берл-Лазара по поводу назначения Михаила Фрадкова на новый пост. «Несмотря на то, что по еврейским законам Михаил Фрадков евреем не является (с этим народом он связан по отцовской, а не по материнской линии), его имя занесено в третий том Российской еврейской энциклопедии, вышедшей в 2000 году».

Немножко ниже есть еще один комментарий. Это естественно: газета интересуется личностью нового премьера и его предпочтениями, которые, конечно, лежат в рамках природы.

«Президент Российского еврейского конгресса (РЕК) Евгений Сатановский считает, что «в постсоветской России не существует препятствий для того, чтобы человек любой национальности мог занять любой государственный пост. Показателем этого могут служить два народа, к которым со времени Сталина в России относились особенно недоверчиво: евреи и немцы. Между тем сегодня происхождение Грефа или Фрадкова, Швыдкого или Миллера не имеет никаких препятствий для работы во властных структурах».

Чего же только господин председатель так интересуется национальностью «властных» людей? Не русские? Но если русскому неприлично говорить о том, что он русский, иначе он шовинист, то и вы о своем первородстве тоже помалкивайте!

Среди подарков, полученных от спонсоров в Гатчине, кроме валенок и милицейского тулупа оказалась еще и просторная бутылка коньяка «Хеннесси», которую мне преподнесли во время пресс-конференции. Каким-то образом фирма «Хеннесси» стала одним из спонсоров кинофестиваля, по крайней мере рекламный плакат этой фирмы висел в зрительном зале. Я вообще не очень ценю подарки, особенно когда дар, так сказать, по долгу службы или представляет рекламную акцию. Но подарки-то, в принципе, запоминаются. Ты как бы рассматриваешь его, запоминаешь, распробуешь. Я думаю, ни один подобный даритель не остается внакладе. Я определенно заявляю, что коньяк, который я попробовал, был лучший из всего того, что я пил подобного за свою жизнь. Но пробовать я его совсем и не собирался. Я представлял, как этот коньячок окажется в сумке Валентины Сергеевны и потом на столе какого-нибудь из ее многочисленных врачей. Дай Бог ему выпить в удовольствие и ему самому здоровья. Но все получилось по-другому. Утром вдруг меня осенил новый план. А почему бы на работе не организовать новый маленький праздник?

К этому времени из Гатчины пришла большая коробка с подарочными кружками — значит, минимум 11 подарков в честь Женского дня у меня есть. А дальше я утром же заехал в магазин возле метро «Университет», купил три больших плоских торта-флая, так сказать, для всех один пышный, а легкий торт — для наших трех девочек, и все. Картинка была такая: стояла у меня на столе в кабинете бутылка коньяка, возле нее двадцать или тридцать рюмочек, и девушки шли эшелонами: сначала библиотека, потом бухгалтерия, потом другие подразделения. Больше всех по этому поводу радовался, конечно, я сам.