Дети войны

В армейской столовой в Эджале можно было не подчищать тарелку, никто не ругался. Наверное объедки отдавали собакам, я никогда спрашивала.

И там, в Эджале, почти никогда и не хотелось есть. Слишком много сил уходило на то, чтобы быть девочкой из штаба, печатающей документы и бегающей с поручениями. Каждое слово, каждый жест и взгляд должны были быть подлинными. Настоящая я исчезала в глубине сердца, оно прятало меня и от этого билось быстрее, заглушало все обычные чувства.

Теперь я узнала, что настоящий голод похож на боль. Он вспыхивал внезапно, вспарывал меня, — и пропадал, я забывала о нем на несколько часов. Но я помнила, что нужно есть, а значит, нужно искать еду.

В этом доме я нашла капусту. Она притаилась в подвале, — огонь свечи дрожал, превращая лопаты и грабли в тени чудовищ, и я не сразу разглядела высокий мешок у стены. Я вытащила один кочан — такой огромный, что удержать было трудно, — и вместе с ним поднялась наверх.

В очаге горел огонь, искры рассыпались по каменной кладке. Тень от чугунной решетки падала на пол, теплые отблески качались на стенах. Только теперь я заметила, что скамьи покрыты шкурами, на столе стоят деревянные чашки. До ближайшего города отсюда было, наверное, несколько дней пути, и королевская дорога проходила в стороне. Жителей таких деревень в Эджале называли дикарями.

— Ты знаешь, что с этим делать? — спросил Мельтиар.

Его шаги теперь были тихими, — он разулся, ступал босиком. Я взглянула на его следы на пыльном полу и улыбнулась.

— Это же капуста, — сказала я. — Ее можно вообще не готовить.

— Но порезать нужно, — возразил Мельтиар. — Она всегда была кусочками.

Я не выдержала, засмеялась. Он дотронулся до моего плеча, проходя мимо, — прикосновение горячее и яркое, вспышка веселья. Ему было легко сейчас, он ни о чем не думал, — и поэтому я не могла перестать смеяться.

Мельтиар вернулся с широким ножом и доской, иссеченной сотнями ударов. Сел за стол, подкатил к себе кочан и разрубил пополам.

Все еще улыбаясь, я опустилась на скамью напротив, провела руками по шкуре. Серый мех был пушистым и мягким, пальцы тонули в нем. Я сидела и смотрела, как взлетает и опускается нож, как капуста разлетается по доске и столу.

— Ты вообще умеешь готовить? — спросил Мельтиар.

— Лапшу, — ответила я. Он поймал мой взгляд, и я добавила: — Готовую, могу сварить.

В Эджале у меня был свой дом, а значит мне нужно было покупать еду. В лавке напротив продавалась лапша — хрустящие полоски теста в холщовых мешочках. Хозяйка часто ругала меня за то, что я не делаю лапшу сама. «Сварить и мужчина может», — так она говорила. Ее лавка сгорела в первые часы войны, как и вся наша улица.

— А ты умеешь готовить? — спросила я у Мельтиара.

Не переставая рубить капусту, он усмехнулся, покачал головой.

— Конечно, нет. Даже посуду никогда не мыл.

Я снова рассмеялась, и мысль Мельтиара ворвалась в мою душу, вспыхнула черными и алыми искрами веселья:

«Не веришь?»

— Верю, конечно, верю!

Мельтиар воткнул нож в доску, посмотрел на меня. В его глазах уже не было смеха, взгляд стал внимательным и долгим.

— Почему ты всегда отвечаешь мне вслух? — спросил он. — Я недостоин?

Я успела подумать, что он шутит, — но он потянулся через стол, поймал мою руку.

Он был серьезен, он хотел знать.

— У меня не получится, — сказала я. — Я только с Тарси могла мысленно говорить. И то теперь…

Мельтиар прервал меня.

— Получится. — Его взгляд был темным, а слова звучали так решительно, что я поняла — бесполезно возражать. — Ты мой предвестник. Когда я говорю — ты меня слышишь. А значит, можешь ответить. Пробуй. Скажи мне что-нибудь.

Он крепче сжал мою ладонь. Я чувствовала биение его пульса, его силу и уверенность, — он знал, без тени сомнения, что у меня все получится.

Глядя ему в глаза, я попыталась позвать его, как всегда звала Тарси. Но слова и звуки не слушались, даже его имя не превращалось в мысль. Оно стало таким нестерпимо горячим, пылающим как звезда, заслонившая небо. Все мои мысли стали багровым светом, — ни призыва, ни звука, лишь пламя войны — и рванулись к нему.

Да, ответил он. Я с тобой.

9

Я ищу нужные слова и мысли, хочу объяснить.

Думаю об этом уже несколько дней. Но как только я понимаю — вот он ответ, оспорить нельзя — и говорю вслух, как она находит, чем возразить. Говорит всегда о разном: о детстве, о наставнике, не пожелавшем учить ее, о попытках и неудачах.

Сегодня она сказала: «Легко рассуждать о магии, когда ты Мельтиар. Магия всегда с тобой».

Я держу ее за руку, мы поднимаемся шаг за шагом. Серебристые стволы и тонкий дрожащий узор листвы остались позади, теперь вокруг нас запах смолы и хвои. Сосны карабкаются вверх по склону, корни взрезают землю под нашими ногами. Ветви над нами изогнуты, словно от десятков лет и сотен ветров, — но этот лес также молод, как и все леса, что мы миновали.

Бета перешагивает через корень, свернувшийся словно змея, на ходу прикасается к застывшей капле смолы на шершавой коре.

Где сейчас другие мои предвестники? В каких полях они живут, среди каких деревьев? Где парят, взлетая с вихря на вихрь?

И где тот, кто никогда больше не увидит наше небо? Где Лаэнар?

Я пытаюсь оборвать эту мысль, остановить чувства, но они горят. Бета оборачивается, я ловлю ее тревожный взгляд.

Лаэнар так далеко, с врагами, с полукровкой, которого я отпустил ради него. Бездна моря несет их прочь от нашего мира или уже выбросила к чужим берегам. Может быть, волны расступились и сомкнулись над их кораблями? Нет. Лаэнар жив, сияет так знакомо, так ярко.

Я не хочу думать о нем, не хочу любить его. И даже если я не могу перестать, у меня есть другие дела. Я всего лишь тень войны в преображающемся мире, но кое-что и я могу изменить.

— Я не сдамся, — говорю я Бете. — Я хочу учить тебя.

Бета крепче сжимает мою руку, в прикосновении благодарность и радость, раскрашенные горечью и страхом.

Она считает себя неспособной к магии.

— Каждый из нас способен к магии. — Я говорил это уже много раз. — Это наша жизнь. Жизнь каждой звезды.

— Я маленькая звезда. — Бета пытается смеяться, но смех ускользает от нее, тает. — Совсем чуть-чуть способна, чтобы только пользоваться магическими вещами и говорить с тобой мысленно.

Я не отвечаю ей, но ускоряю шаг, иду, не разбирая дороги, Бета едва успевает за мной. Ее пальцы крепче сжимают мою ладонь, я слышу вспышки ее чувств: вину, горечь и надежду, едва приметную, скрытую на дне.

— Не сердись, — просит Бета. — Я просто не хочу… чтобы ты зря тратил время. Просто не сразу ясно, что у меня нет способностей, правда.

Солнечный лес темнеет вокруг меня. Во мне буря, я не могу говорить, но слышу свой голос, он почти спокойный:

— Я сержусь на человека, отказавшегося учить тебя магии. Как его зовут?

— Ирци, — отвечает Бета.

— Я объяснил бы ему, кто на что способен.

Ирци учил моих ближайших, самый ярких предвестников, пока я сам не стал их наставником. Ирци учил многих крылатых воинов. Но как он может учить кого-то, если говорит младшим звездам, что магия им недоступна?

Я хочу увидеть его, ударом изменить его мысли. Я должен это сделать, но приговор запрещает мне.

Я останавливаюсь, беру Бету за плечи. Она смотрит на меня упрямо, но в ее глазах тепло и свет. Ее душа струится в моих ладонях, и я снова вижу солнечные лучи вокруг, чувствую запах сосен и слышу голоса птиц.

— В тебе звездный свет, наша магия, сила, — говорю я. — Она открыта тебе. Ты поймешь это, очень скоро.

Шаг за шагом, мы поднимаемся, и свет меняется, лучи ложатся нам под ноги. Деревья все меньше, тоньше, ближе к земле, — жмутся к склону, тянут ветви ввысь. Идти все трудней. Но лес стал прозрачней, небо так близко. Синева и облака зовут меня, я могу оказаться там, ворваться вспышкой темноты. Не отпуская Бету, удержаться в вышине на миг, и вспыхнуть снова, в другом сплетенье ветров. Все выше, пока воздух не станет обжигающе-холодным и вдох не наполнится пустотой.