Страница 17 из 54
Это ненадолго, конечно. Но иногда помогает.
Так что возраст - это картотека, набор состояний, извлекаемых в зависимости от текущих потребностей. Придавать ему другое значение бессмысленно и смешно.
Карен Газарян
Стоит
Кризис среднего возраста по-русски
Говорят, медиарынок живет в ожидании нового мужского глянцевого издания, ориентированного (если СМИ ни на кого не ориентировано, это не СМИ) на аудиторию 40 +. Доселе такой ориентации не было, а теперь вот должна возникнуть. Хотя бы потому, что поколение, которому было двадцать в начале девяностых, когда появилась первая глянцевая пресса, именно сейчас вступает в период зрелости. Портрет этих самых идеальных 40 + и нарисует новое издание в простодушной технике супрематизма. Седина в бороде, а все еще стоит. Дети взрослые, а все еще стоит. Жена надоела, но ведь стоит же. И стоит и стоит и стоит. Выглядит как собрание реприз, написанных Жванецким для Карцева, но смешного мало: издание должно быть разве что слегка ироничным. Как любое глянцевое издание, практическое руководство для 40 + в упор не будет отличать сексуальность от сублимации, помещая рекламу галстуков прямо напротив двадцати пяти способов подольше сохранять эрекцию. Внимание аудитории обеспечено. Аудитория дождалась.
Пятнадцать лет назад над мужчинами средних лет, проживающими этот возраст в паническом страхе перед эректильной дисфункцией, как только не измывались. Указывали на обратно пропорциональную фрейдистскую зависимость между размером автомобиля и размером понятно чего. Забавлялись анекдотами про крашеных двадцатилетних блондинок, приставленных к пузатым, лысым экономическим агентам. Высмеивали вкусы в одежде и домостроевские бытовые привычки. Пятнадцать лет назад кризис среднего возраста и впрямь выглядел карикатурно: ухарство безмозглого братка, помноженное на степенность советского цеховика и поделенное на почерпнутые из телевизора стандарты зажиточности. Это были люди, которым страстно хотелось, чтобы им очень повезло, чтобы они «поднялись». Им повезло, но меньше, чем избранным. Они поднялись, но не очень. Бывший завсекцией галантереи универмага «Военторг» стал владельцем маленького завода по производству женских колготок, наладил отношения с мелкопоместной властью, влез в японский джип «не хуже немецкого», сменил жену. Золотое кольцо на среднем пальце сделалось массивнее, пение под караоке в ресторане громче. Этот образ жизни вполне устраивал бизнесмена, таков был его sign of will be: ондатровая шапка, дубленка и «Волга» с поправкой на новую реальность, застойное благополучие, лак румынского гарнитура и блеск чешского хрусталя. Этим людям хотелось спокойной советской-постсоветской старости, и они нашли способ заработать на нее, и даже в большей степени заработать, чем украсть. Старость подступила, от длинноногой блондинки пришлось вернуться к некрасивой, но любящей жене, дети организовали мелкий собственный бизнес в Чехии, у внуков няня, все хорошо.
Тем, кому сорок сегодня, было тридцать, когда обвалился рубль и Россия заново начала свою трудную интеграцию в мировую экономику. Навсегда закончилась эпоха ГКО. Международный валютный фонд еще задолго до дефолта взялся за переделку русского национального характера и отчасти преуспел в этом. В моду стали входить фитнес-клубы. Помыкавшись по бирже труда и к миллениуму разменяв четвертый десяток, жертвенные дети кризиса-98 устроились в дочерние представительства иностранных компаний и банков и принялись осваивать корпоративную культуру, страховую медицину и накопительную пенсию. Они были упоены всем этим, как их предшественники - караоке и лаковыми остроносыми ботинками. Иностранные банки и инвестиционные компании осваивали тем временем российский фондовый рынок, он рос вместе с ценами на нефть, а следом росли зарплаты и дешевели деньги. Советская халява и постсоветское чудо уступили место новому sign of will be - потребительскому кредиту, который с каждым днем оказывался все более резиновым и все более выгодным, вбирая в себя все - от видеомагнитофона до квартиры в Москве. Фондовая биржа рапортовала об успехах ежедневно, фьючерсы на нефть заключались по растущей цене, о рубле заговорили совсем патриотично: одна из мировых резервных валют, в газетах и телевизоре возникла тошнотворная смесь из православно-полицейского патриотизма и финансово-нефтяного благополучия. «И до двухсот может дойти», - говорили еще совсем недавно тридцатилетние, примеряя новый итальянский костюм за 4 000 евро. Сорокалетние менеджеры, впрочем, таких слов избегали. Не то чтобы ждали повторения 1998-го, но как-то уж очень судорожно выискивали в сети аналитические записки, разъясняющие, что повторение невозможно: не та структура экономики, не та страна, не то поколение. На слове «поколение» делалось не слишком приятно: накопительная пенсия под вопросом, страховая медицина все больше напоминает советскую поликлинику, вместе со стабильностью в сферу обслуживания возвращается хамство. Фраза «вас много, я одна» нет-нет, да прозвучит в торговом зале супермаркета, а официанты в московских ресторанах, где средний счет составляет семьдесят евро, вполне способны гавкнуть: «Вам что?!» Интеграторы в мировую экономику помнили советскую действительность довольно смутно, но помнили главное и к сорока годам подытожили: нет никакой советской действительности, есть только российская, высокая цена не гарантия хорошего качества, здоровая конкуренция отсутствует, клиент всегда неправ, дороги разбиты и никуда не ведут, надо бежать, но жизнь пройдена до середины, детей не ждут даже в Чехии, какая страна достанется внукам?
Именно для них, этих разочарованных, сломленных вчерашних релятивистов и должно возникнуть новое глянцевое издание. Оно научит их новым, актуальным стандартам жизни в несуществующей стране. Как повысить лояльность подчиненных и укрепить уверенность жены в завтрашнем дне. Как правильно подобрать носки в тон рубашке: опыт лондонских старожилов. Париж и Милан: заклятые соперники в мире моды. Гольф - развлечение тех, кто умеет работать. Садово-парковое искусство Франции и опыт ближнего Подмосковья. Мадонна и массовая культура. Мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Что-то слышится родное? Верно, то ли еще будет. Мы живем в точке смены культурного запроса, в точке возврата. Постмодернистский язык постсоветской прессы, опоздавший на двадцать лет, как и сам отечественный постмодернизм, переходит в разряд мертвых языков, выжимая из эффективных менеджеров-читателей последние кислые улыбки за бизнес-ланчем, как воду из полотенца. Нужен новый язык, но его нет, как нет новых капиталистов - одни только госкорпорации, реинкарнации советских министерств и ведомств. Это не бессмертие и не восстание из ада. Это вторая молодость.
Захар Прилепин
Сейчас я станцую
Годы не идут
Когда я думаю о возрасте, о любом, особенно о том, что впереди - мне как-то радостно на душе. Сколько всего еще удивительного предстоит! Какие открытия сулит мне взгляд на жизнь с острия тридцати семи, с крепкой почвы сорока лет, с высоты полувекового бытия. Как мне будет приятно иронизировать над миром в белощетинистые семьдесят, как я буду подсмеиваться над дураками, заполонившими белый свет, в свои восхитительные восемьдесят. В девяносто я буду сидеть под деревом в солнечных лучах и незаметно рассеюсь в них - в тех самых, которые так завораживали меня в моем деревенском детстве, когда мама подметет и помоет полы, а потом в огромном, падающем из окна столбе света плавно танцует пыль. Вот это я пыль, и танцую вам.
Впрочем, мы согласны и на любой другой расклад, нам все подходит, мы всем довольны. Недавно устроили нелепую драку на улице, в пьяном виде, и я, помню, подумал радостно: «О, сейчас меня зарежут… в 33 года… как это поэтично…» Восторг меня переполнял, и я все улыбался и улыбался.