Страница 43 из 56
Но версия Максима Шевченко, даже если она высказана всерьез, все же слишком радикальна. Есть и более объективистские - вот, например, компания «Медиалогия» регулярно публикует рейтинги СМИ, составляемые на основании частоты цитирования, размера и качества аудитории - стоит, очевидно, предположить, что чем влиятельнее СМИ, тем круче и статуснее работающий в нем журналист. Но эти рейтинги тоже - так себе критерий. Из списка пяти самых влиятельных деловых газет по итогам 2008 года («Коммерсантъ», «Ведомости», «РБК daily», «Газета», «BusinessFM») можно сделать единственный вывод - в России так мало деловых изданий, что даже пятерку нельзя набрать, приходится учитывать не вполне деловую «Газету». Что же тут иерархизировать?
Есть еще какие-то совсем смешные критерии вроде системы рукоподавания, кропотливо выстраиваемой некоторыми ведущими «Эха Москвы» или посетителями кафе «Маяк», в основном ветеранами и сотрудниками «Коммерсанта» и «Афиши» - в «Маяке», к примеру, не встретишь репортера «Российской газеты», да и есть ли в ней вообще репортеры? Отставные чекисты, работающие в отделе общественной безопасности, точно есть, а про репортеров никто ничего не слышал.
V.
Наверное, чтобы говорить о каком-то едином сообществе, должна быть хотя бы одна тема, которая вывела бы журналистов на какую-нибудь общую демонстрацию - ну, что-то вроде недавней акции лондонских репортеров, вышедших к зданию Скотланд ярда с фотоаппаратами в знак протеста против введенного в эти дни запрета на фотографирование полицейских. Кстати, у нас такой запрет давно действует по факту, но кого он так чтобы сильно возмутил? Очевидно, нет вообще такой темы - ни разгром НТВ в 2001-м, ни убийство Политковской в 2006-м не сформировали никакого журналистского единства. Даже кризис и присущие ему журналистские проблемы никого не объединяют - в октябре один редактор каких-то теленовостей прославился в ЖЖ своей молитвой («просьбочкой»), в которой просил боженьку устроить такой кризис, чтобы «успешные предприниматели опять стали челноками, а колумнистки гламурных изданий - уличными минетчицами», - как будто если колумнистки станут минетчицами, он останется редактором. Но это еще можно списать по графе «юмор и сатира», а, скажем, случай с журналистом Перекрестом - это уже история про звериную серьезность.
Случай - такой. Есть в «Известиях» - в нынешних «Известиях», с их официозной спецификой, - такой журналист, Владимир Перекрест. Он регулярно публикует расследования - то о Ходорковском, который в «Открытой России» готовил кадры антироссийской направленности, то о Березовском, который каким-то хитрым способом торгует британскими визами. И вот, когда в Москве убили адвоката Маркелова и журналистку Бабурову, и все гадали, кто стоит за убийством, этот Перекрест написал статью с жирным намеком на то, что убитые были любовниками, а убил их некий ревнивец. Фактов в статье не было, зато были обороты типа «Высочайшую работоспособность Станислава отмечали многие. Но от их взглядов не укрылся и своеобразный допинг, который давал адвокату дополнительный источник энергии, - пара восхищенных женских глаз, сопровождавших его повсюду».
По поводу статьи Перекреста было много споров - и в ЖЖ, и в других газетах, и даже на радио «Свобода», устроившем специальную дискуссию между Перекрестом и журналисткой Зоей Световой, написавшей открытое письмо против Перекреста. Собственно, существовали в публичном пространстве две точки зрения - Перекреста и Световой. Светова говорит, что Перекрест совершил подлость, потому что грубо вторгся в личную жизнь людей, со дня смерти которых не прошло и сорока дней; что статья Перекреста - не расследование, а одна большая сплетня, и вообще - «что двигало ими, когда они решали опубликовать это наспех склеенное подлое расследование? Задумались ли они хоть на мгновение, как больно будет читать этот текст вдове Станислава, родителям Насти?»
Перекрест отвечает, что родным погибших, наверное, было больно наблюдать политические демонстрации под портретами Маркелова и Бабуровой и устроенный антифашистами погром их памяти на станции метро «Третьяковская» - то есть, если у оппонентов Перекреста негров линчуют, то ему уж сам Бог велел писать про «пару восхищенных женских глаз».
Спорили много и яростно, и совсем не было слышно голосов, которые сказали бы, что Светова неправа в той же мере, что и Перекрест, потому что «личная жизнь» и «сорок дней» для журналиста - совсем не аргументы. Вон, недавно на Алтае разбились насмерть чиновники-браконьеры, и многие журналисты, не дожидаясь ни сорока дней, ни конца официального расследования, называли этих чиновников браконьерами, не задумываясь о том, как больно читать эти тексты вдовам, детям и родителям погибших чиновников. И были правы, потому что - ну как это, не писать, что ли, об этом вопиющем случае?
VI.
Если бы меня спросили, каким я вижу идеальное журналистское сообщество, я бы ответил, что с огромным удовольствием отсек бы от него и сторонников точки зрения Световой, и сторонников точки зрения Перекреста - без глупости одной стороны и без цинизма другой сообщество, наверное, стало бы сообществом. Выстроило бы свой небесный Домжур, организовалось бы в Союз журналистов, избрало бы какого-нибудь председателя типа того Яковенко, и все бы началось сначала.
Но все уже и так началось сначала, хоть мы и не заметили - и я даже не о возрождении «Правды» в образе нынешних государственных СМИ, а скорее о том, что эталонный журналист нашего времени, кумир журналистского молодняка и объект зависти коллег - это Андрей Иванович Колесников, много лет прикрепленный к Владимиру Путину и связанный с ним и его пресс-службой, по крайней мере, не меньшими обязательствами, чем со своей редакцией. Но то Колесников, он хотя бы на виду, а знаете, сколько у нас безымянных заложников хороших отношений с ньюсмейкерами, их пиар-отделами и пресс-службами? Сидит такой Акакий Акакиевич - да хоть бы и в крутейших «Ведомостях», - пишет о каком-нибудь Минсельхозе, и дрожит, понимая, что, если Минсельхоз на него обидится, то не о чем ему будет больше писать.
Акакий Акакиевич, кстати - это ведь чиновник, то есть власть. В данном случае - четвертая, но много ли торжествующей романтики в том, чтобы быть такой властью?
Захар Прилепин
Жить в долг-2
Полтора года спустя
Полтора года назад я написал статью «Чувство долга».
Как было дело: я покупал машину на рынке, красивую, но подержанную. У меня не хватало денег даже на нее, и мне предложили взять кредит. Прямо на рынке был филиал банка. Я разузнал их условия, сейчас уже не важно какие, и пришел в тихий ужас. Мне искренне стало непонятно, как люди могут сами же себя подставлять, загоняя в долговую яму. Но у меня за спиной, в очереди, уже стояли, переминаясь в нетерпении, мужики, желающие сделать именно это: загнать себя в яму. И сверху досочками приложить, так, чтобы солнышко было видно только на треть.
Немного покопавшись в вопросе, я лишь увеличил ужас свой, и, да, не сдержавшись, написал статью.
Я даже не говорил о том, что опасна сама забава с кредитами в нашей стране, - обожравшейся нефтедолларами, но забывшей о промышленности и вымершей, заросшей бурьяном деревне, а посему обреченной на кризис. Об этом подобные мне, и я сам, давно твердили на каждом углу. Я просто сказал, что не желаю ничего брать ни у банка, ни у государства, потому что не хочу с ними дела иметь. Я для них не партнер, я им неровня, и зовут они меня: «физическое лицо». А всякое физическое лицо можно с хрустом перекусить. «Зато свободного человека нельзя», - так написал.
Публикация вызвала некий шум и активно обсуждалась на нескольких форумах.
Не скажу, что все были со мной не согласны. Но душевные обвинения в «советском идиотизме», смелые утверждения, что «кредиты - это двигатель экономики» и красивые сентенции на тему «плюсы от возможности пользоваться хорошей вещью безусловно превышают минусы» я услышал в достаточном количестве.