Страница 7 из 46
«Пятая и шестая роты - в цепь!»
Но нам было трудно под градом пуль, и пришлось занять позицию на ровном месте и рыть окоп лежа для своего прикрытия. Но противник все производит стрельбу; но в конец перестал. Этим случаем мы воспользовались и перебежали правее и засели в удобное закрытие, где и пришлось иметь сильную перестрелку с противником; и тут у него был редкий ружейный огонь, а орудийный стал сильнее, но мы были в окопах, то есть в закрытии, спокойно.
Только одно неловко: не знаем, где находится наш резерв из 7-й и 8-й рот. Командир роты приказал мне послать одного солдата и разыскать резерв; но пошел и не мог найти; ротный командир послал еще, и тот тоже не нашел. Тогда он стал еще назначать. Ну, только охотников мало, а я дал согласие; а ротный сказал:
«Как же ты пойдешь, с кем же оставишь свой взвод?»
«Да у меня только одно отделение, и при нем есть отделенный начальник».
«Ну, тогда ступай; да еще возьми из 5-й роты человека два. И из резерва захватите патронов».
Так наш ротный командовал 5-й и 6-й ротой, а ротного 5-й роты тут ранило. Тогда нас три человека пошли, а пули так и визжат. Проползли эдак эти места, потом через воду лощиной, и вышли на ровное поле, и вскоре увидал нас противник и выпустил шрапнель, которая разорвалась около нас и обсыпала пулями. Ну, мои товарищи оробели и спрятались в кучу гаоляна; тогда я остался один и стал им махать - нейдут; так пришлось идти одному. Вблизи меня была лощина вроде рва; подхожу к нему, а там стоит конное оцепление, и говорят мне:
«Куда, братец, идешь? Тебя сейчас убьют из снарядов, нас сейчас только оттуда прогнали».
А я говорю:
«Ну, что он за дурак! Неужели в одного из снарядов будет стрелять?»
Спустился я в ров и пошел поближе к противнику и к своему правому флангу. И вижу - своего резерва не видать. Ну, думаю, что ж делать, приходится идти назад. Обернулся и пошел; да что ж я пойду этим леском, лучше выйду на берег и пойду. Только что вышел, взял винтовку под мышку, как охотник, и стал завертывать папироску покурить: вдруг слышу удар пушечный, и в момент ударилось в трех саженях от меня. Но я в это время сошел в низ лощины и прилег под горку. А он за этим выстрелом еще выпустил два снаряда и потом замолк. А я в это время выскочил и перебежал его линию направления, и подумал себе: «Дай я еще выйду на горку, что он будет стрелять в меня или нет?»
Только что это подумал, а он уж тут как тут, опять давай стрелять. Я опять в лощину, опять перебежал его направление; так это повторялось раза три, не даст даже выйти на равнину. Так что он выпустил по мне одному снарядов 10.
В конец я сел в одном удобном мест и думаю:
«Вот, мол, убил бы уж все равно, а ну как ранит; тогда выйти не выйдешь, и вынести некому».
Посидел эдак немного, покурил; потом перекрестился, вышел, немного прошел; еще противник выпустил один шрапнельный заряд и прикончил стрелять.
Иду к деревне, а там сидит рота в окопах, а пули так и визжат. А рота-то не нашего полка, солдаты и говорят:
«Иди, брат, в окоп, а не то убьют».
Ну, я и взошел, сел с ними, еще покурил, рассказал, как дело было. А тут и наша рота из деревни выходит, и я с ними пошел; а пули, снаряды орудийные так и визжат, так и сыплют; ну, мы в этой деревне оставили человек 7; подошли к другой деревне, и наши роты 5-я и 6-я стали находиться в резерве, да еще к этому времени ждали на помощь 6-й корпус. Тут был ров от железной дороги и до этой деревни, у которой мы находились. А по этому рву обстреливал неприятель; и тут мне что-то стало неприятно и вздумалось поесть, а у меня была одна банка консервов; и стал есть, но еда и в душу нейдет; только смотрю, как снаряды падают и взрывают землю, и в воздухе рвутся шрапнели и сыплются, как дождь, на землю и здесь в стоячий пруд. Тут нам пришло приказание передвинуть резерв к железной дороге. А идти приходится через такое место, где японцы обстреливают из снарядов.
В это время я подумал, что это место надо переходить побыстрее после выстрела. Только что выстрелил, и я в это время хотел дать быстрый шаг правою ногою вперед, в это время только и услышал выстрел почти рядом со мной.
И я свалился, как подкошенный сноп, потерял свое сознание и чувства. И не знаю, сколько времени я лежал на этом месте матушки сырой земли.
Пришел в свое сознание и слышу, идет ружейная трескотня, а сам и не помню, и не знаю, что война, только вижу - наши стали отступать; тут-то я вспомнил, что война. А себя и не чувствую, что я ранен, и где, во что ранен. Беру я свою винтовку, которая лежала около меня, упираюсь на нее и становлюсь на левую ногу, а с правой ноги даю шаг вперед, только что опустил на нее все свое тело, - но увы! Она уж мне не служака. Голень правой ноги переломлена и раздроблена; и я опять упал без памяти. Второй раз я очнулся; тогда я уже знал, что со мной есть и что со мной будет, ежели меня не возьмут мои отступающие товарищи. Сижу я на сырой земле; сам я всем здоров и не чувствую своей глубокой боли, а идти не могу.
Тогда я стал просить своих товарищей, чтобы они меня забрали. По просьбе моей, двое подошли ко мне. И взяли, хотели вести, но как я пойду? А все-таки несколько саженей отошли; один отстал от меня, а другой все держит: тогда я взял винтовку под мышку, вроде костыля, и стал упираться и скакать; ну, какая ж тут ходьба, когда кости ног трещат и кровь из дырки голенища сапога льется! А в это время моментально раздумье: вот, наши отступят, и я останусь в руках своего врага; а что со мною будут делать - это Его святая воля. Тут-то и думаю, мое сердце кровью обливалось, сам себе желал лучше еще получить смертельную и скорую рану, нежели живым остаться в руках японца, то есть своего врага.
Но на все Его святая воля! Смотрю, верховой охотник 139-го Моршанского полка ведет лошадь под уздцы, а сам идет пешком и говорит:
«А что, брат, можешь верхом держаться?»
Но я сказал:
«Ради Бога возьми!»
Подвел ко мне лошадь:
«Ну, влезай!»
А куда я влезу - мне ногой и шевельнуть нельзя. Тогда меня товарищи посадили и повезли; двое держат за руку, а один ведет лошадь. Но тут-то мне было очень трудно, и не могу описать; где лошадь скакнет, так кость об кость и затрещит, и все к низу тянет, так тяжело. Но все терпишь с Божьей помощью, думаешь, все лучше, чем остаться в руках своего врага. А пришлось везти-то верст пять; в это время, когда меня везли, то в глазах у меня делалось то темно, то какой-то туман. А голова так и кружится, и все стало тяжело. Тогда я попросил товарищей, чтобы сняли с меня все снаряжение и даже фуражку, - так трудно было ехать; а нога раненая тяжелая.
Так упаду на холку лошади, потом кой-как встану с помощью товарищей, в глазах немного делается лучше. Проехали эдак версты две, а пули все визжат. Смотрю, товарищ мой, который держал меня с правой стороны, бросил меня и сказал:
«Меня тоже ранило».
«Вижу, братец; иди, сделай себе перевязку».
Он было отскочил; а потом оглянулся ко мне: никто не подходит меня держать, - он опять стал меня поддерживать. А мне и его жалко, что он сам ранен, тоже имеет свою боль; но чувствует свою боль легче моей. Приходится из этой лощины выезжать к деревне. А тут как на грех противник стал обсыпать нам дорогу шрапнелью и другими снарядами, так что пришлось нам для прикрытия себя ехать в деревню.
Только что выехали, да и опять вышло у нас не очень ладно: в правой стороне железная дорога - до нее далеко; а в левой - сильно рвутся орудийные снаряды. Что ж делать!
А в сторону Мукдена стоял рабочий поезд, который и принимал раненых. Тогда товарищи увидали сзади деревни, ближе к поезду, проломан земляной забор, так что можно лошади пройти; и повезли в эту проломанную дверь. Но было довольно узко, так мне пришлось зацепить за стену пальцами своей раненой ноги; тогда я увидал - напереди пятка, а назади пальцы. Ну, думаю, хорошо перелицевал! Тогда я взял правою рукою свою раненую ногу, несколько поднял и положил на передний лучок седла, и пальцы опять стали напереди. Тогда я сказал своему земляку Ивану Лукину: