Страница 30 из 30
А дальше была дурацкая выходка Кристиана, и, наверное, Бенедикт оказалась единственной, кто ей обрадовался — наконец-то этот чёртов ужин закончился, и все начали разбредаться по своим комнатам. Ей не терпелось поговорить с Оливье, выяснить, чего же он всё-таки хочет, и даже ссора с Жозе пришлась тут как нельзя кстати — не придётся ничего ему объяснять.
Правда, ждать ей пришлось долго — в коридоре то и дело слышались чьи-то шаги, а ей совершенно не хотелось, чтобы её кто-нибудь увидел — особенно Лали, которая уже утром всё растрезвонит. Только через час все окончательно угомонились, вот тогда-то Бенедикт тихонько выскользнула из своей комнаты и направилась к Оливье.
…Как это ни странно, он ещё не спал — то ли дожидался кого-то, то ли просто мучился бессонницей после обильных возлияний. Бене и саму немножко покачивало — лучше бы, конечно, вести этот разговор на трезвую голову, но дольше ждать у неё уже не было сил. Чуть ли не с порога она высказала ему всё, что о нём думает — что он безответственная личность, гнусный воришка и вообще просто надоедливый тип.
Сперва опешивший от её появления Оливье лепетал что-то бессвязное, а затем принялся горячо и сбивчиво оправдываться. Конечно, он сделал это не со зла и без всякой задней мысли, просто ему хотелось иметь хоть какую-то память о ней; да он вообще тогда не думал, что делает, просто сунул этот чёртов дневник к себе в карман, повинуясь первому порыву. Да, в глубине души он, наверное, сознавал, что шансов против Жозе у него нет, потому и решился на кражу.
А потом, без всякого перехода, Оливье вновь принялся говорить о своей любви — Господи, чего он только не нёс спьяну! Умолял Бене бросить всё к чертям и выходить замуж за него, клялся оставить свою музыкальную карьеру и уехать вместе с ней туда, куда она только пожелает, обещал исполнять все её прихоти и капризы… Бенедикт хватило всего на несколько минут, затем она раздражённо прервала его и популярно объяснила, что через месяц у них с Жозе свадьба, всё давно решено, а потому мольбы и надежды Оливье просто смешны. Пора бы уже ему наконец признать своё поражение и тихо отойти в сторону.
…Боже, ну зачем только он сказал эту идиотскую фразу — о том, что покажет Жозе дневник! Вырвалась ли она у него в отчаянии, или со злости, или под действием алкоголя — теперь неважно… У Бенедикт тогда потемнело в глазах — от ужаса и от бешенства; всё вокруг перестало для неё существовать, и в голове осталась лишь одна мысль — заткнуть этому подонку рот, неважно как, но сделать так, чтобы он замолчал, чтобы никогда больше не смог сказать, а тем более сделать такое. А проклятый нож лежал, как назло, совсем рядом — на столе, на расстоянии вытянутой руки…
— И я его убила, — равнодушно закончила Бенедикт, обхватив плечи руками. — Даже не поняла, как это вышло, одно мгновение — и вот он лежит передо мной мёртвый, с ножом в груди. Что не получилось у Кристиана, сделала я.
Мне вдруг совсем некстати вспомнился смущённый Жозе и его стыдливое бормотание: Понимаешь, я хотел попросить у неё прощения…. Он стучался к своей невесте, но она ему не открыла — потому что находилась в это время совсем в другом месте. Кто знает — прояви он больше настойчивости, и, быть может, всё сейчас было бы совсем по-другому? Неисповедимы пути Господни…
И я вспомнил ещё кое-что.
— Кстати, о Кристиане, — почему-то я избегал смотреть на Бене, а потому упорно разглядывал пол прямо перед собой. — Как всё-таки получилось, что перстень при обыске нашли у него?
Бенедикт грустно усмехнулась и на короткий миг вновь сделалась похожей на человека, а не на механическую куклу.
— Ты, наверное, считаешь меня чудовищем, Себастьен, — она вновь проделала путь от окна до кровати и обессиленно присела на самый краешек. — Да, это тоже сделала я.
— Но почему?
Впрочем, что за дурацкий вопрос… Уж если ей пришлось убить ради того, чтобы тайна оставалась тайной, неужели она могла допустить, чтобы потом всё открылось? А Кристиан подходил на роль убийцы как нельзя лучше — пьяница, наркоман, скандалист…
— Ты же сам всё понимаешь, — Бенедикт словно читала мои мысли. — После того, как я поняла, что натворила, весь хмель словно рукой сняло. Ты сочтёшь меня законченной шизофреничкой, Себастьен, но думала я в тот момент лишь об одном — о предстоящей свадьбе и о том, что она не должна сорваться лишь потому, что меня упекут за решётку. И я вспомнила, что за ужином учудил Кристиан… А дальше было просто — я протёрла рукоятку ножа салфеткой, которая лежала там же, на столе, потом обернула этой салфеткой перстень Оливье и стащила его с пальца. Никогда ещё я не была такой хладнокровной…
— А потом засунула его Кристиану в карман.
— Да. И сделать это оказалось совсем нетрудно — он налакался до такой степени, что можно было даже притащить его в комнату Оливье и там оставить…
Я, наконец-то, нашёл в себе силы взглянуть на неё:
— Ты ведь никогда не любила Кристиана, правда?
— Да не в этом дело, — Бене медленно сползла с кровати и уселась прямо на полу, уткнув голову в колени. — Нормальному человеку, наверное, меня просто не понять… Я думала только о нас с Жозе, о нашей свадьбе и о том, что он не должен ничего узнать. Больше ни о чём. Теперь ты знаешь всё, Себастьен.
Да, теперь я знал всё. Но чувства облегчения не было, была только тупая, ноющая боль, и я не отрываясь смотрел на Бенедикт, сжавшуюся в комок на полу. Любовь — слишком сильное чувство, чтобы обращаться с ним легкомысленно, а виноватых в этой истории просто нет.
Преступление, совершённое в состоянии аффекта — кажется, именно так это называют юристы… Несомненно, присяжные проявят снисхождение к этой несчастной девушке, да и с доказательствами у обвинения будет туго, если Бенедикт возьмётся всё отрицать. Но в любом случае, жизнь её сломана — как ей быть дальше?
На кухне меня ждут, вспомнил вдруг я. Они пока только догадываются, но ещё ничего не знают толком, и теперь я должен всё им рассказать. Вот только слишком тяжело… И я продолжал неподвижно сидеть на стуле — ещё не веря в то, что всё, наконец-то, закончилось.
К О Н Е Ц