Страница 14 из 48
В исполкоме Кронштадтского Совета было немало ярких личностей, которые, несомненно, могли иметь на 22-летнего матроса серьезное влияние. Одним из лидеров эсеров был бывший студент Горного института, матрос 1-й статьи учебного судна «Народоволец» Александр Брушвит (к слову сказать, закадычный приятель и однокашник отца А. Д. Синявского - Доната Евгеньевича, тоже ярого левого эсера). Среди большевиков выделялся Раскольников, а среди анархистов - Ефим Ярчук, бывший политэмигрант, живший в Америке и имевший анархо-синдикалистские связи по всему миру. Эсеров-максималистов представлял Григорий Ривкин, известный в революционных кругах по кличке-псевдониму «Николай Иванович». Это вообще была ходячая легенда русского, еврейского, итальянского бунтарства. Блестящий химик, поэт, выпускник Сорбонны, он покалечил себе руки во время разрыва заряжаемой бомбы, что не помешало ему организовать в декабре 1905 года «эсеровскую лабораторию» на Прохоровской мануфактуре и снабжать «македонками» всю Пресню. Чудом избежав виселицы, Ривкин поселился в Италии, где контактировал с не менее легендарным лидером анархистов Малатестой, писал стихи и вел пропаганду среди крестьян Ломбардии.
Но наибольшим влиянием на Донского, должно быть, пользовался Григорий Борисович Смолянский, сын владельца пароходства в Киеве, блестяще образованный социалист, окончивший университет в Лозанне. Он успел поучаствовать в Базельском конгрессе II Интернационала, побывать в ссылке в селе Кежемском Енисейской губернии. Смолянский пытался бежать, но был пойман, затем опять бежал - сначала в Иркутск, потом в Томск, где в качестве нелегала участвовал в работе местных эсеровских организаций вплоть до самой революции. В 1917 году возглавил Кронштадтский комитет эсеров, а после свержения Временного правительства стал одним из двух секретарей ВЦИК (наряду с большевиком Аванесовым). Впоследствии он перекинулся к коммунистам и стал крупным функционером Коминтерна.
Но во времена Брестского мира Григорий Смолянский являлся одним из наиболее последовательных его противников. Именно он вместе с Каховской и Донским создал и возглавил Боевую организацию левых эсеров. «Внутри каждого из нас закипала жажда борьбы и активного протеста, - вспоминал Смолянский. - Необходимо было каким-нибудь актом оглушить общественное мнение Германии и заставить немецких рабочих прислушаться к стонам удушаемой русской революции. На ум невольно приходил старый совет народовольцев: „С другом надежным сойдись, острый кинжал отточи…“»
Жанна д’Арк из сибирских колодниц
«Ищите женщину», - вправе воскликнуть теперь читатель. И мы не обманем его ожиданий. Итак, она звалась Ириной. В повести «Обреченные», напечатанной в библиотечке «Огонька» в 1927 году, рассказывая об их совместной одиссее, Смолянский вывел ее под вымышленным именем.
«Вы в Смольный, товарищ? В полумраке зимнего петербургского дня светят серые лучистые глаза Ксении. Ксении 29 лет. Совсем девушкой - полуребенком - она со скамьи института благородных девиц попала в Акатуй. Нежная, стройная, из числа тех изящных эсеровских барышень, что с поясом, начиненным динамитом, пускались в пляс, она за десять лет тяжелого каторжного режима приобрела грубые рабочие руки и суровый загар. Но когда лицо улыбалось, исчезали преждевременные морщины и словно мягкое весеннее солнце испускало лучи».
Каховская была старше Донского на восемь лет, и за ее плечами были уже шесть лет каторги и поселение в «диких степях Забайкалья». Она доводилась внучатой племянницей первому русскому террористу Петру Каховскому, застрелившему на Сенатской площади петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича и командира лейб-гвардии Гренадерского полка Стюрлера. В семье Ирины царил своеобразный культ казненного предка-декабриста. Рано оставшись без отца, она была помещена на воспитание в закрытое учебное заведение - в петербургский Мариинский институт для сирот благородного происхождения. Революционеркой 16-летняя курсистка историко-филологического факультета Высших женских курсов стала 9 января 1905 г. «Кровавое воскресенье» и услышанная страстная речь «буревестника революции» Горького в Публичной библиотеке, обращавшегося к студенчеству, стали точкой отсчета всей ее жизни. Она стремглав ринулась в революцию, примкнув поначалу к большевикам, а затем перейдя к ультралевым эсерам-максималистам. О таких, как она и ее подруга по каторге Мария Спиридонова, Пастернак написал в прологе к поэме «Девятьсот пятый год»:
На каторгу Каховская угодила за принадлежность к боевой дружине эсеров-максималистов. Триумфальное возвращение случилось весной 17-го… После свержения Временного правительства Ирина Каховская заведовала Агитационно-пропагандистским отделом ВЦИК. Ратификация Брестского мира подействовала на нее, как и на других левых эсеров, словно красная тряпка на быка. С присущей ей пылкостью Каховская взялась за создание Боевой организации. Одновременно ее избрали членом ЦК партии. В момент германского вторжения на Украину она вместе с Донским объехала районы Юзовки и Макеевки. После ряда митингов с их участием донецкие шахтеры начали создавать партизанские отряды для борьбы с оккупантами.
В это же самое время Смолянский отправился в Берлин для переговоров о подготовке покушения на Вильгельма II с самым левым крылом немецкой социал-демократии - «спартаковцами», возглавляемыми Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. Вот что он поведал в воспоминаниях о встрече с представителем «Союза Спартака» в кафе на Потсдамской площади:
«- И самое тяжелое для нас, немецких социалистов, - закончил он, обращаясь ко мне, - это сознание, что мы являемся палачами вашей революции. Когда я встречаюсь с русскими товарищами, мне стыдно перед ними за то, что я немец.
- Почему же, в таком случае, - спросил я его, - вы не ведете активной подпольной борьбы с вашим правительством?
- Такую борьбу мы ведем, хотя в очень слабых размерах. Время от времени нам удается выпустить одну-другую прокламацию, кое-где организовать забастовку, иногда даже провести демонстрацию. Но все это тонет в общем море жестокой реакции, возглавляемой Гинденбургом и Людендорфом.
- Почему вы тогда не применяете террористического метода русских социалистов-революционеров? Неужели среди вас не найдется таких, которые способны пожертвовать собою? Наконец, мы, русские, можем вам помочь в этом и предоставить вам нужных людей.
Лицо благодушного немца изобразило одновременно широкую довольную улыбку и какой-то внутренний, затаенный испуг.
- Хорошо бы! - мечтательно произнес он. - Но только среди нас, пожалуй, действительно не найдется людей, подобных вашему Каляеву или Сазонову. Допустить же, чтобы в момент генерального наступления на Западе акт был выполнен русскими, значило бы с нашей стороны совершить величайшее преступление. На вас будут смотреть, как на наемных провокаторов Антанты.
Затем, нагнувшись, тихо добавил:
- Хотя я марксист, но вы не думайте, что я не сочувствую террору. Но нужно устроить так, чтобы акт был понятен, как для рабочих России, так и для трудящихся Германии. Мне кажется, что выход есть. На восточном фронте сейчас особенно выдвинулась фигура генерала Эйхгорна, посадившего в Киеве гетмана Скоропадского. Его убийство было бы встречено с огромным удовлетворением не только в России и на Украине, но и германскими рабочими массами…«
Таким образом, первую мысль о покушении на командующего группой армий «Киев» подали именно немцы. Ну, а насчет императорского посла графа Вильгельма фон Мирбаха левые эсеры додумались сами. Договорившись о взаимодействии с ЦК Украинской партии левых эсеров, боевая организация планировала также предпринять теракт в отношении германского сателлита Скоропадского.