Страница 38 из 47
Я хожу и внимательно вслушиваюсь в чужие разговоры.
- У него астма, а он никак курить бросить не может, - говорит своей соседке по очереди ярко накрашенная женщина лет сорока в повязанном поверх джинсов длинном платке и «вьетнамках» со стразами. - Алана Карра я ему уже подсовывала, не помогло, теперь вот сюда приехали. Я в душе-то в Бога верю, но в церковь редко хожу, конечно. Теперь, может, чаще буду. Надо, конечно, ходить-то.
- А Леха новый человек стал. Он же слесарь, у него руки золотые, нарасхват всегда. Только все пропивал. А теперь уже второй год не пьет, машину купил подержанную, - это довольно молодой (лет 30, не больше) парень, с характерно одутловатым лицом рассказывает согласно кивающему коренастому мужичку лет пятидесяти.
- Нет, на кодирование мы не ездили, - говорит беременная молодая женщина, сжимая в руках листовку «Помощь страдающим от пьянства». - Да шарлатанство это все. У меня отец, Царствие ему небесное, и кодировался, и зашивался, ничего не помогало. Так что на это у меня надежды никакой.
V.
После молебна иконная лавка снова наполняется людьми.
- Йошкар-Ола! - кричит руководитель паломнической группы, - не расходитесь, ждите экскурсовода на Соборной площади!
- Слышала? Сейчас на экскурсию пойдем, - молодая девушка в белом платочке и цветастом платье дергает листающую книги подругу за рукав.
- Ага, - мрачно отзывается та. - Уж лучше бы трапеза поскорей. Я думала, хоть просфорку после молебна скушаю, а тут просфорки не дают.
- Я сухарики освященные купила, хочешь?
Пожилой мужчина внимательно переписывает расписание богослужений.
Я выхожу из монастыря, фотографирую открывающийся от крепостной стены чудесный вид на Нару, присаживаюсь на скамейку и наблюдаю за суетой у монастырских ворот. Там просит милостыню сгорбленная старуха. Вокруг нее бегает маленькая девочка. Четверо бомжей, перед молебном тоже побиравшихся у входа в монастырь, на сегодня, видимо, работу уже закончили. Они отошли в сторону, к автобусной парковке и сели на травку. Один, ухмыляясь, достает из кармана пластиковую бутылку с прозрачной жидкостью. «Ну, наверное, вода. Жарко, люди захотели пить», - уговариваю я сама себя, вспомнив тетку с рассадой. Бродяга в красной шапочке залихватски отхлебывает из горла, с удовольствием крякает и передает бутылку по кругу.
Я решительно встаю, но прежде чем зашагать в сторону остановки, обращаю внимание на худую женщину с изможденным лицом, только что вышедшую из монастыря. Ее догоняет удивительно красивая девочка лет десяти с двумя толстыми косами до пояса.
- Мама, мама, я знаешь, что сейчас видела? Там вот такая вот малюсенькая икона продается и стоит знаешь сколько? Сорок тысяч рублей! Это как?
- У нее оклад золотой, наверное, доча. Или серебряный, не знаю. Ну, пойдем.
Она берет дочку за руку, оборачивается лицом к воротам, крестится и вдруг начинает плакать навзрыд. Девочка смущенно прижимается к матери. Я останавливаюсь.
- Вам помочь?
Женщина отрицательно качает головой.
- Я от счастья. У вас муж не пьет? Вы сами не знаете, какая вы счастливая. Я теперь тоже счастливая, наконец, слава Богу! Какое счастье, Господи!
Олег Кашин
Порядочный арестант
Владимир Квачков и правовой нигилизм
I.
Иван Александрович Найденов познакомился с Надеждой Михайловной Квачковой у окошка для передач в СИЗО «Матросская тишина», и потом, когда сторонники Владимира Квачкова собирали для его семьи деньги, Надежда Квачкова («Общак я держала», - говорит она) часть денег забирала себе, а остальное делила между Яшиными и Найденовыми. Вот Роберт Яшин - тот кум Надежды Михайловны (она - крестная мать дочери Роберта), близкий человек, а с сыном Ивана Найденова Александром Квачковы прежде знакомы не были, и сейчас Александр шутит: меня, мол, посадили за то, что я однажды пил водку на даче у Квачкова. Однажды - это 16 марта 2005 года, за сутки до покушения на Анатолия Чубайса. На 18 марта полковник пригласил на дачу гостей («Сабантуй по случаю выхода моего секретного двухтомника», - это не фигура речи, на двухтомной монографии о теории спецопераций действительно стоит гриф «секретно»), к этому дню нужно было отремонтировать электропроводку, на электрика не было денег, поэтому Квачков позвал Роберта, «пятнадцатилетнего капитана» (в смысле - 15 лет назад уволился из ВДВ в капитанском звании), а Роберт пришел со своим приятелем сержантом запаса Найденовым, с которым Квачков, по его словам, лично познакомится уже во время следствия, но теперь все они - Квачковы, Найденовы и Яшины - чувствуют себя близкими родственниками. «Им следователи открытым текстом говорили: дайте показания против Квачкова, пойдете свидетелями. Они не дали», - говорит Найденов-старший. Квачков подхватывает: «А мне следователь говорил: готовьтесь к пожизненному заключению, как будто меня этим можно испугать. Я же православный человек. Если Господь послал мне это испытание - значит, так тому и быть, я на земле должен делать то, что мне положено, и верой своей поступаться не могу. Беса называю бесом, антихриста - антихристом, негодяя - негодяем».
II.
Соседи Квачковых по даче (это не Жаворонки, близ которых произошло нападение на кортеж Чубайса, а чуть дальше по Минскому шоссе, 30 километров от МКАДа) - венгерско-русская семья, и мальчик Шандор двенадцати лет, когда родители ему сказали, что Квачков сидит в тюрьме, написал в «Матросскую тишину» письмо: «Дядя Вова, я не знаю, кто такой Чубайс, но работы он меня лишил». Работа - это мытье автомобиля: Шандор мыл Квачкову машину, а тот ему за это покупал лимонад. «Об этом письме нам соседи уже потом рассказали, а до меня оно не дошло, - рассказывает Квачков. - Многие письма изымали, не доходили до меня, а со свиданиями вообще кошмар был - последний раз жену я видел во время восемнадцатидневной голодовки, когда ее попросили ко мне прийти и уговорить меня начать есть. Это был февраль 2006 года, а до того - два свидания было. У Найденовых - вообще одно во время предварительного следствия. Представьте - сидят убийцы и насильники, которым исправно дается по два свидания в месяц, как и положено. И сидят офицеры, к которым родных не пускают совсем. Что тут можно сказать? Все как раньше - социально близкие - они, и мы - враги народа».
О тюрьме (это не только «Матросская тишина», за три года содержания под стражей Квачков побывал, кажется, во всех СИЗО Москвы и области) полковник Квачков отзывается, однако, настолько тепло, насколько вообще можно тепло вспоминать о тюрьме. «Отношение ко мне было доброжелательным и со стороны администрации, и со стороны сокамерников. Ходорковского (в „Матросской тишине“, как известно, они сидели вместе. - О. К.) прессовали гораздо сильнее, чем меня. На тюремном жаргоне я был - „порядочный арестант“ или „мужик“, и хотя каждый раз, когда меня вызывали на выход с вещами, я не знал, куда меня ведут и что со мной будет, все равно в тюрьме безопасности было больше, эксцессы были маловероятны, а здесь - здесь я допускаю, что меня могут убить».
В одной из тюрем вместе с Квачковым сидел израильский полковник Яир Кляйн, арестованный в России по запросу Интерпола и ожидавший экстрадиции в Колумбию. Они подружились, и Квачков однажды сказал ему: «Вот смотри, ты иудей, израильский полковник. Я православный, русский полковник. Мы очень разные, но враг у нас общий - ЦРУ». Кляйн, которого обвиняют в пособничестве наркомафии, при том, что он уверен, что все дело в том, что он, работая в Колумбии, как-то помешал американской разведке, с Квачковым согласился. Хорошо, когда есть общий враг.
III.
Главный вопрос, который задают Квачкову все его оппоненты, - это вопрос о противоречии между его (ныне признанной судом присяжных) невиновностью и его отношением к Чубайсу. Если «молодец, правильно он этого Чубайса» - то Квачков, получается, все-таки виновен, а если он невиновен, то и античубайсовская риторика в его устах выглядит странно. Раз уж не покушался - то чего кулаками махать? «Я не вижу здесь противоречия, - говорит Квачков. - Если это действительно было покушение на Чубайса, то я не считаю его преступлением. Это так. Но я здесь - комментатор, эксперт, я просто даю свою оценку этому событию, а сам я, поскольку не имею к этому происшествию отношения, могу сказать твердо: я невиновен. Запишите большими буквами».