Страница 44 из 48
В результате своими кораблями обзавелись не только большинство субъектов РФ и их столиц, но и некоторые райцентры. Причем кораблями часто очень неслабыми. Так, из 6 ракетных подлодок пр. 667БДРМ две носят название районных центров: Новомосковска Тульской области и Верхотурья Свердловской области. Ныне прославленный «город-герой» Кондопога завел на Северном флоте большой десантный корабль пр. 775. Другие райцентры берут себе корабли поменьше, в соответствии с возможностями. Например, Моршанск Тамбовской области опекает ракетный катер пр. 12411 на Балтике. А Ядрин из Чувашии - базовый тральщик пр. 1265 на Севере. Кто бы за пределами Чувашии знал бы про Ядрин, если бы не этот тральщик?
Чрезвычайно серьезно подошел к шефству Татарстан, тем более что на территории этого совсем не морского региона (в Зеленодольске) имеется крупный судостроительный завод, продолжающий успешно работать. Одноименный этому городу малый противолодочный корабль пр. 1124М несет службу на Балтике. В состав Северного флота входит атомная подлодка пр. 971 «Ак Барс». Раньше она была просто «Барсом», но когда Татарстан взял над ней шефство, подлодка переименовалась в «Белого барса», поскольку таков символ этой республики. Наконец, построенный в Зеленодольске ракетный корабль «Татарстан» два года назад стал флагманом Каспийской флотилии.
А единственную подлодку Черноморского флота кормит Якутия в лице алмазодобывающей компании АЛРОСА. В честь этой компании лодка, естественно, и названа. Скорее всего, это единственный в мире боевой корабль, названный в честь корпорации. Неисповедимы пути отечественного капитализма.
Флотская специфика делает земляческий принцип в этом виде ВС вполне допустимым. С другой стороны, он, видимо, принципиально неприменим к РВСН и ВВС и ПВО, где вообще мало рядового состава, причем он занят в основном вспомогательными работами. Что касается сухопутных войск, применительно к которым, по сути, и обсуждается возможность создания региональных частей, то, кроме написанного выше, есть еще одно возражение психологического характера. Граждане всех регионов должны защищать всю страну. То есть жители Твери, Уфы и Томска должны плечом к плечу биться за Сахалин. А сахалинец вместе с дагестанцем и пермяком - класть жизнь за Питер. Если этого нет, страна становится чисто географическим понятием, живущим до первого серьезного испытания.
* ПАЛОМНИЧЕСТВО *
Людмила Сырникова
Do not touch
Японцы, русские и американцы фотографируют в Венеции друг друга
Хорошенько усвоив из Бродского, что в Венецию надо ездить зимой, а не летом, понимаешь, приехав, всю простоту умозаключения. Всю простоту, но не всю сложность, но и этой простоты довольно: зимой в Венеции мало туристов. Впрочем, у меня все равно вышло не как лучше, а как всегда, из Бродского я грохнулась в неприглядный мейнстрим, купив билет на 31 декабря, вылет в 9 утра. Аэропорт «Шереметьево-2» выглядел, как съемочная площадка с тщательно подобранной массовкой. Во всех действиях отъезжающей толпы чувствовалась какая-то кинематографическая согласованность, по всем лицам разлилось выражение радостного беспокойства, и формальные процедуры - регистрация на рейс, прохождение паспортного контроля, паковка багажа - были как лицедейство, напряженное, но успешное, будто все были секретными агентами из шпионского боевика, привычно пересекающими границу по поддельным документам. Но тут вдруг сценарий сломался, нарушился. К выходу № 19 подошла работница аэропорта в синей форменной юбке.
- Прага, Венеция, Карловы Вары, проходите в 16-й, в 16-й, там никого нет, - сказала она.
- Любая Венеция? - спросила какая-то пассажирка.
- Как понять «любая»? - работница аэропорта возмущенно взмахнула рукой. - Женщина! Венеция у нас одна. Другой не придумали!
Она ошибалась. Придумали. В Соединенных Штатах, где-то, кажется, под Лас-Вегасом, вскоре будет возведена копия Венеции. Все пропорции будут соблюдены, якобы даже сочтены уже камни и кирпичи, так что американское их количество будет строго соответствовать оригинальному, да и вода с гондолами будет настоящей. Появится лишь одно-единственное отличие, ради которого и задумывался проект: новая Венеция будет существенно больше настоящей. Бродская интеллигентская рефлексия обернулась простым, даже простейшим решением в духе русского казарменного юмора: не бывает много туристов, бывает мало места, - с той лишь разницей, что американцы и не думали шутить, а на полном серьезе взялись за «осуществление грандиозного амбициозного проекта», как повествуют информагентства.
Русские действовали не так буквально. «Элитный поселок», выстроенный в Подмосковье совсем недавно, называется то ли «Новая Венеция», то ли «Подмосковная Венеция», и это в чистом виде метафора: особняки, дорожки, лужайки и парки, соединенные меж собой каналами, - вот и все сходство. Если сравнивать с американцами, то скромно и со вкусом. В этом смысле определение Петербурга как «Северной Венеции» выглядит куда в меньшей степени метафорой и куда большей безвкусицей: достаточно оказаться на углу Набережной р. Мойки и Лебяжьей канавки, чтобы ощутить всю напыщенность, глупость и, что самое печальное, звериную серьезность этого ложного сравнения. В 90-е годы страна усердно вливала в себя Zuko - чудовищный концентрат, выдаваемый мошенниками-рекламщиками за натуральный фруктовый сок. «Просто добавь воды!» - гласила реклама. Потом стало ясно, что одного добавления воды недостаточно, чтобы сделать из химической отравы натуральный сок. Недостаточно ее и для того, чтобы получилась Венеция. Поэтому нынешняя подмосковная самоирония очевидна, а питерский самообман непростителен. И могила Бродского не на Васильевском острове, а на Острове Мертвых, - лучшее тому доказательство. Венеция у нас одна, работница «Шереметьево-2» ничуть не ошиблась.
Впрочем, понять можно и тех, кто лезет в глаза со второю. С той самой Северной Венецией и прочими сомнительными метафорами. Русский, приезжающий в Венецию, в 9 случаях из 10 - их большой любитель. Сразу же мчится он, понятное дело, на могилу любимого поэта с букетом цветов - сходным образом поступают образованные геи и чувствительные богемные девушки, попав в Париж, хотя зацелованная могила Уайльда на Пер-Лашез уродлива и без следов помады. Затем следует Набережная Неисцелимых, потом Арсенал, а после - нескончаемые ночные прогулки.
Иные каналы освещены очень плохо, и это роднит их с улицами Петроградской стороны. Холод забирается под одежду, и это напоминает ноябрьскую прогулку по Лиговскому. Самые смелые умудряются делать какие-то архитектурные, внеположные физическим ощущениям, сравнения. И эти сравнения не звучат так чудовищно, как могли бы: «Вот тут набережная делает такой изгиб, что открывается вид примерно такой же, как на Мойке, ну, в смысле, такая же перспектива». Когда обсуждать становится уже нечего, они идут в Palazzo Ducale, долго смот-рят на тускло освещенного Тинторетто, пытаясь свериться с подробным описанием в путеводителе, а проглядев все глаза, спускаются вниз, под землю, в отлично освещенную, белую, будто свежесданная лужковская больница, тюрьму.
Погуляв по холодным узким коридорам, посмотрев на засовы и деревянные тяжелые двери высотой метра в полтора, они выходят на улицу и, отмахиваясь от голубей на San Marco, говорят о политике, о том, что диссидентов тут зарывали вниз головой на полтуловища в землю, и, конечно же, о Петропавловской крепости. Впрочем, и о Софье с ее стрельцами тоже могут поговорить. По пути в отель, дешевый и холодный, встречаются им сумасшедшие американцы в шортах, и они презрительно, брезгливо отворачиваются от них. Американцы смотрят прямо перед собой и глупо бесстрашно улыбаются.
Улыбка особенно бросается в глаза, потому что это афроамериканцы. Они уже покормили голубей из пакетика и вдоволь нафотографировались, сумев не попасть в кадр ни одному из присутствовавших рядом японцев, затем отстояли несусветную очередь и поднялись на кампанилу San Marco. И теперь они направляются туда же, в Palazzo Ducale, смотреть на того же Тинторетто и на ту же тюрьму, на тот же зал, где заседали дожи. Их пятилетний ребенок скучает, и они ведут его в оружейный зал, и там он приходит в неистовство: с громкими криками скачет по периметру, хватаясь черными руками за стеклянную витрину. Родители улыбаются умильно. После Palazzo Ducale они направляются в музей, а ближе к вечеру катаются на гондоле. «Вот дом, где жил Моцарт, - говорит гондольер. - А вот это палаццо тринадцатого века».