Страница 29 из 49
Какой- то яркий, тревожный огонек появился вдали, со стороны озера. Яркая светящаяся точка. Огонек приближается, приближается. Слышно тарахтение мотора. Наконец, становится понятно, что это небольшой патрульный катерок. На крыше у него мощный прожектор и синяя мигалка. Патрульный катерок промелькнул под мостом и деловито устремился по Волхову куда-то в направлении далекой Старой Ладоги.
* ЛИЦА *
Алексей Крижевский
Время эпилептоидов
Психиатрия эпохи застоя и симптоматика времен стабильности
Психиатр Дмитрий Головков в конце 80-х сделал то, о чем мечтал каждый из его пациентов - ушел из больницы им. Кащенко, где проработал пять лет после медицинского института, а затем и из психиатрии - в психотерапию. Известный в московской художественной среде как «доктор Дима», он считает искусство одним из видов терапии, а нынешнюю систему охраны психического здоровья - фабрикой инвалидов и маргиналов. Сейчас Головков помогает людям решать их проблемы в одной из районных поликлиник Москвы, а также ведет прием в частной клинике.
Канатчикова дача
- Как вы попали в Кащенко?
- В конце 80-х проходил там специализацию после института. Сейчас это место называется Алексеевской больницей, а между собой мы продолжали называть это место по старинке - Канатчикова дача. У Владимира Высоцкого, который несколько раз поступал в эту клинику, есть о ней целый цикл песен - самая знаменитая, естественно, «вся Канатчикова дача, по субботам, чуть не плача»… Но есть и менее известные, некоторые даже раритетами стали. В одной из них описывается кабинет главврача с галереей портретов по стенам: «все в очочках на цепочке, по-народному - в пенсне». Я Владимира Семеновича не застал, пришел туда позже.
- На фотографиях тех времен вы с коллегами выглядите людьми увлеченными. Интересно тогда было работать?
- Нет, конечно, присутствовал профессиональный интерес - но сказать, что тогда у нас в больнице или вообще в психиатрии происходило что-то очень интересное, нельзя. Увлекало скорее общение. В моем отделении лежал, например, Венедикт Ерофеев - его «Москва-Петушки» в самиздате ходила среди врачей по рукам. Позже его пребывание в больнице было отражено в пьесе «Вальпургиева ночь, или Шаги командора».
- В народном сознании Кащенко - нарицательное обозначение «дома скорби», куда увозят дошедших до ручки. А чем была тогдашняя Алексеевская для молодого врача?
- Ничем особенно веселым. Мне, не знаю уж, по счастью или нет, довелось работать в отделении, где содержались в том числе и иностранцы. Поэтому у нас было чуть посвободнее, что ли. Кубинцы, иранцы, студенты университета Дружбы народов - все они попадали к нам разными путями. Некоторых и правда привозили с расстройством, некоторые… ну, в общем, даже хорошо, что они попадали к нам. Во второй половине 80-х у нас был студент из Ирака, которому на воле грозили выдача на родину и казнь. Мы же дали заключение, что у него острый психоз, и по советским законам против нашего решения уже не мог идти никто. Потом он был тихо выписан и перевезен в нейтральную страну.
- Тяжело было таким пациентам в отделении с нашими больными?
- Полагаю, что сама ситуация для них была весьма нелегкой - оказаться в психиатрической клинике в чужой стране. Случай с иракским гражданином был исключительным - в основном-то к нам попадали с расстройствами. Врачам приходилось на ходу осваивать диковинную для них этнопсихиатрию - то есть особенности состояний пациентов с учетом их ментальности. Африканцы, к примеру, крайне скрытны во внешних проявлениях: негр может ничем не выдавать болезненность своего состояния, а потом пойти и повеситься. Латиноамериканцы, наоборот, более экстравертированы и эмоциональны - до сих пор помню кубинца, который в приступе начинал колотиться и кричать: «Вива Фидель! Вива Че!»
Но больным вообще тяжело - и нашим, и иностранцам. Их круг общения - они сами и санитары с медсестрами; вспомните мордоворота Бореньку из ерофеевской «Вальпургиевой ночи». А врачи, даже если они находятся в отделении, как верховная власть: сидят у себя в кабинетах и через персонал вызывают больных.
К терапевту
- Вы достаточно быстро ушли из клинической психиатрии. Почему?
- Профессор Феликс Березин считает, что психиатрия - не наука, а различные описываемые ею состояния являются реакцией на стресс, обусловленной факторами, скажем так, организма и внешней среды. Это может быть невротическая реакция, а может быть психоз - то есть неверная интерпретация реальности. И я с ним абсолютно согласен. Начав работать, я очень быстро понял, что официальная психиатрия никуда не сдвинулась по сравнению с XIX веком - только появились новые психотропные препараты. В 1988 я ушел в научную работу - в психофизиологию, где изучал связь психических проявлений с соматическими, а затем - в психотерапию, где работаю и поныне.
- Быть психотерапевтом вам нравится больше?
- Дело не в том, что мне нравится. Психиатрия, при полном отсутствии понимания, что с человеком происходит и как ему помочь, занимает по отношению к больному патерналистскую позицию: дескать, мы знаем, как тебе помочь, не дергайся и не интересуйся. Притом, в отличие от других областей медицины, основывается не на фактах, а исключительно на субъективном мнении врача или консилиума врачей. Кардиолог оперирует кардиограммой, терапевт - анализами, а психиатр - своей интерпретацией состояния больного, и только. Психотерапевт же находится со своим клиентом в позиции равной и видит в нем не больного, а сотрудника, если так можно сказать. К психотерапевту человек приходит сам, а психиатрия вполне готова решить за человека, болен он или нет.
- А что, были такие случаи в вашей практике?
- Были, конечно. Собственно, до принятия закона о психиатрии в 1992 году возможностей сдать человека в психбольницу было гораздо больше, именно поэтому советская психиатрия воспринималась исключительно как карательная. Начальник мог сказать, что его подчиненный мешает работе коллектива, приезжала скорая, и человек оказывался, в общем, за решеткой. Я помню случай, когда врача из провинции, ставшего у себя жертвой начальственного произвола и приехавшего искать правды в Москву, упекли в больницу. Беседовавший с ним психиатр в ответ на реплики «больного» о том, что он полностью здоров и его надо немедленно выписать, отвечал в том духе, что пациент неверно интерпретирует реальность, раз идет искать правды в Минздрав и не принимает во внимание, что у его начальника были связи в Москве. И не выписывал его - мол, когда вы это поймете и смиритесь с ситуацией, тогда я пойму, что вы выздоровели и не представляете опасности.
Привозили людей из приемной КГБ, из ЦК КПСС. В КГБ люди просто начинали бредить на шпионские темы, выдавая себя за агентов, из ЦК привозили ходоков, пытавшихся убедить комитет в том, что строительство социализма идет отнюдь не ленинским путем. Сейчас понятно, что это было такое проявление свободы - читать Ленина и интерпретировать его на свой лад, но с другой-то стороны - ну нашли, куда идти с такими выводами, правда, чувство реальности-то где?
Подобных случаев было не так уж много, но если уж кого надо было нейтрализовать - нейтрализовывали без проблем, именно таким способом.
Собственно, главная особенность психиатрии - что она по определению может отыскать у кого угодно отклонения от нормы. Допустим, видит врач, что молодой человек косит от армии - и вот уже диагноз готов. Потому что с точки зрения психиатрии, сам страх попадания в армию, сам факт того, что человек косит, говорит о некоторой девиации. Мало ли что может произойти с таким человеком в казарме, вдруг он не выдержит дедовщины, возьмет автомат и всех положит? А больше всего врач боится отвечать - так что лучше уж он ему диагноз напишет.