Страница 14 из 47
- Когда и где вы услыхали в первый раз, что произошел октябрьский переворот?
- Я был в Кишиневе. Туда стали доходить слухи о беспорядках в Петрограде. Я немедленно выехал в Одессу, потому что Кишинев был маленьким городом и был отрезан от остальной России. И там я узнал, что командующий Одесским военным округом генерал Маркс созвал партийных лидеров, а также представителей профсоюзов к себе для сообщения новостей чрезвычайной важности. Мы пришли к нему, и в приемном зале он заявил о происшедшем в Петрограде перевороте. В течение трех дней мы буквально висели на телеграфе, узнавая обо всех перипетиях борьбы в Петрограде. Там-то мы и узнали, что власть перешла к Ленину, Троцкому и большевикам.
Надо было ехать в Петроград. Это было дело довольно трудное. Я выехал в Одессу и там встретился с доктором Лордкипанидзе, который был выбран в Учредительное собрание от Юго-Западного фронта, впоследствии он стал министром путей сообщения независимой Грузии. Лордкипанидзе приехал с фронта в отдельном вагоне первого класса, с комиссией по выборам в Учредительное собрание. Она везла все документы в Петроград, так как по закону требовалось, чтобы все делопроизводство по выборам было доставлено в столицу и утверждено мандатной комиссией. С Лордкипанидзе была охрана из двенадцати солдат-татар. Только тот, кто ездил по России в эти месяцы, знает, что представляло собою путешествие с юга в Петроград. Это было время демобилизации. Десятки тысяч солдат брали штурмом поезда, шла гражданская война между Украиной и Великороссией, все вагоны были забиты до отказа. Ездили люди на крышах, на ступеньках вагонов, в тамбурах, забивали проходы до такой степени, что если у кого-нибудь случался обморок, то он не падал, а оставался стоять, потому что со всех сторон его окружала тесная толпа. Естественные отправления осуществлялись через окна. Входили, влезали в вагоны тоже через окна. И это при двенадцати-пятнадцати градусах мороза. На каждой станции толпа совершенно озверевших людей, которые всех ругали: Керенского - за то, что он хотел войны, большевиков - за то, что не дали распоряжений, какие полагалось, железнодорожников - за то, что они не пускали поезда, торговцев - за то, что магазины пустые, - и вся эта голодная, вшивая, яростная толпа бросалась на поезда, громя и руша все. А в некоторых случаях поезда не могли идти правильно из-за того, что рельсы были разворочены. Мы ехали пять дней из Одессы в Петроград.
- Это было в ноябре 17-го года?
- Это было уже в конце декабря. Учредительное собрание никак не могло начать работать, поскольку не было кворума, крайней датой было назначено пятое января 1918 года. Любопытно, что в декабре месяце большевики себя выставляли главными защитниками Учредительного собрания. Они говорили, что созвали бы давно Учредительное собрание, но вот Керенский и реакционеры не хотят. Но когда дело подошло к созыву, тогда музыка стала иной. Да это было и естественно.
Итак, мы попали в Петроград. Это был город страха и разорения. Трамваи почти не ходили, город был занесен снегом, извозчики стоили от тридцати до пятидесяти рублей, так что надо было всюду ходить пешком. Продовольствия почти не было, друг у друга вырывали куски черного хлеба с соломой, я сломал себе зуб, пытаясь съесть кусок колбасы, до того твердой она была. Поселили нас в одном из госпиталей на Болотной улице. Там же рядом был городской ресторан, где мы и питались. 200 человек - членов Учредительного собрания были помещены в этом дортуаре. Начались бесконечные заседания и предварительные совещания. Положение было очень тяжелое и напряженное. У эсеров не было сил принять какое-нибудь определенное решение. Мы прекрасно понимали, что большевикам Учредительное собрание не слишком нравится. Мы также понимали, что они захотят его разогнать. Что нужно было сделать?
Здесь обнаружились два течения. Одни говорили, что мы должны провести законы о земле, о мире, о республике и этим показать свое истинное лицо народу, что этого будет достаточно. Другие считали, что необходимо принять какие-нибудь военные меры. Для того чтобы понять, почему было такое расхождение, надо вспомнить, что до самого октябрьского переворота и эсеры, и эсдеки все-таки видели в большевиках социалистическую партию и не верили, что если даже они придут к власти, начнется террор. Многие в это не верили. Все-таки они не освободились от ощущения, что большевики - это бывшие товарищи по революционному движению и борьбе против царизма. Но уже в конце декабря семнадцатого - начале января восемнадцатого года большевики начали применять террор. Многие из депутатов Учредительного собрания, в том числе четыре кадета, были арестованы. Аресты продолжались довольно широко перед нашим приездом. И многие из эсеров чувствовали, что нужно создать какую-нибудь силу для защиты Учредительного собрания. Были созданы кружки и союзы защиты Учредительного собрания. На каждом заседании появлялись проекты один фантастичнее другого. И часть депутатов решила, что надо действовать, не ожидая одобрения Центрального комитета. Началась широкая подпольная работа. Она заключалась в том, что мы пытались перевести одну из дивизий, которую мы считали преданной нам, в Петроград. Но ничего не вышло из-за гражданской войны. Это была, очевидно, одна из дивизий Юго-Западного фронта.
Мы, приехавшие в Петроград члены Учредительного собрания, были распределены по разным районам, чтобы вести пропаганду. План был такой. В день открытия Учредительного собрания будет устроена огромная манифестация. В этой мирной манифестации примут участие военные подразделения, которые нам преданы и которые за нас будут стоять. По нашим предположениям, в манифестации должны были пойти не менее ста тысяч человек, и как бы самокатом добраться до Таврического дворца. Потом представители фабрик и заводов должны были войти во двор Таврического дворца и заявить, что они оставляют здесь какую-то вооруженную силу для защиты Учредительного собрания. Такой план мы приняли. Важно было, с одной стороны, не допустить, чтобы некоторые преданные большевикам части выступили против нас. А с другой стороны, чтобы колеблющиеся все-таки отправили на демонстрацию хотя бы небольшие отряды. Для этого мы и разъезжали по полкам и морским экипажам. Меня отправили в Шестой запасной кавалерийский полк. И вот сцена митинга. Огромное помещение, низкий потолок. Там скопилось почти полторы тысячи человек. Едва я произнес несколько слов, как вскочил какой-то солдатик с чубом и закричал: «Товарищи, а вы спросите его, от какой губернии он в Учредительное собрание?» Я сдуру говорю: «От Бессарабской». - «Товарищи, знаете, какая это губерния? Это губерния Пуришкевичей и Крупенских, вот он откуда идет! С черной сотни!» И тут начинается дикий вой, кричат: «Не давать говорить этому реакционеру. Буржуй, черная сотня!»
Шесть часов продолжался этот митинг, и половина времени ушла на то, чтобы доказать, что, хотя я от Бессарабии, но я не товарищ Пуришкевича и Крупенского. И, конечно, никаких результатов от этого митинга ожидать не приходилось.
Когда нужно было голосовать резолюцию, то огромным большинством голосов прошла большевистская, а за нашу подняли руки пятнадцать или шестнадцать солдат. Провал был полный.
И даже некоторые удачи не слишком нас радовали. Например, нас послали в тот самый Второй Балтийский флотский экипаж, который когда-то был ареной моей деятельности. И меня узнали. И то обстоятельство, что я там вел пропаганду еще до революции, имело свой вес. Меня не только выслушали, но выслушали с интересом. И я, как и товарищи мои, которые приехали со мной, употребил все усилия, чтобы доказать матросам, что они не должны выходить в день Учредительного собрания. Если они не хотят поддержать, то они, во всяком случае, не должны присоединиться к тем частям, которые будут, наверное, разгонять демонстрацию. И вот представьте себе, что матросы после митинга, длившегося восемь часов, вынесли резолюцию: пятого января на улицу не выходить. Когда об этом узнали большевики, то через час туда приехали Дыбенко, Володарский и Коллонтай, но было уже поздно, им не удалось переломить настроение. Так Второй Балтийский флотский экипаж не вышел пятого января. Но, повторяю, радоваться было нечему, потому что в это время большевики делали все приготовления для разгона демонстрации.