Страница 12 из 46
И тот коммунист, который меня выгнал из квартиры, был зверски убит зелеными. Это была такая очередная страшная анархическая вспышка.
- Это было когда?
- В марте 21-го года. Мы ехали с детьми в Саратов, когда лед был уже покрыт водой на пол-аршина. Но это тоже не имело значения - если нужно было ехать, так нужно было ехать.
- А что вы увидели, когда приехали в Саратов, какое впечатление у вас осталось от этого города?
- В Саратове царила холера, умирало бесконечное количество людей. Мы жили по дороге на кладбище - это вечные процессии с незакрытыми гробами, потому что умерших, по-видимому, куда-то сваливали, и гробы обратно возвращались за новыми жертвами.
Деревни, немецкие колонии стали уже беднеть, вернее, их начали обирать еще когда мы были там. Кто мог, из деревни бежал, и эти бежавшие останавливались в местах более населенных, надеясь на что-нибудь. И мы постоянно видели на улицах этих страшных, только недавно еще сытых и богатых немецких крестьян, голодными, сидящими на тротуарах, трясущимися, опухшими. Это было одно из самых тяжких впечатлений, которое осталось в памяти моих детей навсегда.
В это лето Семен Людвигович окончательно решил расстаться с провинцией и перебраться в Москву. В Петербурге было гораздо хуже. Москва, как центр, была более обставлена в смысле материальном. И они вместе с Юровским решили поехать в Москву, чтобы осмотреться. Для этого им пришлось нанять (тогда еще можно было нанимать) пустой товарный вагон, в котором они поставили по кровати, взяли керосинки, двух своих кухарок и отправились. Путешествие длилось 8 или 10 дней, но они не торопились - отдыхали. Приехав туда, начали устраиваться. У Юровского положение было лучше, потому что у него были какие-то родственники, и он где-то поместился. У нас никого в Москве не было, и Семен Людвигович начал хлопотать о какой-нибудь работе. За то время я уже отвыкла от тех ненормальных названий, которые в то время царили. Был какой-то собес, в переводе на русский язык это социальное обеспечение. То есть Семену Людвиговичу предлагалась роль советчика в планах обеспечения рабочих, учителей и так далее. В чем его роль должна была выражаться, он не знал. Но ему дали, что было самое главное, две комнаты в огромном доме, таком старом барском особняке, который был целиком наполнен, как я потом узнала, коммунистами.
Мы, уже списавшись, решили ехать туда же. Началась обычная по тем временам жизнь - с вечными заботами о еде, о топливе, о детских школах. Все это было мучительно, трудно, почти что невозможно. Детей устроили в хорошую школу Хвостова, которая еще в то время сохранились, несмотря на 21-й год. Кажется, директор этой школы повесился из-за большевиков. Семен Людвигович тотчас был выбран ординарным профессором Московского университета по кафедре философии, приобрел себе прекрасную аудиторию, среди которой был, потом очень знаменитый, пробывший много лет в каторге, профессор Алексей Лосев.
- Вы не помните, чтобы оказывалось какое-то давление на Семена Людвиговича относительно того, как ему преподавать?
- Наоборот… Когда Семен Людвигович приехал в Москву, Бердяев что сделал? Он открыл Вольную религиозную академию, в которой они оба читали лекции, на которые вход был доступен всем - солдатам, матросам, крестьянам, интеллигентам. Все это проходило страшно мирно и даже под восторженные одобрительные возгласы слушающих. Настроение у Семена Людвиговича было бодрое, и мы считали, что должны уже устраиваться как-то на следующую зиму.
Нам предложили полуподвальную квартиру в три комнаты, которую мы с восторгом приняли. Это оказалось блаженством. За эту зиму не было никаких особых событий, кроме постоянного поиска еды. Обычно бывали такие пайки для ученых, за которыми нужно было ездить, и обычно давалась баранья туша отвратительная, которую нужно было привозить домой, где-то ее распиливать, что-то из нее делать. В смысле продовольствия было плохо. Но нас спасала сестра Семена Людвиговича, которая была за границей - она нам посылала посылки АРА. Это было огромное богатство. Потому что если посылка приходила два раза в неделю, что бывало постоянно, значит, мы были обеспечены материалом для обмена. Всегда можно было заграничную крупу обменять на что-нибудь другое. Так что этот вопрос для нас не стоял так остро, как для других.
Весной мы решили переехать на какую-нибудь дачу. И кто-то нам посоветовал деревню Окуловку. Там у нас была просто изба в две комнаты. Время проводили ребята прекрасно, купались, искали ягоды, грибы. Семен Людвигович постоянно ездил в Москву. Однажды мы с ним уехали, я его проводила и вернулась домой. Через несколько часов он тоже вернулся: «Почти все друзья из нашей среды, из моего круга, арестованы». Бердяев, Кизеветтер, Трубецкой. Ильин Иван Александрович не был арестован только потому, что спрятался и его не могли найти.
В это время в Москве в нашей квартире уже появились чекисты, они уже опечатали нашу квартиру и обратились к живущим в другом доме: «Где профессор Франк?» И соседка, не поднимая головы и не зная, кто это спрашивает, дала точный адрес Семена Людвиговича в Окуловке. Так что они рано утром выехали из Москвы, и в 6 часов утра нас разбудил хозяин нашего дома и сказал мне: «За твоим хозяином приехали красные. У них что-то сломалось, они застряли здесь, в лесу». Что же оставалось делать? Бежать было некуда. Я взяла свои драгоценные вещи и доллары, которые у нас были, завязала в узелок и бросила в крапиву, которая тут же росла, на дворе. Через полчаса приехал автомобиль с двумя солдатами и с бабой в красном платочке, предъявили ордер на арест и сказали, что они должны сейчас его арестовать и увезти. На мой вопрос, могу ли я поехать с ними, прежде всего запротестовал сам Семен Людвигович и сказал, что нет, поезжай поездом, я не хочу, чтобы ты ехала с ними. Они сказали: «Зачем вам ехать? Мы все равно сейчас едем к вам на квартиру». (Зная, что они там были, что квартира уже опечатана, и что они туда не поедут). Поэтому я не дала ничего Семену Людвиговичу, кроме одного одеяла, раз все было в городе, и он уехал. Когда я приехала в Москву, нашла свою квартиру опечатанной и поняла, что меня обманули.
Я вернулась к детям, с тем чтобы назавтра ехать опять. Назавтра я приехала рано утром и пошла сразу в ЧК. ЧК - это Лубянка, кажется? Я вошла в такой огромный, совершенно круглый вестибюль, весь в маленьких окошечках. И куда я не подходила, на мой стук никто не отзывался. Кроме одного окна, которое открылось и, по-видимому, для издевательства: его открыл мне человек, который так заикался, что я ни одного слова понять не могла. Так я и ушла ни с чем. Была полная тишина и полное молчание. К счастью, в этот день или на другой мне позвонил Бердяев, который сказал: «Я освобожден, Семена Людвиговича допрашивают сегодня, нас всех высылают за границу. Не беспокойтесь, он здоров». Я уже с этой вестью поехала опять к детям, радостная. Потом собрала их всех, и мы вернулись домой, в эти две комнаты, и через 5-6 дней Семен Людвигович вернулся. Выпустили, подписав бумагу, что он под угрозой высшей меры наказания, то есть расстрела, никогда не вернется в Россию.
- А Семен Людвигович где-нибудь писал или рассказывал вам лично о допросе?
- Да, очень много. Какой-то был страшно милый судебный следователь, который по приказу или по своей инициативе был с ними очень вежлив. И все изощрялись, как кто относится к советской власти. Острили. Бердяев написал, что «объективно, но с интересом, стараясь изучить подлинную природу вещей». Но никто не запрещал им выражаться так, как они хотели. К счастью, они сидели всего 5-6 дней. Их кормили черным хлебом и похлебкой из капусты. Семен Людвигович никогда не ел капусту, и он просто голодал. Соседом его по камере был Сергей Трубецкой, сын философа Трубецкого, он очень благородно и храбро отвечал.
- В каком месяце вы покинули Россию?
- 1 октября 1922 года. Как только визы были получены, нам было сказано, что мы можем собираться. Было позволено вывезти все, что мы хотим, деньги и драгоценные вещи. Вещей у нас было уже немного, но все-таки все, что у нас было, мы взяли и приехали из Москвы целым поездом в Петербург.