Страница 39 из 48
Поголовье скота сократилось, но растет с каждым днем поголовье червей класса малощетинковых. Это ноу-хау предпринимателя Бойко. Он увлеченно разводит червей на своих фермах. Оказывается, на червя не только ловят рыбу, его также можно скармливать птице и свиньям. А еще использовать в высушенном виде как биологическую добавку к людскому рациону. «Нет, сами не едим, - признается молдаванка Аэлита, работница червефермы Старониколаевское. - Но с колбасного завода из Можайска приезжали к нам, интересовались, можно ли в их продукции сушеными червями заменить сою».
Людмила Бугаева в ответ на это сокрушается, что гастарбайтеры подрывают классовую солидарность трудящихся. Потом вспоминает, что трудящихся здесь почти нет. «Но ведь есть надежда, что они появятся», - смущенно произносит Людмила.
Другая проблема Бойко - дачи и дачники. Видная представительница этого класса Надежда Скурлатова рассказывает, что в начале 90-х колхозы отрезали от своих полей участки и раздавали их москвичам. «И только в 2004 году, с приходом в район Бойко, мы узнали, что земля нам не принадлежит, а находится в аренде на сорок девять лет. Вот такие мы грамотеи: за двенадцать лет не удосужились прочитать договор». В общей сложности на землях Бойко оказались 1700 дач. Бизнесмен предложил их владельцам переоформить договор и установил арендную плату до 1000 рублей за сотку в год. Тогда дачники начали протестную кампанию, закончившуюся отправкой Бойко и нескольких его сотрудников в СИЗО. Якобы за кражу земли у крестьян.
Хотя сама Надежда Скурлатова признается, что основной причиной краха проекта «рузской Швейцарии» стал страх местных чиновников перед новой экономической силой: сегодня он прибрал к рукам землю, а завтра приберет и саму власть. «Отнимут у него эти сорок тысяч гектаров и разделят между пятью, а то и десятью землевладельцами. Принцип „разделяй и властвуй“ у нас никто не отменял».
Что до крестьян, они здесь совершенно ни при чем. Бойко не сделал их несчастнее или счастливее - они, кажется, просто забыли, что обозначают эти слова. Как жили, так и живут одним днем. Долгим и серым.
* ХУДОЖЕСТВО *
Александр Тимофеевский, Татьяна Толстая
Соловьиный сад
Дмитрий Александрович Пригов и пантеон русской поэзии
Татьяна Толстая. Наша тема - что есть поэзия? И если она, скажем, есть Бог в святых мечтах земли, то был ли Бог в Пригове? Я считаю - да, был. А вот Станислав Рассадин - честный старик, двумя руками крепко держащийся за пушкинскую традицию, - считал, что Пригов - это уже ни в какие ворота. И продолжал он так считать, пока не прочитал строки Дмитрия Александровича:
Александр Тимофеевский. Рассадин - большой оригинал. А так все вспоминают один и тот же «килограмм салата рыбного». Словно Пригов ничего другого и не написал. А что он написал, как выяснилось, вообще не важно. Панихида была в той самой церкви, где отпевали хрестоматийных русских живописцев, - в храме у Третьяковской галереи, служил важный поп Вигилянский, и лежал Дмитрий Александрович в гробу среди цветов и бумажных иконок. Увидев это, я вспомнил Баратынского: «Все образы годины бывшей сравняются под снежной пеленой, однообразно их покрывшей». Всего лишь двумя неделями раньше Пригова, живого и здорового и что-то зачем-то кричащего, должны были тащить в каком-то ящике на двадцать четвертый этаж Университета. А он возьми и сыграй в другой ящик, и теперь в нем под снежной пеленой, однообразно все покрывшей, лежал, как арестованный.
Я же не против панихиды, как вы понимаете; это нужнейшая, прекраснейшая служба - дай Бог ее всякому покойнику. Хотя не казался мне Дмитрий Александрович никаким богомольцем, но кто знает, что творилось в душе умирающего? Ведь учит нас Иоанн Златоуст, что Господь приемлет последняго якоже и перваго: упокоевает в единонадесятый час пришедшаго, якоже делавшаго от перваго часа. Но Третьяковку с Вигилянским ведь не Пригов выбирал, не его это была акция. Это была акция пришедших от первого часа, по привычке. Они по привычке проводили в последний путь незнамо кого - великого писателя и художника земли русской, - кого-то из тех, с кем сам Дмитрий Александрович давно и презрительно распрощался.
Стихи Баратынского, которые я вспомнил, заканчиваются пессимистически: «Перед тобой таков отныне свет, но в нем тебе грядущей жатвы нет!» С Дмитрием же Александровичем получилось еще печальнее: «Перед тобой таков отныне свет, но в нем тебе минувшей жатвы нет!» Люди, устроившие похороны, из лучших побуждений взяли и отняли у Пригова всю собранную им жатву, определив его в шеренгу с другими пахарями, с которыми он в одном поле сидеть не собирался. Он жил в оставленном доме, в пустом пространстве, на голом месте. Собственно, из этого, как из неотменяемой нулевой точки, росло все его творчество: нет никаких великих художников - ни писателей, ни живописцев, - статус этот напыщен и смешон, но, главное, бессодержателен. Есть голый человек на голой земле, сочиняющий голые смыслы. Деготь точно написала в своем некрологе: «Он был из тех редчайших поэтов, кто знает, что поэзия не скорая психологическая помощь и не обслуживает чувства. Он не позволял себе лирики, которой так легко завоевать сердца, и всегда давал форму идеям, а не эмоциям, всегда наблюдал за сантиментами, а не изливал их на читателя. Он был, конечно, концептуалист и закаленный художественный подпольщик… Он всегда был очень проницательным человеком, прирожденным стратегом и просто здравомыслящим субъектом истории». И в самом деле, он был просто здравомыслящим субъектом истории. При чем здесь третьяковские живописцы?
Т.Т. Секундочку. Свидетельство глухого о музыке - будь то музыка Моцарта или Сальери - это, конечно, всегда любопытно, но в моих глазах оно не имеет никакой серьезной ценности. Во-первых, Катя Деготь решительным образом, стопроцентно глуха к художественному. Такое удобное устройство - завал евстафиевой трубы - позволяет ей всерьез риторически спрашивать: «Кто же сейчас читает Льва Толстого?» Вторая ее отличительная особенность - она очень любит, когда кто-нибудь что-нибудь разрушает, когда что-то испорчено, поломано. «Ура, руины»; «Скорее, скорее сюда, тут нагажено». Случай Пригова дает чудесный повод об этом поговорить. Конечно, она рада-радешенька сообщить про Пригова, что он «не обслуживал чувства».
А.Т. Не знаю, безухая Деготь или безглазая, но она точно не безголовая. Думать и определять она умеет. И напраслину не возведет. Вы только вслушайтесь: здравомыслящий субъект истории, который не позволял себе лирики и всегда давал форму идеям. Это ж она на литературоведческий манер Штольца описывает. Дмитрий Александрович и был таким поэтическим Штольцем, очень рассудительным и не очень вдохновенным. Вы ж не станете утверждать, что Пригов был поэтом несказанного?
Т.Т. Не стану, не передергивайте. Поэтов несказанного вообще не так много. Что касается умения думать - опять отсылаю вас к «нечитабельному» Льву Толстому. Что касается «напраслины» - ну-ка, напомните мне, не Катя ли Деготь торжествующе, печатно утверждала, что никогда, никогда не сможет существовать электронная переписка на кириллице! Деготь претендует на пост идеологического наркома, но она всего лишь быстрее и ловчее других собирает из старого, но крепкого «лего» тексты единственно верного учения. У нее не мнения, у нее инструкции. Я лучше, с вашего позволения, продолжу про Рассадина. Процитированные стихи - про Патриаршие пруды - на мгновение растрогали критика: «Вот, оказывается, что он умел - являть не одну лишь тотальную, всепоглощающую иронию, но (внутри ее) и лирическую проникновенность. Однако разделался с нею как с чем-то неприлично личностным, предпочтя не лицо с его „волшебными изменениями“, а маску, застывшую в одной несменяемой гримасе». От себя замечу, что Рассадин, подозреваю, купился на слово «смутны» и на плясовую интонацию. Виктор Кривулин отказывал Пригову и в этом малом: «Его поэзия абсолютно лишена лирического субъекта, это набор высказываний, восходящих якобы к усредненному советскому человечку, микроскопическому наследнику гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина. Пригов говорит обо всем, не умолкая ни на секунду, с пародийной серьезностью откликаясь на любые актуальные ситуации и обнаруживая при этом тотальную бессодержательность самого процесса поэтического говорения». И, напротив, старый друг Пригова Слава Лен в некрологе о нем пишет: «Но - не концептуалист, говорю я. Он продолжатель великой (более великой, чем эпигон-пушкинская) „лебядкин - козьма прутков - сатирикон - обэриутской“ традиции русского стиха».