Страница 32 из 48
Гробы несут со стороны дома Пыховых (Коростылев жил там же, а Прибытков был холостяк, поэтому его тоже привезли на Мира; о том, что Прибытков - самый молодой, много говорили в толпе, но не в смысле «жалко, ему бы еще жить и жить», а - «слава Богу, что жениться не успел, плакать по нему некому». Где живут родители Коростылева, неизвестно, главное - не местные). Но не выносят сразу на Заводскую, а проносят через все Перелешино - по Солнечной и по той улице, на которой нет табличек. Принесли. Ставят на табуретки у клумбы. Рабочие кучей переходят дорогу, становятся вокруг гробов. Крышки и деревянные кресты дожидаются своего часа в сторонке.
Участковый-капитан хоть и местный, но почему-то мнется поодаль от остальных. Так же, как и докторша в белом халате с бутылкой минеральной воды в руках. Духовой оркестр, мужички в пыльных спортивных костюмах, время от времени заводят Шопена, но обрывают на половине, для другой половины нет нот. Рабочие без особых эмоций обсуждают, что у кого оторвало и кому теперь придется чинить пароконтактный сборник.
Пароконтактный сборник - это горизонтальный цилиндрический сосуд на двух опорах с патрубками (собственно, он и взорвался). Через один патрубок от котла поступает пар, через остальные пар распределяется по трубам между цехами. Аварийных клапанов на пароконтактном сборнике не было. Ну и заглушки, как справедливо написано в пресс-релизе, поставлены двадцать лет назад, и вообще странно, почему они выдержали так долго. Впрочем, про старые заглушки в пресс-релизе написали сгоряча. Созданная на заводе комиссия (директор, начальник ТЭЦ и инженер по технике безопасности) уже сделала предварительный вывод: котел взорвался из-за того, что бригада слесарей в составе Прибыткова, Пыхова и Коростылева нарушила правила техники безопасности. Этот факт комиссия оценила как вдвойне ужасный, поскольку все трое расписывались в журнале инструктажа, то есть знали, что правила нарушать нельзя (кстати, накануне в доме Пыховых Юра рассказывал мне, как он после армии пришел работать на сахарный завод, отметив с утра трудоустройство - разумеется, свекловичным самогоном, - и ничего, прошел инструктаж и расписался в журнале, все нормально).
О предварительном выводе комиссии рабочим уже объявили, и рабочие в ответ на мое «Кто виноват?» равнодушно показывают на гробы. «Вот те, что там лежат, они и виноваты». Рабочие так говорят не потому, что им не жалко погибших товарищей или, допустим, они верят комиссии, а просто - ну а что тут сделаешь или скажешь? По-другому не бывает.
Мы с фотографом единственные журналисты на отпевании. Воронежская пресса готовится к Дню города, да и вообще - это только по официальной версии директор уехал в Панино, а на самом деле вроде бы в Воронеж, договариваться с кем-то. Может, и с телевидением заодно договорился, черт его знает.
VI.
Из Панина приехал батюшка, крепкий дяденька лет сорока. Речь его была выдержана скорее в светской манере. «Молитесь за них, пожалуйста. Я понимаю, что молиться будут только родные, но вы тоже молитесь. Время придет, когда мы все встретимся там, а пока пусть наши молитвы будут им милостыней».
Больше никаких речей. Батюшку перебивает тоненький, жалобный, но все равно какой-то мерзкий заводской гудок - и в память о погибших, и в том смысле, что пора работать, потому что свеклу завозят и завод надо пускать. Толпа редеет, рабочие уходят за проходную. Те, у кого смена не сейчас, тоже уходят - к «Березке». Остаются женщины, дети и представители службы безопасности.
Гробы поднимают с табуреток, и на ту, на которой только что стоял гроб с телом Ивана Коростылева, сажают его жену Катю. Когда подняли гроб, она потеряла сознание. Служба безопасности суетится, кто-то зовет врача, подбегает докторша со своей минералкой, набирает полный рот воды и брызгает в лицо Кате. Катя не реагирует, докторша лупит ее по щекам, охранники берут Катю под руки и тащат к медпункту.
Гробы заносят за здание заводоуправления, процессия топчется: куда нести дальше, непонятно, весь транспорт остался на Мира у дома Пыховых. Кто-то предлагает донести до конца улицы: «Туда еще не носили». Несут. В середине улицы процессия теснится на обочину: школьный автобус и два грузовика догнали людей.
Гробы поднимают в кузова грузовиков, родные и близкие садятся в автобус. Кабину первого грузовика открывает какая-то бабушка: «Не занято?» Сажает рядом с водителем икону Богородицы, обернутую в белое полотенце, сама карабкается в кузов.
VII.
Пыхова похоронили рядом с родителями на Петровском кладбище у федеральной трассы «Дон». Коростылева и Прибыткова - в Панине. На въезде в Панино стоит бетонный знак в виде могильного креста, в основание которого бетонными же буквами вписано название села, добро пожаловать.
Образец чернозема, в качестве эталона хранящийся в Палате мер и весов в Париже, - он как раз из Панинского района Воронежской области. То есть три слесаря, которых сначала разорвало на куски, а потом еще сварило, легли в самый лучший в мире чернозем.
Но это какое-то слабое утешение.
Алексей Крижевский
Быть спекулянтом выгоднее, чем крестьянином
Беседа с главным редактором газеты «Ваши 6 соток»
Потомок кулаков, создатель газеты «Ваши 6 соток» и председатель Московского общества садоводов Андрей Туманов рассказывает о том, кто в нашей стране кого кормит и почему 6 соток оказались более востребованы, чем 60 га.
I.
- Как можно охарактеризовать ситуацию с земельным вопросом в России?
- Полнейшая анархия во всем. И в отношении государства к земле, и в отношении к ней самих граждан. Есть законы, но они не исполняются, все держится либо на насилии, либо на неформальных договоренностях, не имеющих никакого отношения к корпусу земельных законов, и эти неформальные, устные договоренности, естественно, создают почву для насилия. Внутри маленьких товариществ все решается либо с помощью крика, либо с помощью авторитета в кавычках или без. Ну, а в случаях с большими хозяйствами зачастую имеет место и прямое рейдерство.
- А как себя ведет государство?
- В нашей стране нет ни одного министерства или ведомства, которое занималось бы урегулированием собственно земельных отношений. Минсельхоз занимается хозяйством, МЭРТ собственностью, Минюст регистрацией и кадастром. В этом ансамбле министерств полная какофония. Когда Путин недавно собрал правительство, чтобы решить вопрос о дачной амнистии и земле, по их лицам было видно: они даже не понимают, к кому именно он обращается.
Оно и понятно: земельным отношениям в России тринадцать-пятнадцать лет. Десятки лет колхозно-совхозного бытования приучили нашего соотечественника к мысли, что земельный участок - дополнение к дачному домику, садик, огородик. Что земля не только собственность, но и обременение, не может вбить себе в голову никто. Ни министры, ни граждане. А земля сейчас является таким же активом, каким в девяностые была нефть. То есть на ней обогащаются местное чиновничество и крупный капитал.
- В каком смысле обременение?
- Например, вы купили особняк, памятник архитектуры. Вместе с правом собственности вы получаете обременение: вы не можете изменять его наружный вид, отремонтировать и сломать без разрешения властей тоже не можете. Так и с землей. Нигде в мире не разрешается распоряжаться землей абсолютно произвольно. Купил землю - используй по назначению; приобрел сельхозугодье - свалку там устраивать не смей, а сажай картошку или разбивай фруктовый сад. У нас этого никто не понимает: я купил землю, что хочу, то и ворочу. И она лежит, не работает, зарастает бурьяном. В то время как именно налог на операции с землей, по идее, должен быть основным источником пополнения региональных бюджетов. А у нас ты даже в Подмосковье за участок в Барвихе платишь казне столько же, сколько за аналогичный участок в депрессивном, пропахшем торфяной гарью Шатурском районе.