Страница 7 из 16
Итак, это дело прогорело. От Ляотешана мы, потушив огни, медленно пошли к рейду, окружая нашими миноносцами пароходы. Первый пароход вел капитан-лейтенант, и остальные – лейтенанты. Каждый из них получил карту, на которой были обозначены те места, где пароходы должны затопить. Их необходимо было погрузить на дно с математической точностью, один возле другого, что очень трудно исполнить из-за довольно сильного течения в канале. Хотел бы я знать, как это может удасться? Но говорят, что адмирал Того опять повторит и будет повторять эту попытку, пока она не увенчается успехом. Он остался очень недоволен ночью 24 февраля.
В три часа утра мы уже находились, как я определил, в четырех милях от входа. Положение вещей казалось малоутешительным: справа и слева береговые прожекторы непрерывно скользили по рейду. Кроме того, два луча освещали то место, где приблизительно начинался вход. Это мог быть только "Ретвизан". На один момент неумело брошенным лучом русские осветили свои собственные два судна; это были, очевидно, сторожевые крейсера. Четверть часа спустя наш первый пароход попался под луч прожектора, и всед за тем раздалась жестокая канонада. "Ретвизан" стрелял изо всех орудий и очень метко. Береговые орудия тоже заговорили. Один наш несчастный пароход начал моментально тонуть. Капитан круто повернул руль и выбросился на левый берег. Я поспешил ему на помощь, чтобы спасти людей, так как был уверен, что русские сосредоточат свое внимание на остальных судах, оставив в покое это, выбитое из строя.
Часть команды сидела уже в заранее привязанной к корме лодке, остальные плыли в спасательных нагрудниках, придерживаясь за приделанные к лодке снасти. Меня не заметили и ни разу не поймали прожектором: должно быть, пароход прикрывал меня. Неудачи тем временем продолжались. Остальные пароходы, решив, вероятно, что слева дело не удастся, повернули правее и, по- видимому, потеряли голову, так что, если бы даже в них и не стреляли, они, держась такого курса, все равно не попали бы в проход. Но как можно поручать лейтенантам самостоятельно вести подобные трудные дела! Будь они хотя бы семи пядей во лбу и старайся изо всех сил, им все-таки это окажется не по плечу. Второй пароход, который теперь, после аварии первого, шел впереди, получил с береговой батарии удар в корму, разбивший руль и испортивший машину. Он был не в состоянии идти дальше и выбросился на западный берег, вблизи первого парохода. Мы хотели подойти к нему, но это было невозможно, так как береговые батареи яростно стреляли и, кроме того, к нам уже подходили три русских крейсера. Я думаю, что один из них был "Новик". Он имел совершенно особую форму, напоминающую большую торпедную лодку, и я узнал его по трубам. Мы удирали, что было сил, но одного из нас, кажется, все-таки потопили. Но это, очевидно, из второй миноносной флотилии, так как наши были пока все вместе. Удивительно, как быстро привыкаешь к подобным вещам! Когда 8 февраля на этом же рейде тонул со всем своим экипажем "Ширакумо", я был сильно потрясен, хотя и мне в тот момент грозила подобная участь. Теперь же, если бы я наверное даже знал, что в следующую минуту я пойду ко дну или меня разорвет гранатой, я не ощутил бы ни малейшего волнения, и я вижу по лицам моих людей, что они чувствуют то же или, вернее, так же бесчувственны к опасности.
Между тем русские крейсера действовали довольно неудачно; иначе нам пришлось бы очистить поле сражения. Но они боялись при маневрировании слишком близко подойти к берегу, а потому шли с большой осторожностью. Мы же разделились или, вернее, рассыпались и старались поодиночке вернуться на рейд, пустить, если возможно, торпеду в "Ретвизана" и спасти команды с наших пароходов.
Я бы охотно атаковал один из крейсеров, но это было немыслимо ввиду того, что русские зорко сторожили и теперь уже довольно ловко управлялись с прожектором. Стало светать, и нам пришлось уходить. Наша эскадра, стоявшая в нескольких милях от рейда, дала нам сигнал идти к Эллиотовым островам, чтобы затем в гавани Хай-тжан-тау отдохнуть и забрать уголь. Теперь мы сидим здесь, и я сделал печальное открытие, что мой миноносец сильно течет. Надо опять его вести в док. Сомнительно, чтобы я добрался без помощи буксира до Сасебо. В прошлый раз ремонт производился там слишком быстро и, видимо, небрежно. Обе передние переборки стали пропускать воду, и я думаю, что при быстром ходе течь увеличится. Сейчас только что вернулся "Шинономе" с несколькими спасенными с разбитых пароходов. Несчастные полночи и весь следующий день гребли в своей маленькой лодочке и чуть не умерли от холода, голода и усталости. Собственно говоря, это дело не удалось. Все пароходы, кроме двух, выбросившихся на берег, пошли ко дну, и людей спасли с большим трудом. Удивительно, что маленькая лодочка не была замечена русскими. Они, очевидно, думали, что все пошли ко дну с пароходами, а наши тем временем пробирались вдоль берега. Командующий флотилией думает, что придется выполнять задачу вторично, так как адмирал помешался на этой идее. Но я не думаю, что она когда-нибудь будет выполнена.
Наконец я написал донесение с просьбой осмотреть и исправить мое судно. Ужасно неприятно в подобное время говорить о своей негодности! Но какой смысл оставаться в строю, будучи уверенным, что при первой же атаке тебя расстреляют, прежде чем ты будешь в состоянии пустить мину. Завтра одно из наших судов идет к эскадре с донесением о ночи 24 февраля. Можно будет отправить и мой рапорт адмиралу. Кроме того, я написал письмо начальнику штаба, в котором прошу прикомандировать меня к "Фуджи", который скоро будет окончательно исправлен.
Сегодня угольный транспорт притащил меня сюда на буксире.
Поездка была не особенно приятной: качало, и буксирные тросы рвались каждую минуту, так что отдохнуть не пришлось. А отдых был бы не лишним. Хотя мои люди недовольны предстоящим бездействием, я ничем не могу им помочь; запасных судов нет. Надо ждать, пока исправят наш "Акацуки". Но в сущности говоря, более всего досадно мне, командиру. Было очень неприятно, когда в Сасебо нас встретила громадная толпа народу и все наперебой расспрашивали, в каком сражении получили мы аварию, удачно ли мы атаковали и тому подобные вещи. Конечно, с этим ничего не поделаешь, но небольшое удовольствие отвечать сто раз: мы не были ни в каком сражении, не попадали в огонь, а просто судно никуда не годно. С другой стороны, был законный предлог хорошенько выругаться на верфи и намылить всем им голову за небрежный ремонт. Мы все в ужасно скверном настроении, и пока не предвидится никакой радости. Есть от чего беситься, когда подумаешь, что другие делают теперь геройские дела, а ты сидишь тут со своим искалеченным судном! От злости можно перейти в христианство. Но ругань ничему не поможет, лучше пойду-ка я спать.
Они еще раз снизошли к моей просьбе не столько из внимания лично ко мне, как из-за того, что каждое сколько-нибудь годное миноносное судно теперь необходимо. Должно быть, многие погибли. Сюда ведь не доходит никаких сведений, а что доходит – наполовину вранье.
На верфи работают день и ночь, чтобы поставить на ноги моего "Акацуки". Для маленького дела сойдет и так, но потом нам придется серьезно ремонтироваться, если мы вообще будем существовать.
Но, я думаю, через несколько дней мы выйдем снова.
Со вчерашнего дня я опять здесь. На этот раз починка будет продолжаться долго, так как моему судну здорово попало. Меня можно поздравить с удачей, но радость моя отравлена потерей двух людей и лучшего унтер-офицера. Положим, я и сам инвалид: осколок гранаты ранил меня под мышку левой руки и вырвал кусок мяса. К счастью, кость не задета и связки не порваны; но все-таки я потерял много крови и должен носить руку на перевязи. Но во всяком случае я займу свой пост, как только "Акацуки" будет готов.