Страница 30 из 43
Семья Тамары - не опустившаяся, но безнадежно смирившаяся с нищетой. Кажется, все поколения послушно воспроизводят этот уклад и быт - и минует ли Эвелину? «Места общего пользования» в квартире вполне чудовищны - если в комнатах чувствуется хоть слабое бытовое усилие, то в коридоре и на шестиметровой кухне (ровно половину свободного пространства занимает соседский кот) - кричащее гниение и распад. Куда деть эти тряпки, эту прущую с каждого сантиметра ветошь, щепу и проволоку, моток рваной кружевной ленты, чем прикрыть прогнивший пол, куда переставить сломанный черно-белый телевизор, нависающий над ржавым унитазом (мальчик вернется из армии, вдруг ему понадобятся запчасти). Кажется, что классическая питерская коммуналка со всеми ее культурными слоями, убожеством и амбицией, тоской и мифом, тазами и жировками переезжает в спальные районы, в пресловутые «дома-корабли», - город переживает еще одно великое уплотнение. Центр более или менее расселяется, а здесь риэлтору совсем нечем позолотить ручку.
Тамара хочет что-то подарить, ищет в серванте. «Наверное, вам будет интересно… Последние хлебные карточки, сорок седьмой год, в сорок восьмом их отменили». «Что вы, это же музейная вещь». - «Берите, берите…». Карточки «Д» - совсем крохотные, квадратный сантиметр (300 гр.) на день, вся декада - чуть больше трамвайного билетика. Эвелина засыпает, насмотревшись рекламы, я выхожу во двор и только там замечаю, что в Тамарино окно бьет черноплодная рябина - очень крупные ягоды.
III.
О специфике петербургской бедности мы говорим с соседом Тамары, писателем Петром Валерьевичем Кожевниковым, человеком «парадоксальных биографических подробностей», как написала про него одна городская газета. Петр был самым молодым из участников легендарного «Метрополя» (повесть «Мелодии наших дневников»), выпустил несколько книг прозы и получил несколько литпремий, но самое захватывающее произведение Кожевникова - его биография. Он правнук знаменитых переводчиков Ганзенов, художник, член Пен-клуба, основатель Христианско-демократической партии и экологического движения «Дельта», актер (снимался во многих криминальных сериалах - от «Ментов» и «Убойной силы» до «Странника»), режиссер-документалист, обладатель черного пояса по у-шу, отец четверых детей, дрессировщик, морж, водолаз, вахтер, охранник. Такой городской пассионарий, «ренессансная личность». В Москве мне сказали, что Кожевников ныне служит на лодочной станции в Сестрорецке, но это оказалось ошибкой - Петр работает тамадой. На его визитке написано: «Свадьба. Корпорат. Новый год. Фото- и видеоуслуги», на сайте - благодарности от клиентов и «начальника военного факультета Подсумкова».
Помимо всего прочего, Петр - депутат муниципального собрания в Выборгском районе Петербурга.
На вопрос про жизнь «социально уязвимых слоев» в его округе Петр отвечает кратко:
- Достойно, гордо и мученически вымирают.
Он хорошо знает нравы спальных районов, хотя родился на Васильевском. Но уже много лет он здешний, озерковский и видит беспощадную смену поколений:
«Их дети спились, те самые дети, которые говорили: „Мама, не пей! Мама, не кури!“, теперь спились сами, и уже их дети им это говорят: „Папа, не пей!“ А я их встречаю, как городской дурачок, и говорю: „Ребята, милые мои! Не пейте, не курите, не колитесь!“ - „Ой, да, дядя Петя, а мы вас видели в „Ментах“, как вы там в рыло дали!“ - и весь разговор. Живу на последнем этаже, рядом чердак, все вижу как на ладони - и шприцы, и как убегают, и через мою парадную все проходит, вся эта социальная жизнь.
… Старики приходят очень робко, можно сказать, коленопреклоненно. Ты с ним просто разговариваешь, не орешь матом - они оттаивают. Больше всего им надо с кем-то поговорить, такое страшное одиночество, такая богооставленность. Вот недавно такая бабушка с детьми, и мальчик говорит с отчаянием: ну я же сэкономил, сэкономил эти тридцать копеек. Тридцать копеек, ну ты подумай! Плюнуть в лицо тем, кто это сделал.
… Я пошел в ночную палатку, беру то, то и то, и понимаю - очень сложный подсчет. А она без калькулятора - р-раз, и мгновенно все подсчитала. Я говорю: „Как?“ А она: „У меня, видите ли, два высших образования“. Вот скажи - это правильно? Так и должно быть?
… Идет жестокая видовая борьба. Кругом хищники - и старики попадают. Ну, если меня чуть не в бане ловят, вот вам 500 тысяч кредит, не надо никаких залогов, поручительств - я-то соображаю, сыр в мышеловке, а они? Или когда по радио теплый, нежный материнский голос говорит: доверьте нам вашу квартиру, поезжайте в замечательный пансионат, уход, - я понимаю, что никто из них не доедет до этого прекрасного жилья. Зачистка, идет большая зачистка людей…»
В начале октября в Петербурге проходил международный форум «Империя. Четыре измерения Андрея Битова», посвященный 70-летию писателя. В Доме-музее Набокова на Морской читали доклады, вспоминали, обнимались, пели песни, благодарили и благословляли; приехали Резо Габриадзе, Петр Вайль и Юз Алешковский, дежурно скандалила московская писательница: она пришла на выставку Резо, а здесь какие-то доклады, тьфу.
Вечером мы с Петром Валерьевичем на его «пятерке» едем в театр Ленсовета, на премьеру спектакля по рассказу Битова «Пенелопа».
На Московском проспекте не работает светофор, мигает желтым. Совершенно деморализованный гаишник на перекрестке зажат четырьмя потоками машин.
- Петя, у тебя, помню, книжка такая была, что-то типа «Год людоеда»…Там героический киллер Скунс ищет городского каннибала.
- Была! - подтверждает Кожевников. - Дело в том, что миром правят людоеды. У меня есть такая теория…
Стоим уже пятнадцать минут. Машины отчаянно сигналят, водители матерятся, гаишник мечется.
- Политики, олигархи, вся мировая элита - все это каннибалы. Путь наверх, желание власти над миром - это клиническое людоедство, это страсть к поеданию людей.
- И факты есть?- спрашиваю я с уважением.
- Ну, ты же понимаешь - они скрываются!
Приходит второй гаишник, в машинной массе что-то вздрагивает - и мы победительно вписываемся в поворот.
* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин
Блокада в сослагательном наклонении
Ленинград могло спасти только превентивное нападение на Германию
Сколько сот тысяч людей загубил Сталин в городе Ленина - точно определить уже невозможно. Формально, конечно, виновником их гибели является Гитлер. Это ясно заранее, на то и Гитлер, чтобы губить русских. Но ведь - глядя правде в глаза - и Сталин был для того же самого, и на его совести жизней ленинградцев никак не меньше. Обратимся к ближайшей исторической аналогии. От осажденного Ленинграда до Большой земли было всего 30-40 км. Это расстояние оказалось роковым. Но остров Мальта находился в блокаде с июня 1940-го до ноября 1942 г., при этом до своих (Гибралтара на западе и Александрии на востоке) было более чем по 1,5 тысячи км, зато враги (Сицилия и Ливия) находились совсем рядом. Осажденный остров представлял собой сплошной камень, поэтому прокормиться своими силами жителям было сложно. Тем не менее, с голода там люди не мерли, и даже более того - воевали и рвали немецко-итальянские морские коммуникации. Хотя, конечно, народа на Мальте было в сотни раз меньше, чем в Ленинграде, да и тепло на Средиземном море круглый год.
Вопрос «можно ли было не допустить блокады» носит сугубо риторический характер. Подобно другим часто возникающим вопросам: можно ли было не подпускать немцев к Москве на расстояние 30 км или не позволить им установить флаг на Эльбрусе. Видимо, единственным способом избежать всего этого было нанесение превентивного удара по Германии в конце апреля или в начале мая 1941 г. Поскольку этого сделано не было, дальше все развивалось по предсказуемому сценарию.
Популярная в либеральной среде мысль о том, что город следовало сдать, как минимум сомнительна. Во-первых, нет уверенности, что в оккупации ленинградцам было бы хоть немного легче, чем в блокаде. Про судьбу культурно-исторического наследия Питера вообще нечего говорить. Во-вторых, немцы получили бы порт на Балтике, высвободили бы значительную группировку для удара по Москве с севера и для блокирования Мурманской железной дороги. Тогда для нас стала бы более ясна роль союзнической помощи (по принципу «потерявши плачем»). Вообще, в 1941 году сложилась столь критическая для нас ситуация, что любое новое поражение могло оказаться решающим. Вполне вероятно, что падение Ленинграда именно таким катастрофическим фактором и стало бы.