Михаил, который ждёт

- Чем хуже, тем лучше, - процедил Михаил и, сложив бутылки в сумку, побрел через тайгу напрямик в свое крохотное село.

И словно из распоротого мешка с сахаром или солью, с небес на землю посыпалось что-то белое… снег?! Его крутило ветром, его несло с силою с запада на восток, кидало в спину одинокого человека.

Добравшись до своей избы, ни с кем по пути не здороваясь (хотя, показалось, одна из бабуль мелькнула в поле зрения), нечаянно задев ботинком соскучившуюся собачонку, Михаил прошел к столу, сорвал алюминиевую "бескозырку" с первой бутылочки, налил себе стакан всклень, аж до выпуклости блестящей поверхности водки, и, пригнувшись, жадно стоя выпил.

Ничего не почувствовал - водка показалась ему слабой, будто разведенная. Налил еще стакан и снова выпил.

Потом лег на топчан, который летом сам соорудил для себя и Насти, - шириною метра в два - и, закрыв глаза, стиснув зубы, заставил себя успокоиться.

Пес, поскуливая, залез под топчан.

"Ну, все понятно… - сверкали мысли в голове у Михаила. - Ты - лох, Миша Честнов, так говорили тебе в армии. И руки вроде на месте, и голова шестидесятый размер, но доверчивый, как баран. Так тебе тоже говорили в армии".

Ах, если бы тогда ачинские парни не подманили его анекдотами и не оказался он потом в колонии за "групповую", он бы сейчас уже наверняка в космической академии в Красноярске учился. Ведь школу он закончил хорошо и по физике получал только пятерки. Он мечтал, мечтал стать инженером в космической промышленности. И отец поощрял эту его мечту.

Конечно, вряд ли Михаила взяли бы на факультет пилотирования - у него несколько заторможена психофизика, так сказал врач на собеседовании. То есть Честнов не сразу соображает, в ту же секунду, как куда смотреть, что делать. А вот разобрать и собрать сложнейшую технику, с электроникой, насосами и всякими сервоприводами, - это всегда пожалуйста. После Михаила можно не проверять.

И что же теперь, он так и будет кантоваться в глухом углу Сибири, возить на тракторе дрова старухам, вытаскивать из болота, а зимой из снегов зазевавшихся богатых туристов на их "лексусах" и "лендкрузерах"?

Один, совсем один. И матери, и отцу давно не писал - из суеверия. Вот как приедет Настя, думал он, тогда напишу. И опять-таки ачинскую шпану побаивался - простодушная мать могла и выдать, где ее сын. Отец, если бы и знал, утаил - он ненавидел бездельников и воров. Когда Коля-колокольчик пролез через разломанный забор на территорию глиноземного комбината и внаглую, нагрузив на электрический кар пять мешком цемента, покатил к дыре, через которую пролез, отец догнал долгоносого парня и ботинком с размаху, как по футбольному мячу, ударил в зад. И с месяц Коля ходил раскорячась, злобно шипя угрозы…

Как же ты купился, Миша, на его ласковые уговоры?..

Михаил очнулся уже ночью, его колотил озноб, в избе было холодно, за окнами свистела вьюга. Михаил растопил печку и, сев перед играющим пламенем, снова выпил водки. Нашел на столе высохший кусок хлеба, половину отдал собачке, половину изгрыз сам. Вспомнил, что есть в подполе и огурцы, и помидоры, но лазить было лень. Допил бутылку и снова задремал на топчане…

Утром к нему в окно с улицы постучали.

- Кто?.. - еле ворочая языком, спросил Михаил. Поднялся, глянул через мутное, из-за налипшего тумана, стекло. На снегу маячила фигурка старушки Нины Тихоновны в полушубке и валенках.

- Что?.. - уже более громко спросил Михаил. - Я сегодня не смогу работать. Завтра.

Бабуля что-то говорила, размахивая руками, Михаил не слышал. Вернулся на топчан и вновь лег. Только сейчас понял, что он эти сутки даже не раздевался. Натянул на себя одеяло (пуховое, в голубом атласе, австрийское, купил осенью), попытался уснуть. Но уже не спалось. Сердце скакало внутри, как зверек, покусывая зубами мякоть.

Ближе к вечеру услышал, как залаяла собачонка, хлопнула калитка, открылась дверь в сенях… В жар бросило - неужто Настя приехала?!

Вскочил, как безумный. Может быть, то, что он видел в ресторане "Соболь", ровно ничего не значит. И она сейчас расскажет…

Но дверь открылась - и вошли три сутулые с холодного ветра бабки в полушубках: Клавдия Петровна, Ольга Афанасьевна и Нина Тихоновна. Кивнув Михаилу, не обращая внимания на тявкающую собачонку, они пронесли к столу и выставили банку молока, буханку хлеба, кусок сала, еще что-то.

- Тебе поесть надо, Миша.

- Спасибо, - буркнул Михаил, пряча глаза. Стыдно было.

- Тушенка у тебя есть? Суп свари.

- Есть, есть… всё есть.

- Алла Митрофановна привет передает. А Софья Григорьевна просила зайти.

Растроганный Михаил, перекосив лицо, закрыл за гостями сени и, вернувшись, принялся механической заводной бритвой брить щетину. Плохо берет, дерет, но воду разогревать да мылить морду - дело долгое.

Выпил полбанки молока, заел теплым еще хлебом (за пазухой, что ли, бабушки несли его), остальное вылил в плошку для друга и корку хлеба рядом положил.

Совершенно не понимая, как быть, как жить дальше, вышел на улицу, в белое слепящее - хоть и нету солнца - марево. Глаза не могли сосредоточиться, ничего толком не видели. Постоял какое-то время и побрел к старушке Софье Григорьевне, бывшему директору местной школы.

Как-то незаметно, слово за слово, за чаем, Михаил рассказал ей о себе и о Настеньке всё.

Он сидел, опустив голову перед пожилой женщиной, а она, расхаживая перед ним с папироской в левой руке, тихо и настойчиво говорила:

- Милый мальчик, не надо паниковать. В академию нынче вы уже не успели, поступите на будущий год, а здесь вы не бездельничаете, нужны людям. Когда ваша Настя приедет, она это сразу поймет.

- Она не приедет, - простонал Михаил.

- Приедет, - продолжала Софья Григорьевна, села рядом и заглянула ему в лицо. - Вся эта дурь с нее сойдет… поверьте… а ваш Артем, вот увидите, вернется к ребенку. Я не знала в жизни ни одного случая, чтобы мужчина бросил своего ребенка, если только он не горький пьяница.

- Но почему же она?..

- Легкие деньги… только скоро они ей станут тяжелы. Однажды она поймет, какие опустившиеся люди ей аплодируют. В любой девушке нетленно живет мечта о красивой, чистой жизни. Не захочет она обитать в этой глухомани, уедете в город. Городов, слава богу, в России много, никакая шпана вас там не найдет. Да они уж, наверное, снова сидят за решеткой. А у вас еще всё впереди, боритесь за свое будущее, за свою жену, своих будущих детей.

"Но как?!" - хотел воскликнуть Михаил, а старая женщина, размахивая папироской, говорила твердо, словно диктовала.

- Пишите ей письма, словно вы ничего не знаете. Ни-че-го. Вы же ее любите?.. Не разлюбили?.. Так пишите ей! Как писали. И она вам будет отвечать.

- Она ответила, - еле слышно произнес Михаил. Перед тем как купить водки в Поселке геологов, он получил на почте до востребования очередное письмо от Насти, которое, открыв, тут же порвал и выбросил.

- Что она вам писала?

- Писала? как раньше. - Перед глазами прыгали аккуратные синие строчки из ее письма: "Милый, я тоскую по тебе… как птичка по лету… но приехать пока не могу… в нашем кафе не хватает официанток… и мама просит не покидать ее, у нее ноги совсем распухли… "

- Очень хорошо. Очень. И вы отвечайте ей - безо всяких обид… всяких подозрений… Я вас уверяю, если она так пишет, значит, еще есть надежда. В какие-то минуты она сама верит в свои слова. А слова - великая сила, однажды они ее же и победят. Она отбросит все склизкое, недоброе и побежит к вам, человеку доброму…

Много еще всякого говорила ему старуха с сухим длинным лицом, с сургучной родинкой на щеке, с высоким серебряным шаром волос на затылке.

И когда Михаил уже в сумерках возвращался в свою избу, он понимал, что только так и должен поступать, как советует ему старая учительница.

"Милая моя, я тут обустраиваюсь. Сколотил три скворечника, весной подниму. Во дворе бывшего радиоузла еще летом нашел старое динамо, а теперь перед печкой выстругал пропеллер из сухой лиственничной доски (лиственница не гниет), соорудил ветряную электростанцию. Когда ветер, мой пропеллер крутится, вольт двенадцать получаю прямо в дом. Куплю маленький телевизор, какие ставят в автомашинах, будем с тобой Москву смотреть.