Страница 109 из 111
Девство не есть наивное неведение естественной и вполне нормальной человеческой жизни. Величайший и единственный по совершенству пример, Приснодева Мария, на благовестие Ангела о рождении от Нее Сына, ответила вопросом: «Как возможно это, когда я мужа не знаю?» и тем показала Свою ненаивность (Лк. 1, 31–34).
Нерастленность по плоти — не есть еще девство. Один из величайших святых нашей Церкви, Василий Великий, с горечью говорил о себе: «Хоть жены и не познал, но я не девственник», т. е. в более совершенном смысле этого слова [Не ручаюсь за точность этой ссылки. В моих старых заметках эти слова связаны с именем св. Василия Великого. При устном докладе ссылки не сопровождались точным указанием в творениях Св. Отцов мест, откуда они взяты. Самая цель и смысл доклада не требовали того. Теперь же, при печатном издании доклада, я хотел бы проделать эту работу, но, к сожалению, условия моей жизни в настоящее время лишают меня физической возможности вполне осуществить это]. Помимо актов общения с другим телом, есть немало иных форм растления и саморастления, о которых у нас, в Православной Церкви, не принято говорить «по виду», чтобы не порождать в уме говорящего или слушающего каких-либо образов греха. И не познавший физического акта, если только умом поползнется и будет мечтательно желать такового, уже не вполне девственник.
По церковному представлению — есть три степени духовного состояния человека: вышеестественное, естественное и, наконец, ниже, — или противоестественное. К первому относится девство и монашеское целомудрие, понимаемые, как дар благодати; вторым является благословенный брак; всякая же иная форма плотской жизни — духовно будет или ниже, или даже противоестественною. Сказано у Отцов: «Не посягай на вышеестественное, чтобы не попасть в противоестественное». Отсюда правило: — никого не должно допускать к монашеству без предварительного испытания. Монах, не хранящий целомудрия, в порядках спасения стоит много ниже благочестного брака, почитаемого в Церкви спасительным путем. И если принять во внимание, что принесший обеты — лишается права на освященный Церковью брак, то всякое нарушение монахом целомудрия рассматривается, как падение, и при том падение в нижеестественное. Нормальный, неизвращенный брак сохраняет человека и физически и нравственно, тогда как всякий иной образ плотского удовлетворения, хотя бы и в форме только мечтания о нем, разлагающе действует на всего человека, т. е. и на психику, и на тело. Это разрушительное действие особенно усиливается, когда преткновению подвергается монах, нарушающий тем самым данные пред Богом обеты, потому что в таком случае внутренний конфликт от потери благодати принимает несравненно более глубокий характер, и мучительные угрызения совести могут доходить до мрачного отчаяния. Мечтания о плотском общении, при отсутствии нормального физического акта, многих довели до глубоких душевных заболеваний и даже до полного сумасшествия. Об обилии таких бедственных случаев прекрасно знают психиатры [В «Пире десяти дев» Св. Мефодий Олимпийский, между прочим, говорит о том, как постепенно сознание человечества развивалось и вырастало духовно до познания совершеннейших форм жизни — целомудрия и девства. Исторически эволюция эта имела следующие этапы. Сначала, «пока мир еще не был наполнен людьми», и человечеству надлежало «плодиться и множиться» мужи вступали в брак со своими сестрами. Затем, когда умножился род человеческий и распространился по земле, тогда Божественный промысл пророческим учением отводит людей от этого образа жизни к более высокому нравственно, и браки с сестрами стали считаться «кровосмешением». Далее люди переходят к понятию единобрачия (моногамии), «чтобы не совокуплялись со многими, подобно животным, и как бы родившиеся для совокупления», и чтобы не были «прелюбодеями». Затем христианство научает людей еще более высокому сознанию о жизни, и Церковью вводится новое ограничение браков уже по признаку степеней духовного родства; так запрещаются, например, браки двух братьев на двух сестрах, и подоб., что вне Церкви остается непонятным даже доселе. Апостольским учением люди возводятся к уразумению «целомудренного брака» и «нескверного ложа», откуда, наконец, восходят до познания христианского девства, «научаясь возвышаться над плотью и вступая в безмятежную пристань нетления…» Здесь мне хочется отметить чрезвычайную своевременность проповеди целомудрия и девства в наши дни. Отступления от установленного Церковью брачного союза и всякое преступление против него не только снижают образ человеческого бытия, но влекут за собою и худшее: разложение личности, творящей грех; распады семей, разложение государств, разрушение и гибель целых стран и народов. В связи со всем этим нужно сказать, что если бы духовная эволюция человечества продолжалась бы в том направлении, как указывает Св. Мефодий, то один из очень важных и тревожных для современных умом вопросов, а именно — вопрос регуляции народонаселения на земле, получил бы наилучшее и действительно достойное человека «богосыновнее» разрешение. Дикие, преступные и совершенно безумные теории регуляции народонаселения путем взаимоистребительных войн тогда потеряли бы всякую почву в сознании людей, и жизнь на земле стала бы воистину подобной небу. «Да приидет царствие Твое».]
Монашеское целомудрие, как воистину «человеческая» жизнь по образу совершенного Человека-Христа не может быть основано на отрицании половой жизни, на осуждении благословенного Богом и Церковью брака, на отвращении или унижении того акта, посредством которого «человек рождается в мир» (Ио. 16, 21). Церковь в Своих соборных постановлениях отвергает тех, кто ищет монашества по гнушению браком или гордостному уничижению его [См.: 51-е Апост. правило; 9-е и 14-е правила Гангрского Собора]. Поэтому всякого, ищущего монашества, Отцы испытывали — имеет ли он подлинное призвание к нему. Различны степени такого призвания. Некоторым дано было познать состояние благодатного богообщения такой меры, когда и ум их и тело ясно ощущали свое освящение. Для таковых совершенное воздержание от плотской жизни, не только в форме физических актов, но и в самой мысли [Даже в состоянии сна] становится категорическим императивом духа. Меньшею степенью является состояние, при котором душа испытывает лишь влечение к целомудрию; ум таковых стремится к чистоте и в силу внутренней жажды освящения интуитивно отталкивается от плотских «помыслов». Многие вступают в монашеский подвиг, исходя из этого состояния, которое, хотя и менее надежная основа, чем первое, однако тоже есть положительное призвание свыше.
Опыт тысячелетий показал, что любовь Божия возможна и в браке, но любовь умеренная. Когда же эта любовь переходит некую грань и достигает большей силы, тогда душа человека интуитивно отходит от всего того, что как-то не согласуется с этой любовью. Не мне найти рациональное объяснение этому замечательному явлению в области религиозной психологии, повторяющемуся в веках с удивительной закономерностью. Быть может оно и вообще не подлежит рациональному определению. Я лично исхожу из данных святоотеческих творений и отчасти из тех наблюдений, возможность которых мне была дана, как духовнику. Из многих бесед с подвижниками я вынес крепкое убеждение, что когда душа в опыте своем познает любовь Христову, тогда, от сладости любви сей, порождается в ней неудержимое влечение к Богу, непрестающее «скучание» о Нем, и вместе необъяснимая печаль о мире, следствием чего является совершенно беструдное и как бы естественное отстранение всяких чувственных услаждений, от которых эта Божественная любовь остывает и гаснет. Таково свойство большой любви Христовой, что она не терпит снижения до плотских услаждений вообще, и тем более полового, как наиболее сильного из них. Ум человеческий от действия любви Божией совлекается земли и очищается от всякого образа; половое же общение слишком глубоко поражает душу именно земными образами. Мы знаем, что многие к этому относятся совершенно иначе; но не к ним ли применимы слова Писания; «Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть» (Быт. 6, 3)?