Страница 9 из 50
Такое понимание пения рождает учение о человеке как об инструменте Духа Святого. «Станем же флейтой, станем кифарой Святаго Духа. Подготовим себя для Него, как настраивают музыкальные инструменты. Пусть Он коснется плектром наших душ!» [71, с.116] ,— пишет святитель Иоанн Златоуст. Различные части человеческого тела уподабливаются частям музыкального инструмента: «Щеки, язык и устройство гортани — все это похоже на струны, по которым движется плектр, настраивая их высоту сообразно надобности. Губы, сжимаясь и разжимаясь, производят то же самое, что и пальцы, бегающие по отверстиям флейты» [71, с.111],— пишет святитель Григорий Нисский. Развивая эту музыкальную антропологию, святитель Василий Великий как бы продолжает предыдущую мысль: «Под псалтерионом — инструментом, построенным для гимнов нашему Богу,— должно иносказательно разуметь строение нашего тела, а под псалмом следует понимать действие тела под упорядочивающим руководством разума» [71, с.104]. Отсюда вытекают и практические выводы: «Музыка есть не что иное, как призыв к более возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх должного, чтобы они не порвались от ненужного напряжения, но также и не ослаблять их в нарушающих меру удовольствиях: ведь если душа расслаблена подобными состояниями, она становится глухой и теряет благозвучность. Вообще музыка наставляет натягивать и отпускать струны в должное время, наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохранял правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной распущенности, так и излишней напряженности» [71, с.109]. Эти слова святителя Григория Нисского, являющиеся ключевыми в понимании святоотеческой музыкальной антропологии, отражают высшее развитие, очищение и преображение античного учения об этосе, а также полагают основание нового, чисто православного понимания богослужебного пения.
Практическое воплощение этого учения заключается в понимании церковного устава не только как устава и чина христианской жизни, но и как некоего духовного «звукоряда», или чина пения, ибо если музыкальный закон, будучи законом телесным, воплощается в материальном звукоряде, в звуковысотной лест-вице, то богослужебное пение, будучи духовным, и закон имеет внутренний и духовный, воплощающийся в следовании души определенному духовному порядку, а лучше сказать, в порядке восхождения души по некоей таинственной лествице к Богу. Вот почему дальнейшая история богослужебного пения неразрывно связана со становлением церковного устава и с конкретной историей Типикона как книги, организующей внутреннюю и внешнюю жизнь христианина, истории, восходящей ко временам преподобного Ефимия Великого и святого исповедника Ха-ритона. Если же учесть, что Типикон есть порождение аскетического подвига, то именно здесь и можно усмотреть завязку узла трисоставности богослужебного пения.
Таким образом, к концу первого периода своего исторического развития богослужебное пение христианской Церкви представляло собой уже достаточно многоплановое явление, включающее в себя, во-первых; дифференцированную практику с различными принципами пения и типами песнопений; во-вторых, зачатки системы, управляющей этими принципами и типами пения, организующей их в единую структуру и заключающейся в постепенно формирующемся церковном уставе; в-третьих, учение о богослужебном пении с концепцией человека, понимаемого как инструмент Духа Святого, и с вытекающей из этого понимания «музыкальной антропологией». Правда, здесь следует оговориться, что вся сложность и многоплановость богослужебного пения находились еще в некоем свернутом, потенциальном состоянии, ибо постоянные ожесточенные гонения на христиан и их катакомбное, внезаконное положение не давали возможности полноценного воплощения всего этого в конкретные зримые формы. Однако эта «нераскрытость» явления не дает права отрицать существование самого явления. Подобно тому как в зерне заключено все растение со всеми его развитыми формами, так и в этом «нераскрытом» сокровенном состоянии христианского богослужебного пения трех первых веков уже было заключено и существовало все великое древо православного пения. Нужны были лишь условия для скорейшего его произрастания и именно возникновение этих условий — свершение конкретных исторических событий послужили границей, заканчивающей первый сокровенный период истории богослужебного пения и начинающей его второй, явленный миру период.
5. Богослужебное пение от Константина Великого до преподобного Иоанна Дамаскина
Миланский эдикт (313) святого императора Константина Великого превращает христианство из религии гонимой в религию официальную и государственную. Вместо катакомб и подземных служений на гробах мучеников отныне воздвигаются величественные храмы, в которых богослужение проходит открыто на глазах язычников. Вместе с внешним усилением растет и внутреннее благоустройство Церкви, что проявляется, в частности, в усовершенствовании богослужения, которое начинает принимать все более и более торжественный характер, а это не могло не повлечь и изменения в богослужебном пении, приобретающем все более и более сложные формы.
Второй период развития христианского богослужебного пения характеризуется прежде всего появлением в Церкви особого института специально подготовленных и обученных певцов-профессионалов. Правило (15) Лаодикийского собора (367) гласит: «Кроме певцов, состоящих в клире, на амвон входящих и по книке поющих, не должно иным некоторым петь в церкви». И хотя Вальсамон несколько смягчает это положение, добавляя, что «подпевать же не запрещено простым, но они должны петь только то, что написано в церковных книгах»,— все же остается непреложным факт профессионализации богослужебного пения, что было благословлено Церковью через соборное постановление. Отныне певцы стали поставляться в свое служение малым посвящением и особой молитвой. В отличие от поющего народа они представляли собой некую организацию со своим началием и подчинением. Старший управитель правого и левого хора назывался протопсалтом, а певец, в обязанности которого входило петь самогласные стихиры, назывался ламподарием. Во время служения певчие облекались в белые стихари и размещались на двух клиросах. Во времена императора Феодосия Великого в Софийском храме Константинополя насчитывалось до 25 певчих. В дальнейшем их количество значительно возросло. Помимо храмовых певчих известны были также певчие при дворные — доместики (учителя) и магистры (сочинители).
Говоря о придворных доместиках и магистрах, необходимо отметить, что сама фигура византийского императора-василевса непосредственно связана с богослужебным пением, и в этом можно усмотреть традицию, восходящую к царю и пророку Да виду. Многие императоры Византии проявляли себя как гим-нографы и песнотворцы. Таков император Юстиниан, сложивший гимн «Единородный Сыне», таковы императоры Лев Премудрый и Константин Багрянородный, составившие евангельские стихиры и эксапостиларии. Эта традиция «царского пения» спустя века была воспринята на Руси, блестящим примером чего может служить певческая деятельность и творчество Иоанна Грозного. Таким образом, ставшее обязательным для русских царей участие в богослужебном пении традиционно восходит через византийских императоров к самому святому ца рю Давиду.
В еще большей степени песнотворчеству были причастны представители высшей духовной власти, среди которых можно упомянуть святейших патриархов Софрония, Германа, Мефодия, Фотия и многих-многих других архипастырей, чья приверженность делу богослужебного пения была усвоена и русскими святителями, доказательством чему может служить первый русский патриарх Иов, о незаурядных певческих способностях которого сохранились восторженные отзывы современников, или знаменитый распевщик XVI в. митрополит Варлаам (Рогов). В своей ревности о богослужебном пении они подражали святителям Василию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту и Амвросию Медиоланскому, которые первыми установили для своих церквей всенощные бдения с пением псалмов и гимнов, а также совершенствовали уже существующие служебные чинопоследования. Так, святитель Иоанн Златоуст лично организовал хор под управлением придворного музыканта, назначенного для этого императрицей Евдоксией. А святитель Амвросий Медиоланский явился родоначальником особого вида пения, называемого «амвросианским». Таким образом, занятие богослужебным пением считалось делом крайне престижным и достойным внимания как царского, так и святительского чина.