Убийство в Озерках

Шел снег. Нина решила, что по случаю Рождества может чем-то побаловать себя, и, зайдя в гастроном, купила авокадо, креветки, нарезанную тонкими кусочками семгу и крошечный, круглый тортик, украшенный тертым кокосом и тропическими фруктами. К тому же дома ее ждала бутылка французского вина, купленная еще накануне, и кем-то подаренная коробка английского чая.

Нина вошла в подъезд, стряхнула с себя снег, достала из сумочки ключи, вспомнила, что уже несколько дней не заглядывала в почтовый ящик и что от отца к Новому году вполне могло быть письмо. Она вытащила целый ворох рекламных изданий и газет и принялась внимательно разбирать их, чтобы не пропустить конверт или открытку, как вдруг с площадки первого этажа до нее донесся то ли вздох, то ли стон. Она прислушалась, но в подъезде было тихо. «Показалось», — подумала она и, не обнаружив письма, выбросила всю кипу в картонную коробку. Поднялась на площадку, повернула налево, к своей двери, вставила ключ в замочную скважину, и тут ей снова послышался какой-то посторонний звук. Она резко повернула голову: около лифта никого не было, но часть площадки, расположенная под первым пролетом лестницы, была ей не видна. Она снова прислушалась: было тихо, но ей показалось, что она различает слабый запах винного перегара. «Там кто-то есть», — подумала она и быстро вставила ключ в замочную скважину.

Когда дверь в квартиру была открыта, ей было уже не так страшно, и она решилась заглянуть под лестницу.

Несколько лет назад кто-то из жильцов построил там что-то вроде кладовки для хранения старых автомобильных покрышек, канистр из-под бензина и прочего автомобильного хлама, который жена не разрешала держать в квартире. Год или два назад жилец переехал, и оставшуюся бесхозной кладовку разломали, но не до конца: уцелела часть дощатой перегородки, отделявшей закуток под лестницей от отрытой части площадки. В этом-то закутке, почти в темноте, и сидел, подложив под себя большие листы картона и распространяя запах винного перегара, немолодой мужчина. Увидев его, Нина не испугалась только чуть-чуть вздрогнула, встретившись с ним взглядом, и сразу же отошла, разумеется, не сказав ни слова. «Какое мне дело, пусть себе сидит, где хочет», — подумала она и вернулась в квартиру, где, задрав хвост и недоумевая, куда исчезла хозяйка, мыкался Вася.

Дома было тепло и приятно пахло елкой, мандаринами и ароматическими свечами. Свет за окнами был совершенно синим, и Нина не стала включать торшер, а зажгла елочную гирлянду, переоделась и отправилась в кухню, чтобы что-нибудь приготовить Васе и себе.

Когда лангет поджарился, Нина положила его на тарелку, добавила немного брусники, которую любила в качестве гарнира, и несколько кусочков авокадо; на другую выложила семгу и креветки с майонезом и, поставив все это на поднос вместе с бокалом вина, понесла в комнату.

Васю она всегда кормила первым и на этот раз, решив, что он тоже имеет право на свою долю праздника, угостила его семгой. Когда Вася был сыт, можно было подумать и о себе: Нина, уютно устроившись в кресле и налив себе полный бокал вина, нацепила на вилку маленький кусочек авокадо. И в ту же минуту вспомнила о бомже. «Он, наверное, голодный», — подумала она и положила авокадо на тарелку, так и не попробовав. Настроение было испорчено. «Какого черта его сюда принесло!» — подумала она и включила телевизор, чтобы отвлечься.

Показывали Нью-Йорк, огромную елку, улыбающегося Санта-Клауса в красном колпачке, с кудрявой белой бородой и розовыми щеками и куда-то спешащих веселых людей. «Надо дать ему поесть, — подумала Нина. — Ведь сегодня Рождество».

Она снова отправилась в кухню и, открыв холодильник, задумалась. «Что же мне ему дать? Я поджарила последний кусок мяса, и, кроме семги и креветок, у меня ничего нет. Кормить бомжа семгой? Не слишком ли? С другой стороны, угощаю же я семгой своего кота, и ничего. А бомж — все-таки человек…» И Нина сделала несколько бутербродов с семгой, намазав каждый кусок хлеба толстым слоем сливочного масла.

Он сидел под лестницей на месте сломанной кладовки, и она едва различала в темноте его лицо. Видны были его руки в шерстяных перчатках с отрезанными пальцами и краешек короткой темной бороды с проседью. Она протянула ему сверток и сказала: «Вот, это вам. Поешьте!». Бомж не пошевелился. Нина повторила: «Возьмите, это бутерброды. Обычные бутерброды». И, когда он протянул руку, чтобы взять сверток, Нина инстинктивно отдернула свою, чтобы не прикоснуться к нему.

Она вспомнила о нем на следующий день, когда, вернувшись из театра, остановилась у почтовых ящиков. «Надо надеяться, он ушел?» — подумала она и, поднявшись на площадку, заглянула под лестницу. Увидев бомжа на прежнем месте, сказала себе: «Так мне и надо!» — и в тот вечер ей снова пришлось вынести ему поесть.

Прошло еще несколько дней, и, когда оказалось, что он никуда не собирается уходить с насиженного места, Нина с раздражением подумала, что теперь ей придется его кормить. «Что значит “придется”? — спорила она сама с собой, — разве я обязана?» — «Теперь обязана», — отвечал ей внутренний голос. «Это еще почему?» — «Потому что всякая инициатива наказуема: не надо было начинать».

«В самом деле, — думала Нина, — он ведь, наверное, уже привык? Да и со мной, в сущности, ничего не случится, если я раз в день дам ему поесть. Вот только чем я буду его кормить?»

Готовить для себя она не любила, да и ела она мало: обедала, как правило, в институтской столовой, а на выходные варила себе в маленькой кастрюльке какой-нибудь легкий супчик и вполне обходилась небольшим кусочком рыбы или курицы с салатом из свежих овощей на второе. «Не могу же я кормить его помидорами по двести рублей и куриным филе», — думала она, раздражаясь.

Кроме того, было совершенно ясно, что накормить его крошечными порциями, которые она готовила для себя, все равно невозможно, и Нина решила, что будет варить для него суп, настоящий «мужской» суп, с мясом, крупой и картофелем. Она достала из кухонного стола двухлитровую кастрюлю, которой никогда не пользовалась, купила в магазине большую суповую кость, перловку, специи, каких-то овощей и в тот же день сварила густой, сытный суп. Суп получился таким вкусным, что даже Вася, когда запах достиг его розового носа, явился в кухню и, задрав хвост, принялся вертеться у нее под ногами.

Возмущению Марго, когда она узнала о бомже, не было предела:

— Ты с ума сошла! — кричала она. — Ты внушала мне, что собираешься всю жизнь обходиться без мужчин, что они тебя чем-то там не устраивают. А сама завела себе какого-то грязного бомжа.

— Что значит — «завела»? Он сам завелся, как таракан, — пыталась отшутиться Нина. — И потом, что же мне, оставить его умирать с голоду?

— Да какое тебе дело: умрет этот паразит или нет? И нечего на меня так смотреть! Ты крутишься как белка, чтобы его накормить, а он устроился себе и пользует тебя, как хочет.

Нина не спорила: она знала, что спорить с Марго бесполезно, и продолжала делать свое дело. Впрочем, иногда, особенно если сильно уставала, она злилась и говорила себе: «Что же мне теперь — всю жизнь его кормить? Лучше бы я завела собаку».

Один раз, когда кончилась крупа, а идти в магазин особенно не хотелось, она в сердцах бросила: «О Господи, хоть бы кто-нибудь выгнал его отсюда!» Правда, потом в таких случаях ей всегда становилось стыдно, и она к обычной порции супа добавляла что-нибудь сладкое: например, полплитки шоколада или кусок своего фирменного яблочного пирога.

3

Наступил март, но вместо давно ожидаемого тепла, снова ударили морозы. «Ничего, это уже, надо надеяться, последние», — говорила себе Нина и надевала шубу и шерстяную шаль.

По случаю Восьмого марта Марго устроила вечеринку для коллег по кафедре, и Нина вернулась домой в одиннадцатом часу, еле живая от усталости. Первым делом надо было покормить Васю, который собирался на ночную прогулку, а потом отнести миску супа бомжу.