Казнь

– Он опасен? – тревожно спросила Вера.

– Беспокоен, а как убрать его мирным порядком, и не придумаю. Придется станового приглашать и его выселить. Тем более он дальний.

– Откуда же он?

– Лужский мещанин из Петербургской губернии! А, Степан Иванович! – весело воскликнул Можаев, поднимаясь с кресла. – Милости просим! Обедали? Какие новости?

Силин стоял на пороге балкона во всем великолепии своей персоны. Просторный чесучовый пиджак, широчайшие брюки, белый жилет и цветное белье с небрежно повязанным галстуком, концы которого виднелись из‑под его густой бороды.

Он поклонился всем и потом, войдя на балкон, стал обходить всех по очереди. Сестру он нежно поцеловал в лоб; Елизавете Борисовне почтительно поцеловал руку; Вере пожал кончики пальцев и сказал:

– Хорошеете, барышня!

– Терпеть не могу этого слова! – ответила она.

– Ха – ха – ха! Вот и рассердил! – засмеялся Силин и, обмахиваясь шляпой, сел на свободный стул. – Вы простите, что я без зова. Так, знаете, соскучился; сестренку проведать захотел.

– Что вы, батенька, да мы всегда рады свежему человеку! – замахал руками Можаев.

Елизавета Борисовна вышла из своей меланхолии.

– Скука у нас тут! Мужчины за работой, мы все женщины и ничего, кроме усадьбы, не видим. Мы все рады вам. Говорите, что нового?

– Нового? – Силин обвел всех взглядом и, заранее предвкушая эффект, сказал: – Убийца Семена Елизаровича найден. То есть, вернее, сам открылся.

Анна Ивановна с замирающим сердцем обратила к брату свое побледневшее лицо. Вера порывисто обернулась к Силину. Лица всех выразили жгучий интерес.

– Кто же? – за всех спросила Елизавета Борисовна.

– Александр Никитич Захаров! Знаете его? Бухгалтер, – ответил Силин.

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Анны Ивановны, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.

– За что? – еле слышно спросила она брата, но Можаев заглушил ее вопрос.

Он взволнованно поднялся с кресла и громко воскликнул:

– Захаров?! Да это нелепость! Я никогда не поверю этому.

Силин снисходительно улыбнулся.

– Могу вас уверить, Сергей Степанович! Он уже посажен, а я и корреспонденцию в Петербург послал.

– Что же из этого? – горячился Можаев. – Осудят его, я и тогда не поверю! Это человек из народа, с цельной и целомудренной душой, для которой не утрачены понятия добра и зла.

– Но, папа, – остановила его Вера, – ты не знаешь мотивов.

– Действительно, – сказала раздраженно Елизавета Борисовна мужу, – ты не даешь даже договорить Степану Ивановичу.

– Ну, ну, умолкаю и все равно не верю, – ответил Можаев и стал взволнованно ходить по балкону. – Какие же мотивы?

Но Силин так выразительно указал глазами на сестру и на Веру, что Можаев умолк тотчас и стал вполголоса напевать, хотя известие об аресте Захарова, видимо, волновало его. Его честная натура не могла легко смириться со своими разочарованиями.

Разговор как‑то сразу пресекся. Вера, подметив выразительный взгляд Силина, не решилась настаивать на вопросе, хотя и сгорала от желания узнать таинственную причину. Анна Ивановна опять погрузилась в свои думы, но лицо ее уже было спокойно и глаза ясно смотрели в даль, которая уже не пугала ее страшными призраками. Елизавета Борисовна заговорила с Силиным о городских новостях и сплетнях.

– Никаких новостей, – отвечал Силин, – все только и заняты что убийством. Разбирательство назначается на сентябрь. Обвинять поручено Краюхину, и он преисполнился важности. Забавнее всего madame Колкунова.

– Это кто?

– Теща Захарова. Она…

Анне Ивановне тяжело было это слушать. Она встала.

– Вера, пойдемте к Лизе, – сказала она, и обе они ушли с балкона. В эту минуту на пороге показался старик конторщик с длинной седой бородой, в круглых очках, с серебряной оправой.

– Сергей Степанович! – почтительно окликнул он Можаева.

– Что еще?

– Пожалуйте на минуту в контору.

– Вы извините, – сказал Можаев Силину и вышел. Силин с Елизаветой Борисовной остались одни.

– Так что же эта Колк… – тотчас заговорила Елизавета Борисовна.

– Колкунова! – подсказал Силин и оживленно стал передавать сплетни и анекдоты про полковницу, а потом и мотивы убийства.

– Фи! – презрительно сказала Елизавета Борисовна. – Неужели он был так развратен?

– О! – Силин махнул рукою. – Если бы вы были мужчиною, я бы порассказал вам…

– Бедная Анна Ивановна! – вздохнула Можаева.

– Да, она натерпелась, – ответил Силин, и лицо его приняло грустное выражение.

– Ну, а еще новости?

– Еще? Да никаких! – опять оживился Силин. – Вот разве Анохов еще…

– Анохов? С ним что?

Будь Силин ненаблюдательнее, он увидел бы, как побледнела Елизавета Борисовна при имени Анохова, и услышал бы тревогу в ее вопросе, но Силин ничего не заметил и продолжал:

– В Петербург собирается, переводится на другое место.

– А! – Елизавета Борисовна улыбнулась, и лицо ее разом просветлело, так что перемену эту заметил даже Силин.

– Вы словно за него обрадовались! – сказал он с удивлением.

– О да! – улыбаясь, ответила она. – Я всегда говорила, что с его способностями ему место не здесь.

Силин нахмурился:

– Скажите, с его связями…

Ему не нравилось, когда при нем хвалили другого. В это время на балкон, как ураган, ворвался Можаев.

– Друг мой, что с тобою? – спросила Елизавета Борисовна.

– То, что я чуть не избил этого негодяя Ознобова! Его, оказывается, выпустили, и он пришел в контору за каким‑то расчетом, который давно с ним покончен. Буянил там; я пришел, и он вдруг мне в глаза говорит: будьте – с, говорит, покойны, теперь мужика в кулаке не удержишь, у него и у самого кулак есть! И это при мужиках, что за расчетом пришли. Он прямо бунт готовит!..

– Пошли за становым!

– За становым – это уже скандал. Да нет, я один с ним справлюсь. Фу! – он опустился в кресло. – Вот, Степан Иванович, положение! Потраву простишь, порубку простишь, на другой день у тебя норовят в саду дерево выкрасть и в огород лошадей нагнать. Накажешь – стон пойдет!.. Работу не сделают, деньги требуют, а что помогал им в голодовку, лечил их, в долг лошадей им купил, семена дал – все не в счет. На то ты и барин!.. И что это Федор Матвеевич не едет!

– Ведь он обещался к вечеру!

Можаев не узнал голоса своей жены: столько в нем было гибкости и нежности. Он с удовлетворением взглянул на нее и любовно ей улыбнулся.

– Без него я как без рук, да и головы! А где Верочка?

– С Анной Ивановной! Знаешь, за что Захаров Дерунова убил?

– Ну?

Елизавета Борисовна пересказала. Можаев нахмурился.

– Ну, за это он мог. Он слишком непосредствен, а такие не знают полумер! Идемте в сад, Степан Иванович! Вы не видали еще моих оранжерей.

– С наслаждением! – с готовностью откликнулся Силин.

– Ну, а я насчет чая и закуски! – весело сказала Елизавета Борисовна и пошла в комнаты.

Свобода, свобода, свобода! Казалось, все пело в ее душе. Он уедет, и много – много к осени она полетит за ним, а там уже новая жизнь, новое счастье. Уже не краденое, а открытое, на зависть всем!

Проходя через зал, она взглянула в зеркало и не узнала своего лица: так оно было молодо и свежо.

Можаев показывал сад и оранжереи Силину. Он вдруг расположился к нему, видя, как благотворно подействовал его приезд на жену.

В одной из аллей сада, невдалеке от лужка, где играла Лиза, Анна Ивановна ходила с Верою. Вера обняла ее за талию и говорила ей:

– Я догадалась сразу, еще тогда, что вас так убивает, а теперь, когда вы вдруг повеселели, я все поняла. Ну, видите теперь, это не он!

Анна Ивановна покраснела.

– И никогда не мог он этого сделать! – горячо продолжала Вера. – Уже одно то, что он писатель, говорит о его порядочности. Я не знаю, обвиняй все его, я бы не поверила. Это все равно что говорили бы про Федора Матвеевича!

Анна Ивановна пристально взглянула на нее и, увидав, как Вера внезапно вспыхнула, улыбнулась и обняла ее.