Страница 45 из 54
К тому же аргумент совершившегося факта — это по преимуществу социальный аргумент: только аргумент чужого мнения свободен от любой примеси личного убеждения. Оспариваемый личными мотивами, какими бы они ни были, начиная с совести порядочного человека и кончая стаканом вина пьянчужки, — он обеспечивает во внутренних кружках голосование без всякого мотива, основывающееся на невежестве, глупости и страхе.
Этот аргумент работает, а опора растет только при двух условиях. Первое: тайна со стороны внутреннего кружка. Какое-либо мнение может быть навязано как всеобщее, лишь если будут считать, что оно кем-нибудь да поддержано. Чтобы тянуть за веревочки, их надо скрыть: первый закон механического управления группой голосующих — затеряться в ней; тот, кто вносит предложение, будет «каким-то гражданином», а клака будет разбросана среди присутствующих. Хотят ли в 1791 г. убить общественную жизнь? Тогда требовали подтверждения подписей, которое открывает внутренний кружок (декрет 10–18—22 мая); или, напротив, хотят дать обществам преимущество перед учрежденными
248
корпорациями? Корпорации — а не общества — вынуждены подписываться индивидуально и обсуждать публично (декрет 2 сентября 1792 г.). Когда подпись гарантируется, секрета больше нет, и машина не может действовать. «Агитаторы, зная, что придется подписываться, станут бояться быть узнанными»[161], ибо, «когда становятся известны предводители восстания, оно в тот же момент прекращается»; в любом обществе главные руководители — те, «кто прячется за занавесом»[162].
Так новая власть не только не есть авторитет и может обойтись без того, чтобы ее «узнали» как законного господина, но она гибнет, едва ее узнают; этот факт в демократии соответствует принципу: при этом строе нет господина, нет ни представителей, ни вождей. Народ свободен.
А второе условие, необходимое для работы машины, — это та самая свобода «суверена», как только она выходит за те узкие рамки, в которых он способен ею воспользоваться, то есть в новой республике, которая принципиально отменяет эти рамки: народ решает весь целиком, обо всем, непрерывно. Но на обсуждение просто физически не хватило бы времени, если бы уже не наличествовали необходимые знания: тогда очень нужно, чтобы действие машины и аргумент совершившегося факта заняли место невозможных дебатов. Таким образом, работа внутреннего кружка очень проста — это увеличение принципиальной свободы, которая ему так необходима. Все, что ее ограничивает, мешает ему: авторитет доктрины или учителя, сила традиций или опыта, легальные границы, даже
249
физические границы права на обсуждение: народ все еще делает вид, что серьезно принимает решения? Это потому, что он еще недостаточно свободен; перегружают повестку дня, возвышают дискуссию до самых философических облаков — и опускают до мельчайших административных деталей (большая и малая повестки дня якобинцев); туда приглашают неграмотных, пусть это даже стоит денег (дантоновские 40 су); увеличивают число и продолжительность заседаний (непрерывность): к 10 часам вечера зал пустеет; самые независимые, компетентные, занятые, добросовестные ушли: наступает время машины.
Тут открывается практическая сторона так называемых «благородных» идей, демократического оптимизма, который приписывает народу все добродетели и дает ему все права. Для настоящего демократа наилучшей гарантией против независимости человека является, повторяю, свобода гражданина. Секрет нового порядка — в простодушном высказывании Гамбетты, выгравированном на арке Карусель: «Теперь мы знаем, что всеобщее избирательное право — это мы».
Верно: всеобщее избирательное право — это они. Только им даже необязательно самим это знать и говорить. Ибо они всегда будут здесь, вследствие самого этого режима, чьим необходимым произведением, а не авторами, они являются. Согласно идее свободы, нужно, чтобы признанная власть исчезла, то есть чтобы народ непрерывно что-то обсуждал, без господина, без избранников, без представителей: это общество мысли. Как только общество основывается, в нем неизбежно формируется внутренний кружок, и незаметно для него руководит им. Там, где царит свобода, там правит машина. Таков
250
революционный порядок, неопровержимый, как логика, твердый, как человеческая слабость, в которой вся его сила: от толпы приверженцев, на самом деле, он не требует ничего, кроме того, чтобы ему не мешали, предоставили всю полноту действия; от «кукловодов» внутренних кружков — ничего, кроме как без зазрения совести оперировать аргументом «совершившегося факта», заботиться о поддержании социального «соответствия», сосредоточивая на каждом личном убеждении, изолированном свободой, груз пассивных соглашений, собранных машиной. Нет более легкой работы, чем у этой полиции мнений: нет ни одного руководителя ложи, кружка или синдиката, который бы в этом великолепно не отчитывался. Это в чистом виде вопрос официозных отношений, учетных карточек и отметок. Эта работа не предполагает ни морального превосходства руководителя, ни технических познаний администратора, ни даже темперамента оратора; и порядочность честного человека здесь бы только мешала. Здесь с избытком хватает самого низкого и грубого вида активности — страсти и страха, того, что в 1793 г. называют «энергией». Гамбетта был прав, и вера в демократию — не пустой звук: в «них» не будет недостатка, и они здесь, уверенные в своей власти — под властью свободы.
Таков принцип нового порядка.
Очевидно, что все, что мы только что сказали об обществе индивидуумов, относится и к обществу обществ, к «ордену», как сказали бы наши франкмасоны. Изменяются лишь размеры, но не взаимоотношения и направленность. Общества одного ордена равны и свободны в принципе как братья одного общества, а фактически неравны, как и те. Как и те, они объединяются, «образуют
251
федерацию», организуют «Сообщения»: и тотчас же образуется некий «Центр», который действует на «периферию», как внутренний кружок на общество — механически. Конечно, эта фактическая власть устанавливается не сразу и не без борьбы: «Великому Востоку», чтобы утвердиться, потребовалось семь лет (1773–1780), главному обществу [Société mère] на улице Сент-Оноре, чтобы уничтожить своих соперников и очистить ряды филиалов, — четыре года. Можно даже сказать, что весь социальный центр находится в состоянии непрерывной борьбы с «федерализмом» периферии. Но победа «неделимого» против отдельных диссидентов неоспорима.
Итак, Центр царствует, единство достигнуто — тогда работа машины закончена. Таков «Великий Восток» в 1785 г. со своими 800 ложами, общество якобинцев в 1794 г. со своими 800 филиалами. Можно с уверенностью сказать, что эта машина — самое грозное и самое большое орудие угнетения, какое только возможно: ибо сфера ее деятельности не имеет границ, как у реальных обществ — у нации, корпорации, которые живут столько же, сколько духовная действительность — расовая, племенная идея, инстинкт, — которая создает их и поддерживает.
Чем более многочисленны и удалены друг от друга общества, тем больше возрастает инертная масса, находящаяся в распоряжении Центра. Его фактическое действие, которое осуществляется от имени и средствами всего общества, растет с ней вместе, в то время как сила сопротивления отдельных людей не возрастает. Видно, что мечта об общечеловеческом единении, которая, впрочем, родилась в обществах мысли, здесь, по крайней мере,
252
не такая уж и напрасная: такая власть не способна навязать себя только нации. Если когда-либо кто-то и будет управлять всем человечеством, то это будут руководители обществ мысли.
3. Владыка
Таким образом, в новом государстве порядок обеспечен — и в то же время анархические принципы невредимы. Больше того: порядок гарантирован самой этой анархией. Тот же социальный феномен, который издает невозможные законы, основывает и единственную власть, которая обеспечивает их выполнение.
161
Bourdon de l’Oise à la Convention, 19 oct. 1794.
162
Moniteur, 7 nov., 27 sept. 1794, p. 205, 30.