Страница 17 из 54
Французская концепция позитивна, реалистична и органична. Здесь король обращается именно к целой нации в том виде, в каком она на данный момент сложилась и организовалась — со своими кадрами, с разнообразными иерархиями, с естественными подразделениями, с нынешними руководителями, какова бы ни была природа или источники их власти; тут и раса, и избирательный голос, и церковь, и государственные налоги, одним словом, все социальные силы, взятые реально, в деле, как они есть. Говорить о выборах здесь было бы бессмыслицей: речь идет только о созыве. Парламент выбирают, Штаты созывают.
Демократия и свобода «вообще» — не принимаются в расчет. Говорят «свободы», как говорят «народы»; они были разных масштабов и разной природы, у каждой своя история и свои права, столь же многочисленные и разнообразные, как и те корпорации, чьей собственностью они были.
Напротив, естественно, что эта целиком организованная нация ведет себя иначе, нежели неорганическая масса голосующих. Король признает за ней активную, положительную роль, какую наши демократии и не думали отводить массам избирателей. Она способна проявить инициативу, сама составляет свои наказы, назначает, если это нужно, своих глашатаев и следит за каждым их шагом: наказ избирателей здесь обязателен к исполнению. Здесь не знают, что такое представители с общими
96
полномочиями, что такое профессиональный политический состав, обязанный быть посредником между королем и нацией. Взаимоотношения одного с другим прямые, нация говорит сама за себя, без толмача-парламентария; и с этой стороны старое народное право далеко превосходит наши нынешние демократии.
Совсем иной является английская парламентская концепция народа, состоящего из избирателей: здесь власть обращается к индивидуальному существу, то есть к определенно выраженному и актуальному сознанию каждого, оставляя без внимания среду, обстановку, реальные обязанности и потребности, — по крайней мере, все это сохраняет от своей ценности и своего веса лишь то, что каждый знает или просто хочет сохранить, — то есть весьма немного. Отсюда необходимость выборов, голосования, единственного обстоятельства и единственного действия, которые позволяют этому новому абстрактному, нереальному существу — гражданину — утвердить свое существование. Отсюда необходимость специальной почвы — политики, которая позволит ему выделиться, специального органа — парламента, который был бы хранителем его мыслей и его полномочий; наконец, необходимость догмы — свободы, которая узаконивает превосходство гражданина над реальным существом, над конкретным человеком, связанным путами реальной жизни.
Но эта пыль политических атомов самим фактом их освобождения не могла бы справиться с активной, позитивной ролью организованного народа. Толпа избирателей не способна более к инициативе; самое большее, на что она годится, — одобрение; она может выбирать из двух-трех программ, из двух-трех кандидатов, она уже ничего не может
97
ни составлять, ни назначать. Нужно, чтобы профессиональные политики предоставили ей для этого формулы и людей. Такова роль партий, роль, конечно, официозная, но необходимая при таком режиме: без нее, без этого «сверхзаконного» средства, суверен остался бы свободным, но немым.
Короче говоря, французская свобода уделяет самое большое место народной самостоятельности, поскольку признает за ней активную, положительную, прямую роль, но при условии игнорирования отдельной личности и обращения лишь к организациям; английская свобода изолирует и освобождает отдельную личность, но оставляет ей лишь пассивную и отрицательную роль и к тому же ограничивается организацией партии. Первая признает правовой авторитет корпораций, вторая подменяет фактическую дисциплину партиями.
Надо было выбирать. Неккер не выбрал, а предпочел сохранить и то и другое: французскую свободу, которая осуждает любую кампанию, связанную с общественным мнением как крамолу, и английскую, которая отбрасывает любой социальный догматизм как помеху. Отсюда странный характер этого выборного эксперимента, не имеющего, возможно, аналогов в истории демократии.
Во-первых, речь идет, конечно, о выборах по-английски: обширное, почти всеобщее избирательное право: все внесенные в податной список имеют голос. Затем, конечно, социальная агитация, выбор политических представителей, намеченных для данных условий, согласно новому способу выборов, позволяющему устранить факторы влияния и известности, которые Штаты по старинке поставили бы на первый план, — такие, например, как городские цеха: это постановление лишает их ка-
98
кой бы то ни было возможности влиять на ход событий, призывая на городскую ассамблею различные категории жителей, на окружную — деревни, которым там даже покровительствуют, поскольку они делегируют туда горожан со стороны. Впрочем, воскрешение бальяжей, с просроченной юрисдикцией, указывает на то же намерение, как позже — создание департаментов, нового подразделения, и служит той же цели: устранить влиятельных лиц в административной или профессиональной сфере, расчистить место для нового, специального персонала, отобранного по политическим соображениям, вырыть пропасть между политической и реальной жизнью нации.
Это была позиция, которую можно было защищать, хотя и не без риска, поскольку не было к этому никакой подготовки; но, по крайней мере, нужно было на этом остановиться, подкрепить свободу личности партийной дисциплиной, поставлять во что бы то ни стало этой раздробленной толпе готовые кадры, формулы, людей. Это то, чего требовал Малуэ, самый умный из политиков английской школы.
Но Неккер отказал: он хотел, чтобы с этим корпусом избирателей «английского типа» (то есть с двумя миллионами крестьян и ремесленников) обходились, как со Штатами «французского типа» (то есть как с несколькими сотнями нотаблей и должностных лиц, сведущих во всех делах), и чтобы для них сохранили все права и исключительные преимущества прямого суверенитета.
И вот совершилось неслыханное: выборы без кандидатов, без изложения убеждений, без того открытого столкновения людей и идей, которое позволяет сформироваться общественному мнению
99
наших демократий. Никто не «представляется», не выносит заблаговременно свои качества и принципы на рассмотрение публике, как продавец свой товар, чтобы дать возможность составить о нем суждение. И это не шокирует, напротив: такого кандидата обозвали бы интриганом, а такую партию — шайкой.
Даже лучше: именно самих избирателей король просит составлять эти наказы, назначать тех людей, в праве предлагать которых избирателям он себе отказывал; он созывает их ради этого маленькими коллегиями от 100 до 200 голосующих, максимум — приходами, корпорациями, городами, — которые передают свои полномочия и волю другим, а те третьим; и на каждом этапе надо составлять наказ, избирать депутатов и делать сначала всю эту невозможную работу. Но ведь подразумевается, что народ обладает всеми необходимыми знаниями, как и правами. Власть заботится лишь о том, как бы защитить его свободу, но никогда — о том, чтобы укрепить его силы; и ради забавы воздвигает все больше и больше препятствий и все больше запутывает этого несчастного беззащитного суверена, не имеющего ни руководителя, ни советника, сбившегося с пути в результате своего освобождения.
Отсюда общее голосование, более предпочтительное, чем индивидуальное: первое подвластно всем движениям толпы, второе еще допускает минимум размышления и независимости; отсюда многоступенчатые выборы (от двух до пяти ступеней). Отсюда сложность некоторых видов голосования, когда надо указать не одного или двух депутатов, а 10, 20, 50: ассамблее города Ренна надо дать 16 голосов, Бреста — 30, Нанта — 50, ассамблее
100
нантского бальяжа — 25, Ренна — 200: это так называемое «сокращение»: вся ассамблея бальяжа, в которой более 200 человек, должна «сократиться» до этого числа; конечно, она тогда разделяется и голосует по фракциям, но списки все еще очень длинные, от 25 до 50 имен. И эффект удивителен: вообразите несколько сотен набившихся в какую-нибудь церковь незнакомых друг с другом крестьян, многие из которых приехали за 20–30 лье и которых попросили за неделю составить докладную записку о реформе королевства и назначить две-три дюжины депутатов. Им запрещено заранее писать эти имена, из страха перед крамолой; надо проходить цепочкой перед сенешалем и громко называть выбранные имена. Представляете себе подобную операцию? выработку списков, голосование, подсчет, итог? и какую степень здравого смысла допускает подобная работа? Бывали смешные случаи, например, в Нанте, где крестьяне потребовали отпечатать список членов ассамблеи: большинство не смогли бы назвать и десяти имен присутствующих, а надо было назначить 25 депутатов.