Страница 8 из 10
— Я же говорила, мама, что не пролезет, — плачущим голосом сказала Лена; ей было обидно и неловко, что ребята зря промучились. — Надо же, ей-богу!..
Мать Лены тоже чуть не плакала. Тетя Катя вздыхала, горестно глядя на темно-коричневую громаду. Один Толя не сдавался.
— Если б вот эту дверь открыть, — сказал он, меряя взглядом ширину обитой войлоком двери, выходящей на площадку, — можно было б занести один конец и развернуть… А иначе никак нельзя.
— Ой, правда! — воскликнула Лена. — Давай постучим? Кто там живет, тетя Катя?
— Там Кондратов живет, старик. Не достучитесь вы. Он совсем плох, лежит, а дочь, верно, на работе.
— Ну, попробуем все-таки.
Стучали долго. И уж отчаялись достучаться, когда вдруг за дверью послышались шаркающие шаги.
— Кто? — спросил старческий голос.
— Иван Савельевич, — крикнула тетя Катя, — простите, ради бога, мы тут со шкафом застряли, ни туда ни сюда, откройте дверь, пожалуйста, иначе нам не пройти.
Долго звякал ключ в замочной скважине, — видно, слабая, неуверенная рука держала его. Наконец дверь отворилась. Высокий сутулый старик, закутанный в одеяло, стоял на пороге, опираясь на палку. Голова его тряслась, губы беззвучно шевелились. Ребята занесли конец шкафа в дверь — и шкаф пошел.
Тетя Катя все извинялась перед стариком, потом помогла ему добраться до кровати.
Вторая площадка оказалась почему-то шире первой, здесь провозились недолго.
— Уж и не знаю, как благодарить вас, молодые люди, — сказала мать Лены, когда ребята, втащив шкаф в комнату, отдышались и взялись за шапки.
— Не за что, — сказал Толя, отирая рукавицей пот со лба. — Нам не трудно.
— Совестно прямо, что и угостить вас нечем…
— Да что вы, мамаша, какое сейчас угощение, — сказал Пресняков. — Бывайте здоровы.
— А вы курящие? — спросила тетя Катя.
— А как же! — Толя вытащил свою коробку из-под «Казбека». — Вот, пожалуйста. Только махорка, извините…
— Да я-то не курю, что вы. Я вас угостить хочу. — Тетя Катя достала из ящика письменного стола коробку «Казбека» и протянула Толе. — Берите, берите, ребята, мне ни к чему. Это мужа папиросы, он у меня моряк, мичман Заводов, может, слыхали? На подлодках служит.
Прощаясь, Лена тряхнула Толину руку, весело сказала:
— Правильно, значит, про тебя в газете написано, что ты рационализатор.
Толя часто заморгал, губы сами собой расплылись от уха до уха.
— Приходите, ребята! — крикнула сверху Лена, когда они спускались по лестнице.
Теперь надо было поторапливаться, чтобы успеть до конца приемного часа повидаться с Костей. Друзья перешли висячий мост и вышли на Якорную площадь. Здесь стоял один из лучших памятников Кронштадта — памятник адмиралу Макарову. Сейчас он был заколочен досками, и Толя подумал, как, должно быть, томится в тесном деревянном ящике адмирал, привыкший к вольному морскому ветру.
Над Морским собором медленно тянулись редкие пухлые облака. У основания огромного его купола четко рисовались на синем фоне неба тонкие стволы зенитных пулеметов.
Даже в своем суровом военном убранстве Якорная площадь была прекрасна. На этой площади, знакомой еще с детства по кинофильму «Мы из Кронштадта», Толя чувствовал себя настоящим кронштадтцем.
В госпиталь пришли к самому концу приемного часа.
— Вы к Гладких? — спросила дежурный врач. — Предупреждаю: не более десяти минут. Он очень слаб.
— Ему операцию делали? — спросил Толя.
— Нет. Его счастье, что осколок не пробил череп. Нас беспокоит не столько прямое ранение, сколько контузия. Расстройство координации движений. Кровоизлияние в конъюнктиву… Хотя — что это я вам говорю, — устало добавила она. — Все равно не поймете.
Преснякову и Толе выдали белые халаты и провели в комнату, где лежали человек восемь или десять. Пожилая нянечка указала на Костину койку.
Костя лежал на спине, голова была обмотана бинтами, и на глазах почему-то повязка. Только нос и нижняя часть лица не забинтованы. Что-то у Толи сдавило в груди, когда он увидел Костины сжатые губы почти белого цвета и ввалившиеся щеки.
— Здравствуй, Костя, — сказал Толя. — Это мы с Ваней Пресняковым пришли… Ты слышишь?
Костя слабо кивнул.
— От ребят тебе привет, от всех. И вот, сахару немножко… — Толя сунул в Костину руку несколько кусочков рафинада, завернутых в обрывок газеты.
Костя разжал губы, шепнул чуть слышно:
— Не надо.
— Бери, бери, — сказал Пресняков. — Сахар, он полезный для организма.
На соседней койке заворочался дядька, обросший седой щетиной.
— Сахар, — сказал он хрипло. — С кипяточком попить… Ты это… попей, парень… Няню кликните, пусть это… кипяточку-то…
«Набивается», — подумал Толя неприязненно.
Костя молчал, и Толя, пугаясь этого молчания и неживых Костиных губ, пустился рассказывать про завод. Листы наружной обшивки уже заготовили, теперь пошла заготовка внутреннего набора. Работать трудно, многие еле на ногах держатся. Бригадир Кащеев совсем плох: как придет в цех, так сядет и сидит, молчит, прямо беда. Но дело идет все ж таки…
А дядька с соседней койки хрипит:
— Верно, верно, совсем плох… Когда привезли, думали — всё… Не слышит, не видит, глаза это… кровью заплыли… Мешком лежит, соображения никакого… Всё, думаем, Вася…
«Что еще за Вася?» — подумал Толя и вдруг понял, что это он про Костю рассказывает, а «Вася» — это так, присказка.
— У нас Толя отличается, — сказал Пресняков. — Рационализатор. В газете про него напечатали.
Костя все молчал безучастно. А дядька:
— Ничего, очухался. Еду стал принимать… А еда-то, еда… Кипяточку бы ему с сахаром, это на пользу…
— Да тихо, — сказал Толя, заметив, что Костя шевельнул губами. — Ты чего, Кость? — нагнулся он к его лицу. — Чего? Громче скажи…
— Помирать не хочу, — шепнул Костя.
— Что ты! — Толя испуганно заморгал, и опять как-то нехорошо, горько стало в груди. — Ты скоро поправишься, Кость, опять придешь. Вместе работать будем…
В палату заглянула сестра:
— Свидание кончено, ребята.
— Сейчас… Тебе, может, что-нибудь нужно, Кость? — заторопился Толя. — Ты скажи, мы принесем. А?
Костя качнул головой: ничего, мол, не нужно.
— Может, покурить хочется? Возьми вот… — Толя сунул ему под подушку коробку «Казбека». — И сахар ешь, он полезный… Мы скоро опять придем.
— Ну, поправляйся, брат, — сказал Пресняков, окая. — Приходи поскорее.
Костя прошептал:
— Пока.
В коридоре Толя попросил нянечку принести Косте чаю, чтоб он с сахаром попил.
— Ладно-ть. — Нянечка вздохнула, подслеповато глядя на Толю. — Теперь-то ничего, в себя пришел дружок ваш. Даст бог, выдюжит, организьм молодой, крепкий…
5
Сложен внутренний набор корабля. Во всю длину его тянется киль — спинной хребет, надежный и прочный. По обе стороны крепятся к килю ребра — шпангоуты. Их как бы стягивают идущие вдоль корпуса стрингеры. Бимсы — массивные двутавровые балки, поддерживаемые столбами — пиллерсами, — несут на себе тяжесть палуб и перекрытий.
Это остов, стальной скелет корабля, внутри которого бьется сердце — машина — и разбегаются во все концы и по всем направлениям кровеносные сосуды — кабели электропроводки, приводы, воздушные и водяные магистрали.
Заготовкой внутреннего набора и занималась теперь бригада Кащеева. С раннего утра до ночи били кувалды по сортовому железу. Ухая, обрушивал Кривущенко свой молот на раскаленный металл.
— Эй, братва! — кричал он в перекур. — Смотри на комендора с кувалдой! Редкое зрелище, так твою так!
— Да не ори ты, Федор, — поморщился Толя. — И так в ушах звенит.
— А ты что приуныл, малыш? — уставился на него этот неутомимый крикун. — О каше с молоком небось размечтался? Вот погоди, уж я сварю тебе суп с пиллерсами.
— Как-нибудь обойдусь без твоих супов.
— Ой ли? — Кривущенко сунул лучину в печку, прикурил. С треском загорелся в толстой самокрутке филичевый табак. — Устимчик, а верно я слышал? — Он подсел к Толе. — Вроде бы ты от своего пайка урываешь, таскаешь хлеб и сахар своему дружку в госпиталь. Га?