Черемуха

Тут из комнаты выскочила девочка лет девяти, с большим белым бантом на русой голове. Остудин подхватил ее на руки, и она, вертясь и ероша ему волосы, посыпала скороговоркой:

— Папочка, а мы тебя ждем, ждем. Мне мама разрешила не спать до Нового года, а Санька тоже хотел не спать, но все равно заснул, а у меня…

— А у тебя весь рот в варенье. — Остудин поцеловал ее и опустил на пол. Потом в упор посмотрел на Фролова и сказал отчетливо и негромко: — Это моя дочь.

Фролов, побледнев, смотрел на девочку.

Прошли в комнату. Там был накрыт праздничный стол, в углу стояла елка. Остудина радостно и шумно приветствовали гости, их было человек шесть или семь — его и Нинины сослуживцы. Пока Фролов знакомился с ними, машинально называя свою фамилию, Остудин вышел во вторую комнату, постоял немного над детской кроваткой. Пятилетний Санька безмятежно спал, высунув из-под одеяла розовую пятку. Лицо у него было лобастое, широкое, как у Остудина. Послышались быстрые легкие шаги. Нина подошла, поправила Санькино одеяло, потом вопрошающе взглянула на Остудина.

— Сергей, я не хочу его видеть.

Он пожал плечами.

— Зачем ты его привел?

Что он мог ей ответить? Конечно, не следовало его приглашать: шел бы к себе в гостиницу или куда угодно — и ничего бы не узнал. И все же… Еще в море, когда Фролов вдруг вспомнил Нину, ему, Остудину, яростно захотелось, чтобы тот все узнал. Пусть знает, что он, Остудин, уехав после окончания училища на флот, так и не смог ее забыть, что написал ей большое письмо с признанием. И не получил ответа. И в первый же свой отпуск поехал в Ленинград, явился в университет и там узнал от подруги Нины, румяной толстушки, что Нина уже месяца два как бросила учиться и ребенок ее тяжело болен. Он пошел к ней — и весь отпуск мотался по врачам и аптекам. Девочка выздоровела, и он уехал. Нина провожала его и обещала, что будет отвечать на письма. На следующий год он опять поехал в Ленинград и настоял, чтобы Нина возобновила учебу на заочном отделении. Днем она работала на метеостанции, и он ежедневно поджидал ее у подъезда, чтобы проводить домой. И ни о чем не говорил. Она заговорила первая… Они поженились. Она окончила свой географический факультет и приехала к нему с Люсей, которую он удочерил.

Пусть знает, пусть!

Но теперь, глядя на Нину, он понял, что не должен был приводить сюда Фролова и портить ей праздник. Хорошо, он это исправит.

Они вышли к гостям и сели за стол. Выпили за Новый год, которому было уже двадцать пять минут от роду. Шумный разговор завязался за столом, только Фролов не принимал в нем участия. Он смотрел на Нину. Она почти не изменилась, только пополнела немного…

Фролов понимал, что должен уйти. Но какая-то усталость пригвоздила его к стулу. Может быть, просто разморило в теплой комнате?

В теплой комнате клубились воспоминания десятилетней давности.

Ну и что же, думал Фролов, каждый добивается в жизни того, что ему нравится. Он тоже добился своего. Служит в Ленинграде, имеет квартиру, обставленную дорогой мебелью, дачу в Сестрорецке, машину. Правда, все это не его, а тестя — крупного ленинградского архитектора.

Как она кинулась к Сергею!.. Его, Фролова, жена встречает иначе, когда он возвращается из командировок. «Ну, как съездил?» — говорит она и подставляет щеку для поцелуя. Действительно, зачем это нужно — кидаться на шею?..

Сейчас она встречает Новый год. Должно быть, танцует с кем-нибудь из своего постоянного окружения — беспрерывно острящих молодых людей.

— Дай закурить, Сергей, — сказал он.

— А врачи?

— К чертям! — тихо ответил Фролов и жадно затянулся табачным дымом. И закашлялся.

Остудин налил ему и себе коньяку, выпил и шепнул Фролову на ухо:

— Я свалял дурака. Не обижайся, но ты видишь…

— Да, — кивнул Фролов, — вижу, что я здесь лишний. Сейчас уйду.

Не сводя с Нины глаз, он выпил свою рюмку.

— Ваше здоровье, Нина! — сказал он громко, и она, вздрогнув, посмотрела на него и не ответила. — Когда-то, если помните, — продолжал он, — вы пожелали в новогоднюю ночь черемухи. Считайте, что вы ее получили: сегодня мы закончили испытание прибора под названием «Черемуха».

— Не помню ни о какой черемухе, — помолчав, сказала Нина.

Фролов простился и вышел. Медленно спустился с крыльца, побрел в гостиницу. Ветер раскачивал ветви сосен, и они осыпали снежные хлопья. И ветер приносил обрывки музыки.

Фролов сунул руку в карман и нащупал апельсины, купленные для детей Остудина.