Маевка

Впрочем, одна бутылка, заманчиво наполненная наполовину, прельстила было капитана. Он хлебнул, но тотчас сплюнул и выругался.

Подъехала лодка с рыбаками. Те, широко раскрыв глаза, смотрели на бегавших по берегу людей в прародительском костюме.

— Голубчики, ратуйте! — бросился к ним Урчаев: — разбойники напали, обобрали до нитки: дайте знать в город в мою квартиру, чтобы денщик вынес мне какую ни на есть одежонку…

— Кто же вы такие будете? — недоумевали рыбаки.

— Я капитан Урчаев, — точно на смотру рекомендовался тот: — а те тоже все известные люди…

— Ради Бога, не называйте моей фамилии, — простонал Сапфиров.

— Не беспокойтесь, в сущности что же такое — глупый непредвиденный казус. Ратуйте, братцы, награжу по-царски вас, в долгу не останусь.

В голосе его звучали повелительные ноты, так что рыбаки задумались.

— Изволь, барин, порты и рубаху дам тебе. Не хотел брать, так баба навязала перемену, говоря: полезешь за раками, промокнешь весь, а может вздумаешь купаться.

— Прекрасно! Я в твоей одежде добегу до своей квартиры. Не хотелось бы мне посвящать Дороховского в эту историю… Ну, да нечего делать… Мне лишь бы добраться до города, а там я подниму всю администрацию на ноги. Те мерзавки будут наказаны.

— Прошу вас, не поднимайте шума, иначе я погиб, — молил Сапфиров.

— Бери, барин, порты и рубаху. Есть еще попонка. Кому дать ее? — перебил рыбак.

В попону завернулся Сапфиров. Над Барковым сжалился другой рыбак и дал ему мешок. Прорезав отверстие для головы и рук, соорудив нечто вроде рубахи, молодой человек надел ее. Сильная зубная боль не унималась и продолжала его мучить.

— Эврика! — вскрикнул Урчаев, садясь в лодку: — придется посвятить Дороховского во все перипетии. У него найдется приличествующей костюм. Пошлем за водкой и того… Барков, перестань выть, тоску нагоняешь… без тебя тошно.

— Зубы болят, — отвечал несчастный молодой человек.

— Вот так оказия! И стрясется же беда над хорошими господами! — сочувствовал рыбак,

— Что же мне делать? Я более, нежели вы, господа, в критическом положении, — бормотал Сапфиров, ломая руки.

— Да ничего, — ободрял его капитан: — я же говорю вам: у Дороховского найдется костюм для вас. Наденете и поедете домой. Еще рано, на улицах нет движения и вы незаметно проскользнете.

— Но вы не знаете моего семейного положения. Соломонида Платоновна не спит и от ней ничего невозможно скрыть…

— Ну, тут уж я пасую… Тогда зайдите ко мне на квартиру. Я сумею вас, в случае надобности, защитить грудью… Можно будет обставить дело так, будто вы были у меня… ну там, не поздоровилось вам… а тем временем позовем портного и прикажем ему в один момент мундир сделать…

— Грандиозный, неслыханный скандал!.. Я кажется, пущу себе пулю в лоб…

— Пустяки! Ваша жизнь еще нужна на пользу и благо многих, — утешал Урчаев.

— Об одном прошу, дорогой друг: не преследуйте тех жалких, погибших созданий. Презрение — самое лучшее для них наказание…

— Извольте, ваше великодушие победило меня, — не без борьбы с сам им собою вымолвил Урчаев.

Они пожали друг другу руки.

— Но как же мои деньги? Неужто погибли, три тысячи!! — воскликнул Барков.

— Я возвращу вам их, — отвечал Сапфиров.

Содержатель лодочной пристани оказал возможное гостеприимство нашим одиссеям. Капитан узнал от него, что девицы высадились на берег в обществе студентов и уехали в город. Урчаев выругался, потребовал водки и прилег на кровать. Отыскали какого-то парнишку лет 14 и послали его на квартиру капитана за одеждой.

Спустя немного времени прибежал покутивший всласть Семен с узлом платья и столь искушавшими его рейтузами. Только, увы, штиблеты капитана выглядели крайне поношенными, с заплатами и в дырах. Других не оказалось.

Баркову доставили все новое и он с удовольствием переоделся в свежее белье и платье, а щеку подвязал белым фуляром и отправился к дантисту.

Один Сапфиров никак не мог прийти в себя, сидел обернутый в попону и уныло глядел в окно на бьющиеся волны. Напрасно Урчаев убеждал его одеться в более приличное платье и ехать домой.

Вдруг около пристани остановился экипаж, из которого вышла полная, величественная дама а бедуине верблюжьего цвета, черной кружевной шляпке с желтыми розами, сопровождаемая шустрой рябой горничной лет за сорок с лукавым лицом и бегающими, как угли, глазами. Судя по всему, величественная дама находилась в чрезвычайном волнении, что сказывалось в молниеносных вспышках глаз, багровом румянце щек и в судорожно подергивающейся верхней губе, украшенной темным пухом.

Шатаясь и тяжело ступая по лесенке, она стремительно двигалась вперед. Горничная ловко подхватила ее под руки и шепнула:

— Слава Богу, барин живы и здоровы. Вон сидят у окна…

— Где он? — захлебываясь от волнения, прошептала дама и румянец ярче разлился по ее щекам, но она тотчас овладела собой.

— Вон, вон побежали, спрятались, — замирая от восторга, шептала служанка.

Они постучались в каморку лодочника. Дороховский, почтительно кланяясь, распахнул двери и величественная дама проследовала в комнату, где суетился Сапфиров, одеваясь и не попадая того, что ему было нужно. Капитан, вытянувшись в струнку, стоял около стенки, оклеенной дешевенькими обоями.

— Доброе утро, мой друг! Как я рада! — медоточивым голосом проговорила дама Сапфирову.

— Сейчас, мой друг, я сейчас, — бормотал тот, заканчивая туалет какими-то красными вышитыми туфлями, надетыми на босую ногу, предусмотрительно захваченными Семеном в узел одежи для капитана. — Несчастье, Salomi, случилось: вздумал купаться и того… нас обокрали… мундир… все… и вот у него то же самое, — сослался он на Урчаева, делая дрожащей рукой жест в его сторону, сопровождаемый умоляющим взглядом.

— Мы — жертвы ужасной, непредвиденной случайности, — подтвердил капитан с поклоном, но дама не обратила ни малейшего внимания на его слова.

— Тебе, пожалуй, неудобно, мой друг, ехать со мной в этом костюме. Ты поезжай вперед, а я один доберусь, — бормотал Сапфиров, неловко запахиваясь в полы халата.

— Не беспокойтесь, я прикрою вас своим бедуином; достаточно я переволновалась в эту ночь. Теперь ни на одну пядь не отпущу, — нежно произнесла супруга Сапфирова.

Она вывела его из-под гостеприимного крова лодочника и усадила рядом с собой в экипаже.

— А шапка баринова где? — кричала горничная, делая переполох: — нельзя без шапки ехать: голова заболит.

Урчаев сорвал с своей головы фуражку и почтительно подал даме. Отклонив величественным жестом и ни на кого не глядя, та сказала сухо:

— Нельзя ли без одолжений? — она надела на голову супруга простой синий бумажный платок и, раскрыв белый шелковый зонт, велела кучеру ехать домой.

После этого, столь памятного пикника, Сапфиров захворал сложной нервной болезнью и, взяв четырехмесячный отпуск, не довольствуясь местными светилами психиатрии, поехал лечиться за границу.

Барков выдернул у себя почти все зубы из правой челюсти и вставил новые.

Урчаев отделался легче всех, только сильно задолжал военному портному, который часто является к нему, высиживает в передней и положительно отравляет существование.

Одни только три грации, Надя, Валя и Маня, по-прежнему наслаждаются жизнью: разгуливают в умопомрачительных туалетах и шляпках, катаются на рысаках.

Впрочем, легкое облачко коснулось и их горизонта: после достопамятного вечера девицы перессорились между собой и теперь живут уже на отдельных квартирах.

1904