Страница 54 из 64
Глава 27
К Траксу
Дорожка бежала перед нами по увядающему лесу до самого вечера. С момента наступления темноты прошла целая стража, когда мы вышли на речной берег. Река была уже и быстрее, чем Гьолл, а на другом берегу в лунном свете ночной ветер колыхал стебли тростника. Иолента давно всхлипывала от усталости, и мы наконец решили остановиться. Я ни за что не отважился бы испробовать благородный клинок «Терминус Эст» на жестких суках лесных деревьев, а трухлявые мертвые ветви под ногами были пропитаны влагой, как губка, поэтому в лесу мы остались бы без топлива. Зато на берегу валялись кучи корявых сучьев – легких и сухих.
Мы уже разложили костер, когда я вспомнил, что мне нечем его разжечь, ведь огниво осталось у Автарха, который, уверен, и был тем самым «посланцем из Обители Абсолюта», осыпавшим доктора Талоса хризосами. К счастью, среди пожитков Доркас оказались и кремень, и огниво, и трут, и скоро ревущее пламя обдало нас приятным жаром. Как ни силился я втолковать Иоленте, что в лесу, примыкающем к садам Обители Абсолюта, не может быть ничего опасного, она все равно боялась диких зверей. Для ее спокойствия мы положили одним концом в костер три толстые ветки, чтобы в случае опасности можно было быстро выхватить их из огня и отпугнуть страшных пришельцев.
Однако никаких диких зверей поблизости не оказалось, дым разогнал москитов, и мы спокойно лежали, глядя, как искры нашего костра улетают в небо. На неизмеримо большей высоте время от времени мелькали сигнальные огни флайеров. Их яркие точки на мгновение озаряли небосвод поддельным призрачным рассветом. Это министры и генералы Автарха возвращались в Обитель Абсолюта или отправлялись к местам боевых действий. Мы с Доркас рассуждали о том, что им приходит в голову, когда они глядят вниз и – в кратчайший миг перед тем, как уносятся прочь, – замечают нашу красную звездочку. Нам хотелось верить, что они, так же как и мы при виде их огней, гадают, кто мы такие, зачем и куда держим путь. Доркас спела мне песню о девушке, которая бродит по весенней роще и тоскует о пропавших друзьях – прошлогодних листьях.
Иолента лежала между костром и рекой – я думаю, для большей безопасности. Мы с Доркас расположились по другую сторону костра. Не только из желания, чтобы она нам не мешала, но и потому, что Доркас был неприятен вид и плеск холодного, темного потока.
– Как червяк, – говорила она. – Огромная эбеновая змея. Сейчас она сыта, но знает, что мы здесь, и постепенно сожрет всех нас одного за другим. Ты боишься змей, Северьян?
Змей боялась Текла. Вопрос всколыхнул во мне отголоски воспоминаний о ней, и я утвердительно кивнул.
– Я слыхала, что в жарких северных лесах живет Автарх всех змей, Уроборос, брат Абайи. Охотники, которые находят его нору, принимают ее за огромный туннель под морским дном. Они входят туда, и, сами того не замечая, попадают ему прямо в пасть, а потом – в глотку, и думают, что живут, хотя уже умерли. Правда, говорят еще, что Уроборос – это просто большая река, которая впадает в собственный исток, или та река вытекает из моря, и там же лежит ее конец.
Доркас придвинулась ко мне поближе. Я понял, что она хочет любви, и, хотя мы оба были не уверены, что Иолента спит, обнял ее. Иолента время от времени шевелилась. Из-за пышных бедер, тонкой талии и волнистых волос казалось, что она извивается по земле, точно змея. Доркас подняла ко мне маленькое личико, отмеченное печатью почти трагической чистоты. Я поцеловал ее и почувствовал, как ее тело, сотрясаемое дрожью желания, прижимается к моему.
– Я так замерзла, – шепнула она.
На ней ничего не было, хотя я не заметил, когда она успела раздеться. Я накинул на нее плащ. Кожа ее, как и моя, горела от жара костра. Маленькие руки скользнули под одежду, лаская мое тело.
– Как хорошо. Так спокойно, – сказала она. А потом (хотя я уже обладал ею раньше), как ребенок:
– А я не слишком маленькая?
Когда я проснулся, луна (трудно было представить себе, что это та же самая луна, сопровождавшая меня через сады Обители Абсолюта) спустилась к вершинам гор на западе. Ее берилловый свет скользил по реке, подчеркивая рябь на поверхности воды черными тенями.
Я ощущал беспричинное смутное беспокойство. Страхи Иоленты перед диким зверями уже не казались такими глупыми. Я встал, удостоверился, что ни с Иолентой, ни с Доркас ничего не случилось, и принес охапку дров для потухающего костра. Мне вспомнились ночницы, которых, как говорил Иона, посылают по ночам на поиски жертв, и загадочное существо в вестибюле. Над головой пролетали ночные птицы. Не только совы, которые в изобилии гнездились в разрушенных стенах Цитадели. Их было легко узнать по круглой голове, коротким широким крыльям и бесшумному полету. Но были и другие – с раздвоенными хвостами, которые плавно скользили над самой поверхностью воды и щебетали на лету. Иногда между деревьями пролетали ночные бабочки небывалой величины. Их резные крылья были длиной с человеческую руку, и они переговаривались, как люди, только такими тоненькими голосами, что их едва улавливало человеческое ухо.
Я разворошил угли и проверил, на месте ли меч. Потом я долго любовался невинным лицом Доркас, ее длинными нежными ресницами, сомкнутыми во сне. Наконец я снова лег и, наблюдая за птицами, странствующими меж созвездий, углубился в мир воспоминаний – горьких и сладких, – который никогда не бывает закрыт для меня наглухо.
Мне хотелось вызвать в памяти день Святой Катарины в тот год, когда я стал капитаном учеников, но едва начались приготовления к празднику, как это воспоминание обступила толпа других, непрошеных. Я будто бы поднес к губам чашу с украденным вином, но она обратилась в грудь, сочащуюся теплым молоком. Это была грудь моей матери. Я с трудом сдержал восторг (который мог унести прочь воспоминание) от того, что наконец-то, после стольких бесплодных попыток, сумел приблизиться к ней. Руки тянулись обнять ее. Если бы я только мог поднять глаза и увидеть ее лицо! Это, без сомнения, была моя мать, хотя дети, которых забирают палачи, не знают материнской груди. Значит, то серое по краям поля зрения – это железные стены камеры. Скоро ее уведут, и она будет исходить криком в «Аппарате» и задыхаться в «Ожерелье Аллоуна». Я жаждал удержать ее, запечатлеть это мгновение, чтобы возвращать его вновь и вновь по своему желанию. Но она растаяла, несмотря на то что я пытался привязать ее к себе. Исчезла, как рассеивается туман при дуновении ветра.
Я снова был ребенком… девочкой… Теклой. Я стояла в великолепной комнате с зеркалами вместо окон. Зеркалами, которые и источали, и отражали свет. Меня окружали красивые высокие полуодетые женщины. Воздух был насыщен ароматом духов. Я искала кого-то, но глядя на накрашенные лица женщин, исполненные совершенной красоты, я испугалась, что не смогу узнать ее. По моим щекам покатились слезы. Три женщины подбежали ко мне, а я переводила взгляд с одного лица на другое. Потом их глаза сузились, превратившись в точки света, а мушка в форме сердечка на щеке ближайшей ко мне женщины распахнула перепончатые крылья.
– Северьян.
Я сел, пытаясь сообразить, в какой момент воспоминание перешло в сон. Голос, который я только что слышал, был нежным и в то же время очень глубоким. Я был уверен, что слышал его прежде, только не мог вспомнить где. Луна уже почти скрылась за горизонтом, а костер умирал во второй раз. Во сне Доркас сбросила с себя ветхие покрывала. Вид ее овеваемого ночным воздухом тела, похожего на тело эльфа, бледной кожи, еще более осветленной меркнущей луной, а местами подсвеченной красными отблесками тлеющих углей, пробудил во мне такое неистовое желание, какого я прежде никогда не испытывал – ни когда прижимал к себе Агию на Адамнианской Лестнице, ни когда впервые увидел Иоленту на сцене, ни когда спешил на свидание с Теклой в ее камеру. И все же я желал не Доркас. Я лишь совсем недавно обладал ею и, хотя не сомневался в ее любви, подозревал, что она не отдалась бы мне с такой готовностью, если бы не знала про мои похождения с Иолентой в день празднества и не представляла, как Иолента, проснувшись, смотрит на нас через костер.