Страница 56 из 75
— Конечно.
— Принеси.
Взяв в руки индикатор, она направила его на меня и спросила еще раз:
— Значит, ты не помнишь? Тогда скажи, какая лампа должна загореться?
— Никакая. Я же сотрудник «Америкэн перпетум мобиле».
Лена нажала на кнопку, индикатор в ее руках вспыхнул зеленым светом, а она стала насмешливо улыбаться.
— А теперь ты, господин-мистер-товарищ…
Я взял индикатор и, направил его на себя, нажал кнопку. Также уверенно, как только что горела зеленая, загорелась красная лампа. «Да она на меня и раньше мигала», — подумал я.
— Только не вздумай докладывать своим боссам, — услышал я голос Лены сквозь сумбур и вязкую тупость в голове.
— Он неисправен, — лучшее, что я мог придумать в этот момент.
— Скорее, ты неисправен.
ЧАСТЬ IV
Я Вам со всей ответственностью заявляю: у меня ни разу не заложило уши! И вообще, толстопузый, как буржуй Маяковского и с виду неуклюжий «боинг» рванулся в небо под углом почти 90°. Этот взлет разбил для меня миф о превосходстве отечественной авиации. При взлете пилот закладывал такие виражи, что пассажиры должны были выпадать из кресел, но этого не происходило. Более того, я не ощущал никаких маломальских перегрузок. Как только мы прорвались за сугробы низких облаков над Шереметьево, половина пассажиров смачно закурила, раскрыв газеты и журналы, а там, где в родных «тушках» я привык видеть вечногорящую надпись «Не курить. Пристегните ремни», засветился телеэкран. После научно-познавательного фильма о правилах пользования кислородными масками и спасательными жилетами желающие могли любоваться североамериканскими пейзажами, городскими достопримечательностями и сценами счастливой американской жизни. Уже через несколько минут появились обаятельные стюардессы с тележками, на которых прекрасно помещался магазин «соки-воды», пивной ларек и водка-виски-брэнди на выбор.
Андрей тоже закурил. Но закурил «Беломор», что привлекло к нему внимание близсидящих пассажиров и оказавшихся неподалеку стюардесс. После трех затяжек ему пришлось объяснить, что содержимое его папиросы не является никаким видом наркотиков. Видимо, пассажиры «боингов» не часто курят «Беломор». Билл, который сидел ближе к проходу, посмеиваясь, объяснил на английском удивленным стюардессам, что такое папироса и с чем ее едят. Нам он сказал на русском:
— Самое интересное и самое скучное — океан. До него можно спать и над ним можно спать. Я предпочитаю спать все время полета — плохо переношу разницу во времени, — и, откинув спинку кресла, с явным удовольствием закрыл глаза.
Я стал смотреть в иллюминатор: хотелось узнать — правда ли, что русское небо не похоже на небо Европы или Америки. Потом понял — это заметно только снизу. Сверху небо везде одинаковое…
Мы тоже уснули, когда напились. Водка, пиво и девять часов висения в воздухе между Старым и Новым Светом — это даже не повод напиться, это обязательный ритуал. В этом нас убедили многочисленные соотечественники. Кроме того, мы не рассчитывали, что этот день удлинится почти наполовину.
Уже когда самолет провалился под облака, заходя на посадку, Билл растолкал нас. Я уставился в иллюминатор, надеясь разглядеть муравейник из небоскребов, за крыши которых мы должны были цепляться, но с моей стороны был виден только океан. Лишь когда лайнер маневрировал, запрокидывая бока, мелькнуло побережье Лонг-Айленда.
На посадочную полосу мы плюхнулись также неожиданно (но мягко!), как и взлетели в Шереметьево. Аэропорт «Джей Эф Кэй» (то бишь имени президента Кеннеди) встретил нас прекрасной солнечной погодой и размеренной суетой. Первое, что я сделал, ступил на землю, посмотрел на небо. Оно здесь, действительно, было другим. Последнее русское небо, которое я видел — пасмурное апрельское над Москвой — было похоже на застиранное плоховыжатое белье, с которого постоянно капает. Русское небо было усталым и печальным, медленным и степенным, мудрым и необъятным. Небо над Нью-Йорком виделось совершенно иным — более щедрым, это небо работало на людей, оно не заставляло думать о небе, потому что было солнечно-идеальным. Я потом понял — это даже не небо — это крыша! Добротная сияющая крыша над сияющей Америкой.
— Я бы сказал, что ты ловишь ворон, — заметил Андрей, когда мы усаживались в микроавтобус с надписью «Америкэн перпетум мобиле».
— Мыслишь не масштабно, не по-американски, — отшутился я. — Здесь Можно ловить только «боинги».
Билл объяснил, что от аэропорта час езды до Манхэтэнна. Нью-Йорк нам предстоит увидеть в другой раз, потому как нас уже ждет другой самолет. Нужно ехать в другой аэропорт.
И все же минут через двадцать-тридцать Андрей не выдержал:
— Я понимаю, что я в служебной командировке, но если не сейчас, то уже никогда не почувствую себя русским туристом в Америке.
— Что для этого нужно?
— Хотя бы зайти в магазин! — естественное желание бывшего строителя коммунизма.
Билл попытался нас отговаривать, ссылаясь на то, что мы проезжаем не в лучшем районе, но Андрей настаивал на своем, и я поддержал его. Мы прижались к тротуару где-то в неположенном месте, и Биллу тут же пришлось объясняться с чернокожим полисменом. Улица вокруг текла человеческими фигурами и автомобилями, шум казался вечным и неодолимым, и негров было, пожалуй, больше, чем в Африке. Русский негр Варфоломей показался бы здесь добродушной снегурочкой.
Андрей все же нырнул в какую-то лавку, где продавали радиоаппаратуру и компакт-диски, и мне пришлось последовать за ним. В магазине оказались опять таки негры. Следует сказать, смотри они на нас совсем не в духе привитого нам интернационализма и антирасизма. Скорее наоборот. Один из них даже «факнул» что-то про мой джентльменский вид. Но уходить сразу было позорно и трусливо, я принялся рассматривать прилавки, Андрей же вдруг проявил интерес к плэйерам и купил самый дорогой, который здесь был. В довесок он взял две кассеты: Рэя Чарльза и Тину Тёрнер. Но и этот непонятный мне акт интернационализма не удался. На нежелательность нашего здесь присутствия нам «намекнули» по-другому: здоровенная горилла, перемалывающая своими челюстями полкило бабл-гама, просто и откровенно бзднула в нашу сторону, дико захохотав. Андрей сквозь зубы помянул мать этого негра, но невозмутимо надел наушники и вышел на улицу. Больше он не просил останавливать машину на улицах славного Нью-Йорка. А я позабыл у него спросить — на хрена ему плэйер, начиненный негритянской поп-музыкой.
В маленьком частном аэропорту нас посадили на подобие «Як-40» и повезли навстречу оранжевому закату.
Хеллоуин — городок из ковбойского вестерна. По степени заброшенности он превосходит наши самые захолустные райцентры, и, судя по той дороге, что привела нас сюда, более забытого Богом места в Америке не сыскать. И хотя Билл уверял, что маленькие города Соединенных Штатов самые чистые, на улицах Хеллоуина словно только что прошла первомайская демонстрация — ветер нес ворохи пестрого мусора: яркие этикетки, пакеты, кожура и скорлупа от всего, на чем они могут быть, обрывки рекламных плакатов, афиш и газет. Именно мусор делает Хеллоуин пустынным и заброшенным. Здесь будто еще вчера бурлила цивилизация, а сегодня городок превратился в декорации уже отснятого и тут же забытого фильма.
Странным казалось то, что «Америкэн перпетум мобиле», которая без ощутимых затрат могла купить для своих нужд несколько кварталов в Нью-Йорке или Сан-Франциско, выбрала затерянный в прериях Хеллоуин, где жили хмурые неразговорчивые люди, собранные со всего континента по принципу замкнутости. Казалось, их лица ничего не выражают, кроме природной, только им понятной суровости. Наверное, такими были лица освоителей Нового Света. Исключение составлял персонал небольшой, но на удивление шикарной гостиницы, в которой нас разместили. Здесь царили профессиональная обаятельность и покупаемая услужливость. Несмотря на свою видимую заброшенность и провинциальность, городок был цивилизован во всех смыслах этого понятия. Отсюда, например, без труда можно было дозвониться до нашего Кологрива. Попробуйте сделать подобное в обратном порядке.